— Не вижу причин для скопления народа, — запротестовал К. Мысль о том, что на него будут глазеть, как на диковинного зверя, будут следить за каждым его вздохом, была малоприятной.
— Э, нет, — возразил Учитель. — Причина имеется, только вы, видно, о ней не знаете. Прискорбный факт, но изменить ничего нельзя. Я тоже не могу и не хочу принимать какие-то меры против вашей несообразительности, да я и не вправе вмешиваться, потому что, вмешавшись, я в лучшем случае выступил бы от своего имени, а это недостаточно. Как видите, я все-таки пришел. Есть слабая надежда.
— Надежда?
— Забудьте мои слова. Если вы готовы, мы идем с вами. Готовы?
К. кивнул и сказал:
— Готов я был всегда. — Голос его прозвучал как бы издалека, словно донесся из глубины замкнувшегося в себе одиночества, из его центра, куда ударяли всякое послание и всякое чувство, подобно брошенному вдаль бумерангу, который возвращается и поражает того, кто его метнул. Учитель с озабоченным видом покосился на К.
— Вы хорошо себя чувствуете?
— Хорошо.
— Фрида сказала, вы вчера...
— Вчера было вчера, — перебил К.
— Тогда в путь! -скомандовал Учитель и первым зашагал вперед, К. за ним, после некоторого колебания следом потянулись и деревенские. Они направились по главной улице, мимо домов, стоявших с закрытыми ставнями, затем свернули и пошли вдоль крестьянских дворов, потом через небольшой луг, застывший от утреннего мороза; деревенские слегка отстали, держась на некотором расстоянии от К., словно не хотели идти рядом с ним.
К. устраивало, что люди остерегались или избегали его. Все предвещало ослепительный день, — нет, не сегодняшний — другой день, полный победоносного, все разбивающего солнца, когда невозможно представить себе холод, когда в солнечных лучах растает и растечется оцепенение, последнее препятствие на пути к радостной гибели. Но сегодняшний день был сотворен из сумрака, и когда люди переходили ручей, в молчании, большими шагами, которые с мучительным трудом совершали их тела, казавшиеся окаменелыми, К. увидел, что застыло даже течение ручья. Не раздавалось ни звука. И все же тишина звучала — угрюмо и мрачно. Травы, которые днем раньше начали пробиваться из-под земли, торчали жесткими перьями, свинцово-серые, неподвижные тени застилали поверхность воды. Земля затаилась и ждала, — казалось, ждала решения.
Они снова вышли на деревенскую улицу.
— Этой дорогой вы раньше не ходили, — сказал Учитель. — Она короче. Я решил сократить путь, все равно вы на старой дороге ничего бы не вспомнили и не узнали. Тогда, после вашего прибытия, все было занесено глубоким снегом, дорогу невозможно было отличить от лугов, и дома снаружи все одинаковы под снежными одеялами.
— Да ведь мы идем к Замку, — вдруг сообразил К.
— Конечно, — подтвердил Учитель. — Вы и тогда довольно близко подошли к Замку.
— А почему я не пошел дальше?
— Что-что? — переспросил Учитель. — Дальше, думаю, вы и сегодня не пойдете. Не сомневаюсь, — опередил он возражения К., — дорогу вы знаете. Как будто это имеет значение!
В эту минуту в окне, внезапно распахнувшееся среди облаков, показалось солнце. К. воспринял это как знак.
— «Врата открыты»[6], — сказал он тихо и слегка шутливо, но кое-кто из крестьян все-таки расслышал, и деревенские уставились на К., разинув рты.
— Вход в Замок — на вершине горы, а не в облаках, — сухо заметил Учитель. К. остановился и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на небо: в нем началась буйная игра красок, которая с меньшей яркостью повторялась и на земле. Задул ветер, разорвал пелену облаков и погнал прочь туман. Крестьяне глубже нахлобучили шапки, К., напротив, не придерживал свой развевающийся плащ и наслаждался беспокойством природы.
— Снова движение, — сказал он. — Вы слышите?
— Мало ли что слышишь, — пробормотал Учитель и поднял воротник своей куртки.
Они пошли дальше по деревенской улице, свернули в какой-то проулок, где теснились приземистые крестьянские домишки, и, наконец, остановились перед одним. Домишко был крохотный, с оконцами у самой земли, с деревянной, облупившейся и обшарпанной крашеной дверью, к которой с улицы спускались четыре ступеньки. К. медлил в нерешительности.
— Входите же, — сказал Учитель. — Вас там ждут. — Но тут дверь и сама открылась.
— A-а, господин землемер! — закричал кто-то из глубины дома. — Наконец-то!
К. ничего не увидел, когда, пригнувшись под низкой притолокой, вошел в дом. Потом глаза немного привыкли к сумраку, и он различил посреди комнаты корыто, девушку, стиравшую белье, и двоих мужчин, которые мылись в огромной деревенской лохани. Здесь же были дети и бледная молодая женщина, неподвижно полулежащая в кресле.
— Садитесь, — предложил кто-то из мужчин.
— Я не устал, — отказался К.
— А тогда были уставши!
— Тебе лучше знать. — К. шагнул было к предложенному ему креслу, но раздумал и садиться не стал. Представшая ему картина напомнила другие — рисунки, живописные полотна, сцены, подсмотренные в реальной жизни. Во время своих проверочных обходов на фабрике отца он всегда убегал при виде подобных сцен, потому что безразличие, с которым люди принимали как должное все, что бы с ними ни случалось, производило на К. впечатление еще более гнетущее, чем сама бедность, на всем оставившая свой след, невыразимо искалечившая все живое и даже вещи. К. увидел лица с расплющенными в драке носами, кривые беззубые рты, сгорбленные спины, изувеченные пальцы, и повернулся, чтобы уйти.
— Пожалуйста, — мужчина удержал его за руку, — садитесь!
— Но я же ничего не могу сделать для вас, — пробормотал К.
— А ничего и не надо делать. Просто садитесь! В тот раз мы оказали вам не очень-то радушный прием, но вы уж не обижайтесь.
— Да разве я могу на кого-то здесь обижаться?
— В тот раз вы тут увязли в снегу и были такие усталые, что уснули прямо здесь, вот в этом кресле. — Мужчина все еще держал К. за плечо. К. стряхнул его руку и пошел к двери.
— Да это же не то кресло! — произнес за его спиной женский голос.
— Ладно. Не в этом кресле вы задремали, в другом, оно потом сломалось, — признался красильщик. — Разве это важно?
— Совершенно неважно, — подтвердил К. и попросил ни о чем не беспокоиться, в конце концов, они в тот раз позволили ему отдохнуть в их доме, и это похвально. Он ведь, кажется, поблагодарил их тогда, или нет?
— Конечно. Мы тут, знаете, к гостям непривычные.
К. спросил, не доставил ли его тогдашний приход неприятностей хозяевам дома. Если так, он готов возместить ущерб и постарается загладить свою вину, хотя, поскольку он просил всего лишь позволить ему немного отдохнуть, о какой-то нечестности с его стороны не может быть речи.
Мужчина в замешательстве уставился на К.
— Ведь вы, сударь, землемер? — сказал он.
Услышав это, К. попрощался и, не обращая внимания на вялые протесты людей, ушел.
— Все впустую, — услышал он, уже уходя, чьи-то слова, однако произнесший их человек не сумел скрыть удовлетворения: пускай все оказалось напрасной тратой сил, зато К. быстро ушел, и теперь им никто не будет мешать.
— Ну что? — с надеждой спросил Учитель.
К. обвел взглядом обветшалые, почти развалившиеся домишки.
— Думаю, под снегом все выглядит более приветливо.
— Может быть. Однако внутри, разумеется, с тех пор никаких изменений не произошло.
— Как же эти люди живут!
— Но вы об этом знали.
— Да, — сказал К. — Знал.
— Знали? Ну, тогда все в порядке! — почти весело воскликнул Учитель. — Вы вспомнили этих людей, первой узнали, конечно, девушку из Замка.
— Девушку из Замка? Людей? — К. подставил лицо ветру, который задувал все крепче и гонял облака над Замковой горой. Но солнечное окно еще было открыто, вместе с ветром оно кочевало по небу, и когда свет, падавший из него, касался оконных стекол, они ярко вспыхивали всеми цветами радуги.
— Нет, — сказал К. — Никого я не узнал. Скажите лучше, где будет следующая остановка. Говорят, есть еще одно место, которое я должен посетить.
Учитель уже махал рукой, созывая деревенских, чтобы объявить о завершении похода. Он разочарованно опустил руку.
— Посмотрите на людей, — сказал он. — Они ждут ответа. Ждут, когда разрешат разойтись по домам. Что им сказать?
— Скажите, можно идти домой.
— Вы тоже возвращаетесь?
— Нет, — сказал К. — Надо довести игру до конца. Пойду дальше.
— Но тогда и они должны идти! — Фрида вдруг словно выросла из-под земли и оказалась рядом. — Ты же знаешь, Йозеф. Если ты должен идти этой дорогой, должны и они.
— Сказали, что со мной пойдут те, кто захочет. За мной идут лишь по доброй воле.
— А ты сам? Ты ведь идешь по доброй воле, но в то же время ты говорил, что повинуешься некой тайной силе.
К. почувствовал: Фриде грустно, она хочет, чтобы ей наконец позволили вернуться в свою жизнь.
