— Не знаю… — ответила Йинг Тьян без всякого выражения. — Я совсем не помню того, что было в детстве. Правда, правда, ничего! Меня все дразнят, что в детстве я была со странностями, говорят то же, что и вы, смеются надо мной. Но я ничего не помню. О Японии… Когда началась война, я сразу же уехала в Швейцарию и пробыла там до самого конца войны, так вот, я там очень берегла японскую куклу, которую мне кто-то подарил.
«Это был я», — порывался было сказать Хонда, но сдержался.
— А учиться в Японию я приехала только потому, что так посоветовал отец… Если же… Я думаю о том, что вы сказали. Я в детстве была как зеркало — отражала все, что творилось в душе у человека, может быть, я об этом говорила? Вы о чем-то подумали, и все это отразилось в моей душе. Я думаю так, а вы?
У Йинг Тьян была привычка произносить вопрос с английской интонацией, повышая голос в конце. Это «задирание» голоса вызывало в памяти кончики золотых змеиных хвостов, которые, закручиваясь, тянулись к небу с красных черепичных крыш тайских храмов.
Хонда вдруг обратил внимание на семью, сидевшую за ближним столиком. Глава семьи, по виду предприниматель, ужинал с женой и взрослыми сыновьями — одеты все были прекрасно, но в лицах проглядывалось что-то вульгарное. «Наверное, сделали деньги на войне с Кореей», — предположил Хонда; сыновья выглядели как после дневного сна — невыразительные, помятые лица, их внешний вид, поведение — все говорило об отсутствии хороших манер. Сейчас вся семья с хлюпаньем поглощала суп.
Сыновья разговаривали между собой и порой посматривали в сторону стола Хонды. Их взгляды словно говорили: «Вот дед, привел свою любовницу-студентку ужинать». Другого они говорить и не могли. Хонда невольно сравнивал свое тело и тело Иманиси, каким он увидел его той ночью в Нинооке.
Именно в этот момент Хонда почувствовал, что в этом мире есть законы, которые строже морали. Человек, который тебе не подходит, не станет объектом мечтаний, только вызовет антипатию, и это уже наказание. Люди эпох, когда о человеке знали мало, должно быть, были более жестоки по отношению к безобразию, уродству.
После еды Йинг Тьян отправилась в туалет, а Хонда остался один в вестибюле, и тут он вдруг ощутил радость. Он мог без стеснения наслаждаться отсутствием девушки.
Неожиданно снова всплыл вопрос, где же ночевала Йинг Тьян накануне новоселья в Нинооке, — это он еще не уточнил.
Йинг Тьян все еще не возвращалась. Хонда вспомнил, как в Банпаи не маленькая принцесса, окруженная придворными дамами, отправилась в туалет. Потом возник образ обнаженной девочки, купающейся в коричневой реке, над которой свисали воздушные корни деревьев. И как он тогда ни всматривался, родинок, что должны были находиться слева на груди у подмышек, не было!
Желания, обуревавшие Хонду, на самом деле были непритязательны, их было бы даже странно назвать любовью. Он хотел видеть теперешнюю Йинг Тьян полностью обнаженной: расцветшую некогда маленькую, плоскую грудь, непокорно торчащие персиковые соски, вытягивавшие свои головки, словно птенцы, выглядывающие из гнезда, внутреннюю часть руки, где кожа так чувствительна, легкие тени в складках кожи у подмышек, рассматривать все это в лучах рассвета и трепетать, сравнивая зрелое тело с телом маленькой принцессы. Пупок, словно маленький риф, покоящийся среди раскинувшего мягкие волны живота. Потаенное место, которое сторожат не демоны с перстня, а густые волосы — прежде его окружало строгое, глухое молчание, а теперь оттуда словно постоянно глядит влажная улыбка. Пальцы красивых ног, бедра, стройные ноги — слившиеся воедино закон жизни и мечта, он все хотел сличить с тем, что было прежде у маленькой девочки. Это означало познать «время». Познать, что именно «время» создало, что вырастило. И если он по-прежнему не обнаружит на левой стороне груди трех родинок, значит, определенно он, Хонда, влюбился. Ведь от любви его предохраняла надежда на возрождение в Йинг Тьян Исао, а значит, и Киёаки, вера в круговорот существования сдерживала страсть.
В словах, с которыми Хонда, очнувшись от мечтаний, обратился к вернувшейся в холл Йинг Тьян, невольно прозвучала ревность:
— Да, забыл тебя спросить. Накануне нашего праздника в Готэмбе, ты ведь где-то ночевала, не предупредив в общежитии. В японской семье вроде бы?…
— Да, в японской семье, — спокойно ответила Йинг Тьян — она пристально разглядывала свои красивые ноги, сидя рядом с Хондой. — Там остановились мои друзья из Таиланда. Та семья меня все упрашивала: «Оставайся ночевать, оставайся ночевать», ну, я и осталась.
— Там, наверное, было много молодежи и интересно.
— Да нет. В семье два сына и дочь, да мы вдвоем из Таиланда, мы играли в шарады. У их отца большие торговые дела с Юго-Восточной Азией, и поэтому он очень хорошо относится к тем, кто приезжает оттуда.
— А из Таиланда у тебя кто, друг?
— Нет, подруга. А почему вы спрашиваете? — спросила Йинг Тьян, снова задрав вопрос высоко в небо.
Тут Хонда выразил сожаление, что у Йинг Тьян мало японских друзей, и сказал, что если не общаться как можно больше во время учебы с японцами, то в такой учебе мало смысла. «Встречаться только со мной тебе, наверное, неудобно, так что теперь я приведу с собой молодежь», — закинул он приманку, и они договорились встретиться в холле отеля в это же время на следующей неделе. Подумав о Риэ, он как-то побоялся пригласить Йинг Тьян домой.
Хонда доехал до дома. Вышел из машины. Висевшая в воздухе изморось отозвалась болью в висках.
Его встретил ученик, сообщил, что госпожа устала и рано легла. Еще есть посетитель, который уже больше часа настойчиво ждет возвращения Хонды, пришлось проводить его в малую приемную, его фамилия Иинума. Услыхав фамилию, Хонда сразу решил, что посетитель будет просить денег.
С Иинумой они не виделись четыре года, с пятнадцатой годовщины смерти Исао. Хонда знал о послевоенных лишениях, постигших Иинуму, но церемония памяти Исао, проведенная в одном из синтоистских храмов, оставила хорошее впечатление.
Хонда сразу подумал о деньгах, потому что в последнее время все, кто желал возобновить с ним отношения, надеялись получить от него деньги. Разорившийся адвокат, совсем опустившийся прокурор, бывший судебный репортер… Все они, прослышав про улыбнувшуюся Хонде удачу, полагали, что этими деньгами он должен с ними поделиться. Хонда давал деньги только тем, кто, собственно, их и не просил.
Иинума, вставший со стула при появлении Хонды, поклонился так низко, что показал не только затылок с проседью, но и обтянутую потертым пиджаком спину. Демонстрировать бедность стало для него привычнее самой бедности. Хонда предложил ему сесть и велел ученику подать виски.
Иинума явно солгал, сказав, что проходил мимо и захотел повидаться. После первого же стакана он опьянел. Хонда предложил ему еще и с неприятным чувством наблюдал, как Иинума подносит маленький стакан для виски, поддерживая его снизу правой рукой. Так мышь держит свою корку. Затем Иинума пустился в рассуждения:
— Да, все говорят «обратный курс, обратный курс», что правительство еще до будущего года займется пересмотром конституции. Вовсю шепчутся о возобновлении воинской повинности, ведь уже само принятие ее укрепит основы нации. Прямо из терпения выводит, что основы эти не видны, их заволокло тучами. А тут и красные собираются с силами! На днях в Кобэ была такая демонстрация против призыва в армию, куда там. Участники называли себя «Союз молодежи против воинской повинности», странно, что среди них было много корейцев, они и с полицией сражались — камнями и порошком жгучего перца, само собой, но у них были и бутылки с горючей смесью, и палки. И в участок потом заявилось человек триста — студенты, дети, корейцы: «Верните арестованных…»
«Деньги», — думал Хонда, рассеянно слушая Иинуму. Он должен знать, что как бы реформаторы ни душили социализм, как бы ни шумели красные, основы частной собственности непоколебимы… Дождь за окном пошел сильнее. Хонда отвез Йинг Тьян в общежитие на машине, но все время думал о том, как она, выросшая в тропическом климате, чувствует себя в комнате, куда вместе с весенним дождем заползает сырость. А в какой позе она спит? Тяжело дыша, лежа на спине? Или свернувшись калачиком с улыбкой на губах? А может быть, она лежит в позе спящего золотого Будды в их храме, на боку, опершись на локоть и выставив из-под одеяла сверкающие пятки.
— И в Киото этот «Съезд общего подъема за уничтожение закона о репрессиях» — демонстрация профсоюзов — тоже скатился к насилию. В этом году вряд ли все ограничится первомайской демонстрацией, неизвестно, до чего дойдет насилие. Повсюду в университетах красные студенты захватывают здания, дерутся с полицией. И это сразу после того, как с Америкой заключили мирный договор и договор безопасности, просто ирония судьбы.
