На одной из недавних сессий Европейской Либеральной Ассоциации, обсуждавшей ход перестройки СССР, высокой оценки удостоилось поведение ВИПа. Все удивлялись: вроде бы «Бревно», а как сумел, выбивая кресло из-под генерального президента М. Дойчева, организовать саботаж в структурах власти и забастовки в трудовых коллективах! На полях Украины созрел хороший урожай зерновых. Обращения украинских властей к российским партнерам с просьбой срочно направить горючее для уборки хлеба остались без ответа. Более того, ВИП, пошел на преступление перед хлебом насущным — запретил поставлять горючее Украине, надеясь тем самым вызвать недовольство прежде всего генеральным президентом. Пшеница перестаивала, осыпалась, и тогда украинские власти обратились за помощью к румынам. Дело было сделано — между Украиной и Россией возникло недоверие, а неутомимые аматоры теперь по сто раз на дню вещали: на душу населения у неньки Украины по хлебу первое место в Европе, по мясу и молоку тоже, и по чавуну, то есть по чугуну, стали, машиностроению, углю, электроэнергии… Даже по месторождениям золота она вдруг не заимела себе равных! По газу и нефти — пока второе, как и по автомобилям — «Запорожец» пока не обставляет «Мерседес», но если поставить еще один комбайновый движок прямо на багажник, то и «мерсам» всяким придет капут. И вывод: москали объедают Украину, живут за ее счет — геть от Москвы!
Разве Всенечистый не ведал, что он, Бес-2, снабжал его Генштаб этими разработками? Организовал он и толчок, благодаря которому Украина отложилась от России. Им стал августовский путч в Москве. Решение Верховная Рада принимала под давлением и визг аматоров. Оно было равносильно смертельному приговору тысячам предприятий — около сорока процентов производственного потенциала Союза было на Украине. Без Союза — они ничто.
Даже в области сельского хозяйства он предусмотрительно придумал один очень свежий ход. Если в России вдруг случится урожай хлеба, и она станет даже экспортировать его, то националистические круги Украины должны будут объяснять это таким образом. Высокий урожай случился потому, что в ледниковую эпоху украинские чероноземы были перемещены в Курскую, Орловскую и Тамбовскую области. Совершенно несущественно то, что эти области располагаются севернее Украины, но ведь бандеровцы никогда не были сильны ни в географии, ни в истории. Ведь суть не в том, что ледник двигался с севера на юг, а в том, что москали, куда ни кинь, везде и во всем виноваты.
Мечта фюрера по расчленению Советского Союза стала сбываться. Успехи были огромные. Радоваться бы Главлукавому общим победам, устроить пару-тройку торжественных шабашей по случаю неслыханных достижений. Но прилипчивая тревога не покидала предводителя нечистой силы — уж очень все гладко, как по маслу, шло и свершалось. А его оттирали и оттирали от всемирно-исторических достижений.
«Пока Москва стоит и здравствует, отношение ко мне будет такое же», — с бес-сильной грустью сделал вывод Московский Главлукавый.
По пути на Шарашенский вокзал Иван Петрович вспомнил, что удобнее брать билет на Рижском — там всегда мало народу. Если он отправлялся в командировки, то билеты брал или на Рижском, или Савеловском. Не без внутреннего торжества он протянул кассирше новенький паспорт. «Господи, что за страна, без паспорта билет не дадут! Скоро, наверное, и в туалет без паспорта не попадешь», — предположил он не без возмущения, ожидая, пока кассирша оформит билет.
Поезд в Шарашенск отправлялся в двадцать три тридцать — у Ивана Петровича оставалась уйма свободного времени, более восьми часов. Первой мыслью было отправиться в сберкассу и взять со счета все деньги. Так он и поступил. При его появлении Серафима Аркадьевна даже встала, словно в заведение вошло большое начальство.
— Скажите, пожалуйста, я могу переговорить с заведующей? — язвительно спросил Иван Петрович, памятуя, конечно, что она и есть заведующая. Но еще больше о том, что она заставляла его заполнять расходные ордера, которые он затем видел на столе у мента Хорькова.
— Пожалуйста, я вас слушаю.
— Заведующая требовала, чтобы я предъявил паспорт. Прошу, — он протянул ей паспорт.
— Что вам угодно? — спросила Серафима Аркадьевна подчеркнуто официально.
— Получить все свои деньги.
— Заполните, пожалуйста, расходный ордер.
— Я утром заполнил несколько штук. Куда они девались?
— Иван Петрович, если хотите получить деньги, заполните, пожалуйста, еще один.
— И последний.
— Это как вам будет угодно. Счет закрываете?
— Обязательно.
Отсчитав деньги, Серафима Аркадьевна опять встала, положила купюры перед ним и тихо, не без дрожи в голосе, промолвила:
— Вы уж извините, Иван Петрович, меня ради Бога. Ведь заставили… И деньги даю вам на свой страх и риск — опять звонила ваша жена и требовала не давать ни копейки, пока она не добьется ареста вашего счета.
— У меня никогда не было жены. А теперь нет и счета. Но если ради Бога, то, пожалуйста. Всего доброго.
— Извините, — услышал он еще раз вослед.
«Ах, какие мы обидчивые, — иронизировал он над самим собой, выйдя из сберкассы. — Плохая тетя обидела хорошего мальчика. А если Варварек в отместку устроит ей какую-нибудь пакость? Хорьков-мент заставил. Под угрозой неприятностей, вплоть до увольнения. А дома внуки, зять пьет, дочь — шалава. Если зять пьет, то дочь, конечно же, шалава. Не по-христиански, не по-людски поступил…»
И вернулся в сберкассу. Серафима Аркадьевна сидела на своем рабочем месте, опустив голову.
— Серафима Аркадьевна, это вы меня, пожалуйста, простите.
Она встрепенулась, опять вскочила на ноги, лицо засияло, глаза молодо заблестели и от радости показались слезы.
— Ну что вы, Серафима Аркадьевна, что вы, — он неловко уговаривал ее.
— У нас с вами словно прощеное воскресение, — сказала она, смахнув платочком слезы, и с благодарностью и нежностью взглянула на него.
«Какой же она в молодости была красавицей!» — подумал он и, попрощавшись, покинул сберкассу. Теперь он был доволен собой: доставил радость человеку. Хотя и тут была корысть: не хотелось оставлять о себе плохую память. Не без того… Выражение «прощеное воскресение» прозвучало в ее устах совершенно по-новому, как бы открывая сокровенный смысл. Воскресение через прощение — вот христианская мудрость. В покаянии есть тоже великий моральный смысл — очищения от скверны, но, к сожалению, о покаянии витийствуют те, кому в первую очередь и надо бы покаяться. Они же, моральные мародеры, терроризируют тех, кому не в чем каяться.
…Опять «пошло кино». Перед его глазами возник осенний лес, который пронзали яркие, но почти не греющие солнечные лучи. Мостик между небольшим прудом и навесом над родником. Из трубы журчит чистейшая вода, льется в трехлитровую банку в руках у старика. За водой очередь. Многие тут знают друг друга, беседуют, коротая время. Иван Петрович вспомнил: родник в Битцевском парке, имение принадлежало Лопухиным, родителям первой жены Петра Первого. Не раз и не два пивал государь здесь студеную ключевую воду, поправляя после вчерашнего застолья здоровье.
И вдруг зашуршала сухая листва под ногами бегущих людей в черной униформе и черных масках. С автоматами в руках. Среди них Степка Лапшин. Трезвый, как стеклышко, в длиннополом, модном среди приватизаторов пальто, и в какой-то куцей тирольской шляпе — только петушиного пера и не хватало. Глаз неизвестной телекамеры немного задержался на попике в ярко-синей скуфейке и с сизым носом, которым он то и дело пошмыгивал. У попика в руках было ведерко с водой и кистью с длинной и густой щетиной — должно быть, духовное лицо заявилось что-то окроплять святой водой, но пока пряталось за деревьями.
— Граждане, объявляю, что родник и пруд являются моей частной собственностью. Вот документ о приватизации! — Степка достал из коричневой кожаной папки какое-то свидетельство и помахал им перед очередью. — С этого момента устанавливается цена: два цента за литр. Здесь будет сооружен цех по разливу воды, будете приходить и покупать воду в пластиковых бутылках и бутылях.
— А кто вы такой? — спросила старушка в очках и в пальто с потертым лисьим воротником.
— Я — предприниматель.
— В гробу мы видели таких предпринимателей, — произнес не совсем трезвым голосом огромный парень, выходя из очереди.
А внизу, в приямке перед трубой, двое в черных масках требовали плату у старика за две трехлитровые банки воды. Старик пытался с сумкой, где стояли банки, подняться по ступенькам, но в масках настойчиво возвращали его в приямок. Толпа возмущенно зашумела.
— Не трожь батю, слышите, вы! Кому я сказал? — повысил голос парень.
