Глеб позвонил с проходной, Феликс взял бланк пропуска, подписанный вечно отсутствующим завлабом, вписал "Глеб Аникеев" и пошел вниз. Столовая в Институте давно не работала и потому они пили чай прямо у Феликса, где все равно больше не было ни души. Воду кипятили на газовой горелке под тягой — только остатки оборудования и напоминали теперь о химии.
— Ты все эти годы так здесь и проработал? — спросил Глеб.
— Числюсь, — ответил Феликс и подумал, что, наверное, кажется Глебу неудачником: такое, мол, было интересное время, а он его просидел здесь, в лаборатории.
— Так это странно, — сказал Глеб. — Я помню, в школе ты был для меня… ну, чем-то особенным. Мы тебя, конечно, дразнили то Железным, то Голубым, но я тебе завидовал. Помнишь, мы с тобой как-то весной гуляли?
Феликс попытался вспомнить. Что-то такое было: всем классом ходили в Музей Маяковского на экскурсию, потом вместе с Глебом пошли бродить по городу. Феликс помнил прогулку смутно, потому что тогда думал только о Карине Гилеевой — студентке, с которой познакомился на каникулах, когда родители взяли его с собой в Карпаты кататься на горных лыжах. На лыжах он с тех пор не стоял ни разу, но накануне возвращения в Москву Карина пришла к нему в комнату и сама расстегнула молнию на его спортивной куртке. Первый в жизни половой акт продлился меньше сорока минут — как раз столько и понадобилось его родителям, чтобы пообедать в местном гостиничном ресторане и вернуться в номер, где Феликс и Карина сидели в разных углах и беседовали о кино и литературе, как и положено детям из приличных семей. В Москве Феликс вспоминал об этом с гордостью, но повторять Карина не рвалась, и приходилось долго ей звонить, встречаться урывками, водить по ресторанам, поить дорогим вермутом и ворованным у родителей коньяком.
— Для меня это был такой урок свободы, — продолжал Глеб. — Помнишь, я спросил: "А куда мы идем?", — а ты ответил: "А какая разница? Идем — и все. Просто гуляем. Разве надо всегда знать, куда идешь?"
— Я так говорил? — изумился Феликс.
— Ну, или почти так, — смутился Глеб. — Я так запомнил.
Теперь Феликс вспомнил: тем вечером он уверенно вел Глеба московскими переулками прямо к Карининому дому. Они постояли во дворе, Феликс посмотрел на темные окна и, ничего не объяснив, грустно пошел к метро. Через полгода Карина заявила, что больше не желает его видеть, оставив в наследство неплохие технические навыки в сексе и чудовищную неуверенность в себе — во всем остальном. Навыков, впрочем, хватало, чтобы на физфаке слыть донжуаном и грозой слабого пола — по крайней мере, до третьего курса, когда Феликс женился на малознакомой девице с биофака, которую как-то снял на пьяной вечеринке.
— Это был для меня урок свободы, — повторил Глеб. — Я потом это часто вспоминал, когда уже с Таней жил. Неважно куда идти. Просто гуляем.
— Про Таню слышно чего? — спросил Феликс.
Глеб познакомил его с женой, и Феликс нашел ее совсем не похожей на тот образ, что создался у него по рассказам Глеба. Она была сильно старше, слишком много пила и смотрела сквозь собеседника. Честно говоря, тут Феликс никогда Глеба не понимал.
— Нет, — ответил Глеб. — А что мне до нее? Она в Европе где-то.
В прошлом году Феликс тоже побывал в Европе, и в Германии случайно встретил Карину. Она уехала вместе с родителями в конце восьмидесятых и сейчас работала официанткой в какой-то берлинской забегаловке. Узнав Феликса, первая его окликнула.
— Скажи, — спросил Глеб, — ты про Маринку Цареву ничего не знаешь? А то мне Абрамов что-то рассказывал. Ну, до того, как исчез окончательно.
— Про Маринку? — переспросил Феликс. — Я встречал ее недавно, месяца два назад. Постарела сильно, с трудом узнал, осунулась вся как-то.
— И где она?
— В какой-то компьютерной конторе, кажется. Я ее на Комтеке видел, в апреле.
— Телефон не взял?
— Да нет, — Феликс пожал плечами. — Она как-то не рвалась общаться. Она с каким-то мужиком была. Да и я к ней, честно говоря, всегда был равнодушен. И история эта… как-то после смерти Чака совсем уж противно стало.
— А при чем тут Чак? — спросил Глеб.
Феликс на секунду замялся. Столько лет прошло, а все боится рассказать то, что сказал ему когда-то Абрамов. Впрочем, по справедливости, для школьных грехов должен быть срок давности — и для этой истории он давно прошел.
— Абрамов мне рассказывал, что это он подбил Чака стукнуть на Вольфсона, — сказал Феликс, — чтобы Маринка ему досталась.
— Постой, — сказал Глеб. — Вольфсон говорил, что это реально мама Чака бегала к директрисе.
— Ну да, — кивнул Феликс. — Но ведь это Чак ее, наверное, подговорил, так ведь?
— Может быть… — протянул Глеб. — Теперь я понял, что Абрамов имел в виду…
Феликс подошел к окну, откуда был виден кусок Ленинского проспекта, и задумчиво сказал:
— Я тут на днях решил мимо школы проехать. Так там на углу Университетского, где всю жизнь стоял плакат "Вся влась в СССР принадлежит народу", теперь реклама какого-то банка. И я подумал: нет разницы, что написано, важно место. То есть реклама — она как лозунг.
Он хотел объяснить, что за прошедшие годы все изменилось не так сильно, как когда-то казалось, и в целом система работает по-прежнему: на месте лозунга — реклама банка, на месте КГБ — бандиты, а все остальное — без изменений: предательство на месте предательства, дружба на месте дружбы. С той лишь разницей, что, судя по рассказам его ушедших в бизнес однокурсников, с каждым годом места для дружбы все меньше, а для предательства — все больше.
— Да, — кивнул Глеб, — реклама такая же ложь. Но я вот думаю: а что было бы, если бы мы проснулись — и там снова лозунг? Причем тот же.
— Заснули бы обратно, — пошутил Феликс.
— Нет, я серьезно, — не унимался Глеб. — Если бы мы проснулись в 1984 году, такие, как мы есть, со всем знанием о том, что будет в 1987-м или там в 1991-м. Что бы мы делали?
Я бы не стал так переживать из-за Карины, подумал Феликс. Учил бы английский в универе и вообще пошел бы на ВМиК. И надел бы гондон, перед тем как десять лет назад трахнуть Нинку по пьяни. Но вслух сказал совсем другое:
— Когда у меня бабушка умерла в 1989-м, я бы не стал на оставшиеся от нее деньги покупать себе «икстишку», уговорил бы родителей продать видак и телевизор и купил бы на все деньги квартиру в центре.
Если бы я тогда не был так пьян, продолжал Феликс про себя, не было бы Оленьки, а был бы только Никита. Нет, что я? Никиты тоже не было бы, да и меня бы здесь не было, а был бы я где-нибудь в Силиконовой Долине или, на худой конец, в каком-нибудь «1С». Странно подумать, надетый десять лет назад гондон лишил бы меня двух детей сразу. Словно одним актом зачатия я сделал сразу двух, с разницей в восемь лет.
— А я бы купил акций МММ, — сказал Глеб, — и продал бы их за неделю до краха. Если бы точную дату не забыл.
Внезапно Феликс вспомнил, как Никита бесконечно долго повторял с утра в прихожей: "Пока папа! Пока папа! Пока папа!" — до тех пор, пока Нинка ему не наподдала. Он отошел от окна и сказал:
— На самом деле, я бы оставил все как было.
— Ты не понял, — сказал Глеб, — я имею в виду, что ты в 1984 году был бы сегодняшний ты. Это не о том, как прожить жизнь заново, это о том, как прожить последние 12 лет другим человеком. Другого возраста, с другими знаниями.
— Я бы пришел к себе и дал пару советов, — ответил Феликс.
Я бы пошел и познакомился с Таней, подумал Глеб, но я был бы тогда старше ее на восемь лет, и все было бы по-другому. И две недели назад я не пустил бы Снежану на лестницу.
— Я вот на днях типа задумался, — сказал Андрей, наливая водку. — Чем бы я хотел заниматься всю жизнь? Если как бы выбрать какое-то одно занятие.
— Может, секс? — задумался Бен. — Нет, все-таки я бы предпочел еду.
— Я бы читал и слушал музыку, — сказал Ося. — А если что-то одно, то все-таки секс. В стиле какой-нибудь евразийской тантры, еще не открытой.
— Ты бы и открыл, — вставил Бен. — А ты, Глеб?
— Я бы спал, — мрачно ответил Глеб. — Или просто лежал бы на диване.
— А я бы типа разговаривал, — сознался Андрей, — что, собственно, я и так делаю.
— Как и все мы, — сказал Бен.
— Собственно, мы делаем то, что выбрали бы, — поправил Ося.
Все засмеялись, а молчавший до того Шаневич вдруг сказал:
— Пять лет назад я бы ответил — смотреть.
Глеб встал из-за стола. На этой неделе решили, что проще приглашать специальную женщину готовить, чем ходить в ближайшую шашлычную, и теперь обед длился полтора часа, сопровождался питьем водки и обсуждением планов на будущее.
Глеб направился в прихожую. Теперь он был почти уверен, что убийца — Ося, но хотел напоследок поговорить с соседкой снизу. Перед тем, как выйти на лестницу, он заглянул к Нюре Степановне. При виде Глеба она улыбнулась и быстро убрала фирменный кодаковский пакет с фотографиями. И словно сжалась — Глеб подумал, что она и впрямь похожа на мышку. Кивнул ей и открыл дверь на лестницу. Забавно, подумал он, что мы с Нюрой оба тут немножко на отшибе. Она — потому что старше всех, а я — потому что появился позже. Или просто не хочу оказаться внутри.
