И какой же товар самый ходовой на этом рынке? Нефть, газ, металл, лес? Не-ет, — Даниэль Гринспен с брезгливой гримасой покачал головой. — Они практически уже наши, поскольку мы диктуем на них цены. А вы работайте, работайте — труд обезьяну сделал человеком. Так вот, чтоб вы знали: самый ходовой товар, самый востребованный нами — это ненависть лимитропов к своей стране. Почему? Если вы будете любить свою страну, то у вас останутся такие пережитки как честность, благородство, сочувствие к ближнему своему, жалость к отечеству и соотечественникам. В этом случае нечего рассчитывать на радикальные, безжалостные, стало быть, непопулярные реформы, а если отбросить всякие фиговые листки — на уничтожение собственными руками своего же государства. Патриот — это, как известно, негодяй. (Великий Дедка, оказавшийся случайным свидетелем этого разговора, от возмущения едва не вмешался в разговор: сколько же можно перевирать английского критика XVIII века Cемюэля Джонсона?! Ведь он сказал совсем противоположное: если у человека все потеряно, ничего за душой нет, но осталась любовь к родине, то, значит, есть еще надежда… Но подумал: «Этой паре хоть кол на голове теши — будут своять на своем!» И не вмешался.)
— Каждый предатель, казнокрад, безмозглый тупица-чиновник, всякий, у кого в жопе ревет революционное пламя, — продолжал поучать туземца мистер Гринспен, — уважаемый нами человек, либерал, демократ и реформатор. Он боец за свободу — от всякой морали, порядочности, честности, так называемой социальной справедливости и иных пережитков. Поэтому уж вы, плиз, не забывайте, какой мы смысл вкладываем в понятие необратимость назад реформ.
Эту ночь Аэроплан Леонидович просидел над запиской Госкомраскрада о приватизации. Что сразу понравилось, так это то, что частная собственность авторами объявлялась священной и неприкосновенной. Другие формы собственности — государственная, общественных организаций, коллективная, муниципальная — по причине своей бесхозности не относились к священным и неприкосновенным, и поэтому подлежали присвоению (выражаясь по министерски — приватизации) частными лицами. Это было прекрасно: как украл что-нибудь, тут же украденное становилось священным и неприкосновенным!
Второе, что понравилось — это приватизация не по закону, принятым Верхним Кабачком, а по наитию и понятиям великого игрока Чумейко-Чумайса. Верхний Кабачок большинством стульев проголосовал за именные приватизационные чеки, но великий игрок заменил их на безымянные чумаучеры.
Вообще Верхний Кабачок, назначенный еще до Вискулей, хотя с перепугу почти единогласно ратифицировал договор по расчленению страны, продолжал сильно досаждать бобдзедуновским соратникам и собутыльникам. Кабачок все больше считал себя хозяином страны, старался подмять под себя Рельсина. Поэтому министерство господина Около-Бричко подготовило проект президентской пайцзы под шифром 14 два нуля, в соответствии с которой Кабачок должен был обдемократиться и превратиться в Нижний Кабачок 450-ти министров, поскольку в Верхнем Кабачке должны заседать господа сенаторы из числа новоявленных президентов суверенных республик и владетельные князья краев и областей. В случае неподчинения здание Кабачка, кстати, подаренное Бобдзедуном в связи со своим переездом в Кремль, отключалось от электроэнергии, воды и всех видов связи, обносилось колючей проволокой. На крышах окружающих домов рассаживалось 38 снайперов из не такого уж и далекого государства. Если и они не помогали, тогда здание Белого Дома расстреливалось прямой наводкой из танков до тех пор, пока не становилось черным и пока в нем оставался хоть один антиреформатор или антидемократ. После победы восстановление здания предполагалось поручить туркам. Поскольку они по-русски все равно ни бельмеса не понимают.
Вот и задумался Аэроплан Леонидович над вопросом: а пойдет ли раскрад государственной и иной собственности успешно, если не обдемократить Кабачок? Получалось, что не пойдет — вставят непременно палки в колеса, взбулгачат народ и заставят шагать под красными знаменами и с портретами усатого инквизитора. Поэтому первое замечание министра сводилось к тому, чтобы создать надлежащие политические условия для важнейшей экономической акции. То бишь, к тому, чтобы ликвидации государственной и иной собственности, окромя частной, предшествовала ликвидация Верхнего Кабачка. Однако это было невозможна без растаптывания конституции, на которой клялся Бобдзедун. «Ничего не поделаешь, — вздохнул в этом месте Аэроплан Леонидович. — Политбюро Нью Голд Орды страсть как уважает конституции и разные там права человека. Правда, права своего человека, а не чужого. Не позволит просто растоптать конституцию. Придется растаптывать в связи с политической целесообразностью, чтоб быстро и, как сейчас говорят, влегкую принять новую — насквозь прогрессивную и демократическую. На это они ярлык дадут даже с превеликим удовольствием».
Так что же в первую очередь — разворовывать страну или принимать новую конституцию? Задал себе такой вопрос министр и крепко задумался. И к рассвету решил, что надо разворовывать, причем спешно, пока совки не опомнились, и менять конституцию в том же темпе, чтобы результаты разворовывания закрепить в основном законе. Да и воровать под дискуссию о конституционных правах сподручнее. И пикантнее.
Совершенно не был согласен Аэроплан Леонидович с утверждением Толика, что каждый этотстранец на свой чумаучер получит собственность, равную по стоимости двум легковым машинам марки «Итиль». Прочитав это, министр вскочил из-за стола и захохотал до колик в животе.
— Два «Итиля» — это же надо! Ха-ха!.. Два фитиля, а не два «Итиля»! Узнаю Толика — ну жулик, ну пройдоха!
Вытерев слезы указательным пальцем, Аэроплан Леонидович вдруг понял, почему афера с двумя «Итилями» кажется не убедительной. Переигрывал Толик, наглел! Слишком большую халяву сулил и совершенно бесплатно — вот что порождало подозрение в жульничестве. Как выдающийся мыслитель современности, как рядовой генералиссимус пера, Аэроплан Леонидович сразу же нашел убедительнейшую деталь, которая позволяла этихстранцев сделать не жертвами мошенничества, а самообмана. Необходимо, чтобы за званием жертвы они в обязательном порядке давились в очереди, записывались в нее с пяти утра, отмечались каждый день и платили, скажем, по двадцать пять целковых за каждый чумаучер.
В этом случае и рыночные отношения налицо, кто же это не купит за четвертак право на два фитиля, простите, «Итиля»? Примет народ такие правила игры, куда он денется, а в случае предъявления претензий всегда можно будет спросить: «А кто вас заставлял покупать чумаучеры? Рынок — есть рынок. Есть спрос — есть и предложение. Не покупали бы…»
И еще прямо-таки золотая мысль пришла в министерскую голову: направить четвертак за каждый чумаучер в Фонд помощи чековой приватизации. ФэМэЧэПэ — так само собой и сократилось в голове господина министра. «25 умножить на 150 миллионов — 3 миллиарда 750 миллионов рваных, — мгновенно, не как арифмометр, а уже как электронный калькулятор, сосчитал Аэроплан Леонидович. — Фонд должен быть не государственным, а общественным, еще точнее — частным. Учредители — я, Толик, кто-нибудь из родственников Бобдзедуна. Можно и Гришу Ямщикова пригласить — у него кадров в сизо навалом. Вместо тюрьмы будут трудиться в фонде. Фактически на эти деньги можно скупить немалую долю всей приватизируемой собственности! Ведь все будет в наших руках. Ну, Аря, ну, Аря, ты и молодец! Даже у Гринспена челюсть зависнет! Но мы им тоже что-нибудь отстегнем, чтоб не возникали в своей Нью Голд Орде».
Довольный собой Аэроплан Леонидович направился в апартаменты для отдыха. Принял рюмку французского коньяку, закусил сникерсом и направился в спальню. На широченной его кровати, не вдоль, а поперек дрыхли три наяды — секретарша Талина, точнее, Сталина, она же незабвенная Эдда, кадр Декрета Висусальевича Грыбовика, исполнявшая при министре как бы роль офицера связи между ними, и еще две очень смазливые особы.
Чуткая Талина, заслышав шаги, тут же проснулась.
— Наконец-то! Мы ждали-ждали тебя, милый, да и уснули, — сказала секретарша, мгновенно обмахнула свое лицо освежающей салфеткой, встряхнула копной пшеничных волос и прижалась теплой, бархатистой щекой к его колючей скуле. — Нравятся девочки?
Талина сняла с них простыни, обнажая прекрасные тела двух красавиц в коротеньких и соблазнительных ночных рубашечках. Кровь хлынула половому гиганту не только в голову. Талина пыталась стать между ним и девицами, но это лишь распаляло его.
— А почему не спрашиваешь, кто это?
— Так кто это? — тут же последовал нетерпеливый вопрос.
— Это кандидаты на начальника гендерного управления и его заместителя. Попробуешь — решишь, кто будет начальником, а кто замом.
