На кухне никого не было, и Глеб вернулся в комнату. Диск кончался, Катя и Бен обнявшись топтались под "Death is Not the End", и Глеб вспомнил письмо Чака с того света. Потом все, в ожидании опаздывающего фотографа, пили водку и обсуждали, где взять денег на журнал. Насколько понял Глеб, идей было несколько: размещать в журнале рекламу, делать новости для внешних заказчиков, наподобие новостного агентства, и продавать статьи в другие журналы.
— А еще, — сказал Андрей, — можно устраивать он-лайн пресс-конференции.
— Это будет круто, — кивнул Бен. — Алену Апину позовем или даже Аллу Пугачеву.
— Проще все-таки начать с Пригова, — сказал Шаневич, — а потом, скажем, «АукцЫон».
— Или Пелевина, — добавил Андрей, и Глеб остро почувствовал, что некому добавить: "и Тарантино".
Ему стало грустно, и он вернулся в офис. В ящике лежал ответ Вольфсона: Валерка проснулся и писал, что может сейчас встретиться на IRC. Глеб быстро создал канал и отмылил название Вольфсону.
— Ты ничего не слышал про Маринку Цареву? — спросил Глеб.
— Нет. А что, она в наших краях?
— Да нет, судя по всему — в Москве.
— А ее что, кто-то видел после школы? Я думаю, она давно уже свинтила куда-нибудь, как все нормальные люди.
Глеб подумал, что Вольфсон никогда не считал нужным скрывать, как относится к собеседникам.
— Оксана говорила, что Емеля встретил ее незадолго до смерти, — ответил он.
— Это не довод. Мало ли, где он ее видел. Может, она ему приснилась. Теперь же не спросишь.
— Ты прав, — ответил Глеб и подумал, что список вопросов, которые уже некому задать, все растет. Впрочем, кое в чем Вольфсон мог помочь разобраться.
— Я тут вспоминал наш десятый класс, — написал Глеб. — И вот решил тебя спросить. Что это за история была, когда тебя забрали? Вы тогда так конспирировались, что я ни хуя не понял, о чем речь.
— Да так, хуйня какая-то детская, — ответил Вольфсон. — Мамаша Чака наябедничала директрисе, а та с перепугу позвонила в гебуху. Я уж не помню, чего мне шили.
Глеб разозлился и выстучал на клавиатуре:
— Кончай выебываться. Теперь об этом можно рассказать.
Последняя фраза — название книжки, написанной американскими физиками, которые конструировали, кажется, атомную бомбу или что-то в этом духе. Вышедшая еще в советское время, она все время вспоминалась Глебу во время гласности. Название почему-то казалось грустным: как правило, если о чем-то можно рассказывать, уже не имеет смысла это делать.
— Ну, если тебе так надо, — ответил Вольфсон, — пожалуйста. Хотя я уже плохо помню. Одним словом, я изучал нацисткую мифологию. Был человек, я называл его Учителем, и у него дома было что-то вроде кружка. Началось все с какого-то ксерокса из "Вопросов философии", с фрагментом из книжки каких-то французов… что-то вроде "Заря магии", не помню уже сейчас. А потом Учитель принес полный Самиздатовский перевод.
Глеб быстро перешел в Нетскейп и в Рамблере набрал в поисковой строке "заря магии". Вылезло девять ссылок — все в меру бессмысленные. По крайней мере, к нацистской мифологии отношения не имели.
— Короче, мы изучали тайную историю нацизма. Секретные ордера, настоящий смысл СС и так далее. Оказалось, что фашисты во многом были правы. Взять хотя бы евгенику: если не заботиться об улучшении генофонда, человечество вымрет. Я, конечно, не имею в виду их методы, только общую идею. Короче, для меня, как для еврея было очень важно, что не все так линейно, как мне в школе говорили.
— Вероятно, — пошутил Глеб, — это были наши, евразийские, фашисты.
— В каком смысле — евразийские? — удивился Вольфсон. — А разве африканские бывают? Не считая, конечно, черных пантер.
Глеб изобразил из скобки и двоеточия смайлик — мол, я пошутил, — а Вольфсон продолжал:
— Честно говоря, я все забыл уже. Были какие-то штуки, которые мне очень нравились. Скажем, что война началась 22 июня: не потому, что самая короткая ночь, и удобнее напасть, как нас учили. Наоборот: это самый длинный день в году, и астрологи предсказали Гитлеру удачу. Мол, немцы — солнечная нация, а славяне — холодная, потому в этот день и надо начать.
Глеб вспомнил, что сегодня уже был разговор про 22 июня, и хмыкнул про себя. Было бы забавно познакомить Осю с Вольфсоном.
— Вот они обломались, когда зима 1941-го оказалась такой холодной. Они ж думали, что это война солнца против снега. Ну, и просрали в конце концов.
Глеб ответил еще одним смайликом. Теперь ясно, чем занимался тогда Вольфсон. Как писал Чак_из_нот_дэд — нынче это стало модно. Глеба охватила тоска. Еврейские мальчики, увлекающиеся нацизмом, казались ему каким-то оксюмороном.
— Я вот сообразил, что работаю сейчас в фирме Sun. Двенадцать лет назад я бы точно решил, что ее основали сбежавшие в Америку нацисты. Впрочем, если так рассуждать, то "Белоснежку и семь гномов" Дисней сделал по заказу Сталина.
Глеб замер. Все сложилось. Солярная магия, жертвоприношение, близкое равноденствие… У меня идеальное алиби: я пил и танцевал. Ося в самом деле мог знать Марину и, конечно же, вполне способен изображать мертвеца: пошутить, как минимум. Chuck_is_not_dead не случайно выглядело парафразом надписи на майке: Ося так уверен в своей безнаказности, что даже ключ дал. Что до убийства — почему бы нет? К тому же, Ося мог знать иероглиф — недаром он так оживился, когда Глеб стал его толковать. И вообще, человек, открыто называющий себя сатанистом, очевидно, нездоров. С него станется принести ни в чем не повинную девушку в жертву.
На экране появилась очередная Вольфсоновская реплика:
— Я думал тут на днях про нашу школу. Мы же были дико умные. Мы, выпускники оруэлловского года, были первым поколением, которое вышло из советской школы абсолютно без иллюзий. Более того: мы были единственноым поколением, которое считало, что живет при тоталитаризме — при том, что тоталитаризма как раз уже не было. Думаю, у меня все так хорошо сложилось, потому что я был заранее ко всему готов.
Честно говоря, подумал Глеб, наш тоталитаризм был просто еще одной иллюзией.
За спиной Глеба открылась дверь:
— Эй, — позвал Андрей, — пошли типа фотографироваться!
Напечатав "/me уходит" Глеб вышел в большую комнату, где расположилась вся редакция. Он встал сбоку, прямо перед Муфасой, и рядом с ним, с самого края, встала Нюра Степановна. Глеб почувствовал запах «кэмела» и вспомнил их торопливый секс.
Все улыбнулись и посмотрели в объектив, и тут за спиной фотографа запищал факс. Нюра крикнула:
— Ой, бумага кончилась! — и собралась бежать, но Шаневич ее остановил:
— Ну и черт с ней, с бумагой!
Вспышка, еще и еще. Как маленькое солнце, подумал Глеб. Позади него Ося втолковывал Шварцеру, что никаких хакеров не существует:
— Просто те же люди, что должны охранять большие системы, их ломают, чтобы поднять зарплату. А банки списывают на хакеров те деньги, что разворовали сами. Левин вот клялся, что взял всего тысяч сто, а помнишь, сколько на него повесили?
— Тихо! — прикрикнул Шаневич. Еще раз клацнул затвор.
— Готово, — сказал фотограф.
— Круто, — сказал Бен. — Теперь навсегда так останемся.
Все заговорили одновременно, словно были пьяны или просто сильно возбуждены. Они по правде думают, что сейчас работают для вечности, подумал Глеб. А может и нет, может, их прет, потому что это новое дело, и они здесь первые. И они чувствуют такой драйв, что воспоминания о нем хватит если не на вечность, то на всю их жизнь.
Ему стало грустно. На этом празднике он был случайным гостем. Он был зван, но не мог принять приглашения. В квартиру на Хрустальном, которая наверняка останется в истории русского Интернета, он зашел лишь для того, чтобы сверстать несколько десятков страниц. По большому счету, Повсеместно Протянутая Паутина и глобальная сеть оставляли его равнодушным. Может, потому что у Оксаны и у Тани не было мэйлов. Да и Снежане теперь мэйл ни к чему.
Феликс работал в ФизХимии на Ленинском, неподалеку от пятой школы. К 1996 году институт опустел, библиотека открывалась через день, и научная работа почти прекратилась. Говорили, что в других корпусах не работали туалеты и лифты, здесь же поддерживалось какая-то видимость цивилизации. Тем не менее, каждый спасался в одиночку. Последние три месяца Феликс писал на заказ модуль для бухгалтерской программы и сегодня вот уже два часа искал ошибку. Краем глаза он посматривал на часы, отдельным окошком висящие в углу доисторического EGA-монитора, закупленного лабораторией еще в конце восьмидесятых: полпервого должен прийти Глеб. Вот странно: толком не виделись уже много лет, а тут встретились на Емелиных похоронах, и месяца не прошло, как Глеб перезвонил, сказал, что хочет повидаться. Собирался зайти вечером, но Никита что-то приболел, и Нинка вряд ли гостю обрадуется. Договорились встретиться прямо в институте.
