— Столько проплыть ради этой глупости и стада овец, которых придется стричь дома, — проворчал Хокон.
Гнут улыбнулся и, прищурясь, посмотрел на небо.
— Мать моя, день-то какой хороший! Пошли наверх, может, наскребем чего-нибудь поесть.
Мы пошли к маленькому поселку на холме. Дальше, где стоял монастырь, молодежь гуляла вовсю. Они выволокли полдюжины монахов, повесили на дереве и дерево подожгли.
Руки у нас занемели и были в мозолях от гребли. Мы остановились у колодца посреди деревни, чтобы смочить ладони и попить. К нашему удивлению, из-за ясеней выскочил тот парень с большими пальцами на поясе; он тащил за собой какого-то несчастного полумертвого крестьянина. Он подошел к нам и уронил своего пленника на пыльную дорогу.
— Ничего себе, — сказал он нам. — Хорошие из вас вожаки, если стоите тут и смотрите, как другие работают.
— Ты, говнецо, — сказал Хокон и тыльной стороной ладони ударил парня по губам.
Пленник, лежавший в пыли, посмотрел снизу и усмехнулся. Парень покраснел. Он вынул кинжал из ножен на бедре и ткнул Хокона в живот. Стало тихо. Хокон смотрел на багровое пятно, расплывавшееся по рубашке. Вид у него был очень раздосадованный.
Когда парень сообразил, что он натворил, лицо у него сделалось беспокойное, как у ребенка, когда тот заранее дуется, надеясь избежать порки. Он еще хлопотал лицом, когда Хокон одним хрустким ударом расколол ему лоб посередине.
Хокон вытер меч и снова посмотрел на свой живот.
— Сукин сын, — сказал он, потрогав рану мизинцем. — Глубокая. Кажется, плохо мое дело.
— Ерунда, — сказал Гнут. — Надо тебя положить и зашить.
Эрл, человек мягкосердечный, подошел к тому, которого приволок парень. Он посадил его спиной к колодцу и дал попить из ведра.
Из дома за дорогой вышел старый высохший крестьянин. Он посмотрел на дым, поднимавшийся над монастырем и стелившийся над заливом. Он кивнул нам. Мы подошли.
— Здравствуйте, — сказал он.
Я пожелал ему доброго дня.
Он, прищурясь, посмотрел на мое лицо.
— Что-то не нравится? — спросил я.
— Извиняюсь, — сказал он. — Просто подумал, лицо знакомое.
— Может быть. Я проходил тут прошлой осенью.
— Ага, — сказал он. — Жарко было. Не понимаю, зачем вам опять сюда понадобилось. В прошлый набег вы убрали все до нитки.
— А мы сами не совсем понимаем. Приплыли повидать вашего человека Наддода. Похоже, не тот, кто был нужен, но с ним разделались, к сожалению.
Крестьянин вздохнул.
— Мне это как до заячьей губы. С нас десятину собирали на их содержание. Без него, думаю, обойдемся. Так чем займетесь? Будете грабить?
— Зачем? Разве у вас осталось, что грабить?
— У меня? Да нет. Печка вот хорошая, но вряд ли вы потащите ее на корабль.
— Думаю, у тебя не припрятаны в земле монеты или еще что?
— Мать честная, хорошо бы, если так. Если бы были припрятаны, я бы по-другому зажил.
— Да, конечно. Думаю, если бы и были, ты бы вряд ли признался.
Он засмеялся.
— Ты правильно сказал, мой друг. Но, видно, вам надо меня убить или мне поверить — и так, и так вам от этого никакой выгоды. — Он показал на Хокона, который опирался на Гнута и выглядел довольно слабым. — Вижу, у вашего друга неприятность. Если не хотите смотреть, как он у вас умирает, может, в дом его внесете? У меня дочка чертовски хорошая швея.
У крестьянина, которого звали Брюс, был уютный домик. Мы вошли гуськом. Его дочь стояла у печи. Когда мы появились в дверях, она тихонько вскрикнула от испуга. У нее были густые черные волосы и белое, как сахар, лицо — красивая девушка. Такая красивая, что не сразу и заметишь, что у нее нет руки. Мы все остановились и уставились на нее. А Гнут — тот прямо остолбенел. Это было видно.
Он побелел, глаза его расширились — можно подумать, перед ним была дикая собака, а не красивая женщина. Он прогреб обеими пятернями волосы и облизнул корку на губах. Потом кивнул и хмуро сказал:
— Здравствуй.
Брюс сказал:
— Мэри, у этого человека получилась дыра в животе. Я сказал, что мы попробуем его полечить.
Мэри посмотрела на Хокона.
— Ага, — сказала она. Она подняла на нем рубашку и осмотрела рану. — Воды, — велела она Эрлу, наблюдавшему за ними.
Эрл пошел к колодцу, а Гнут с завистью смотрел ему вслед. Потом откашлялся.
— Я хочу пособить, — сказал он.
Мэри отправила его в угол к мешочку с луком и велела нарезать. Брюс растопил печь. Мэри поставила воду и насыпала в нее овсяной крупы.
Хокон, совсем бледный, взобрался на стол и лежал неподвижно.
— Мне что-то не хочется овсянки, — сказал он.
— Ты не беспокойся насчет каши, — сказал Брюс. — Каша только для того, чтобы в ней ехал лук.
Гнут поглядывал на Мэри и трудился над луком. Он очень усердствовал — резал и резал, а когда все порезал, принялся резать резаное.
В конце концов Мэри обернулась и сказала ему:
— Спасибо, достаточно.
Гнут положил нож.
Когда каша поспела, Мэри бросила в нее несколько горстей лука и подошла с варевом к Хокону. Он смотрел на нее опасливо, но, когда она поднесла ему ложку, раскрыл рот, как птенец, пожевал и проглотил.
— Не очень-то вкусно, — сказал он, но все-таки продолжал есть.
Он ел, а потом произошло странное. Мэри снова подняла на Хоконе рубашку, поднесла лицо к ране и понюхала. Выждала немного и сделала то же самое еще раз.
— Это еще что такое? — спросил я.
— Это надо при такой ране, — сказал Брюс. — Проверить, нет ли у него овсяной болезни.
— Нет у него овсяной болезни, — сказал я. — По крайней мере, до сих пор не было. У него живот пропорот — вот что у него есть. Давайте зашивайте его.
— Это было бы бесполезно, если бы из раны пахло луком. Тогда это овсяная болезнь, и ему конец.
Хокон посмотрел на нас.
— Говоришь, кишки пропороты? Не верится, что так плохо.
Мэри еще раз понюхала. Рана не пахла луком. Она обмыла Хокона горячей водой и зашила дыру с тугими морщинами. Хокон потрогал швы и, удовлетворенный, потерял сознание. Мы впятером стояли вокруг, и никто не знал, что сказать.
— Ты это, — неожиданно спросил Гнут, — ты родилась такая?
— Какая? — спросила Мэри.
— Не с двумя руками. Ты такой появилась на свет?
— Хороший вопрос ты задал моей дочери, сэр, — сказал Брюс. — Это ваши люди такой ее сделали.
Гнут сказал:
— А… — Потом повторил это еще раз, и тут уже никто не нашелся, что сказать.
Тогда заговорила Мэри.
— Это не вы сделали, — сказала она. — Но того, кто это сделал, думаю, я хотела бы его убить.
Гнут сказал, что, если она согласится назвать ему, кто это сделал, он счел бы за честь, если бы она позволила ему вступиться за нее.
Я сказал:
— Хочу выпить. Эрл, что у тебя в бурдюке?
Он не ответил. Бурдюк висел у него на плече, и он приложил к нему обе ладони, как бы защищая.
— Я спросил, что у тебя есть выпить?
— Немного водки из корнеплодов, к твоему сведению, Харальд. Но ее должно мне хватить на обратную дорогу. Я не могу мокнуть, да еще когда нет чем согреться.
Гнут обрадовался случаю возвысить голос.
— Эрл, ты сукин сын. Мы три недели были в море, неизвестно ради чего. Хокон может умереть, а ты даже не догадываешься налить людям немного вкусного. Я отродясь не слышал о такой низости.
Тогда Эрл откупорил свой бурдюк, и мы приняли. Водка была сладкая и крепкая, мы пили, смеялись и совсем разошлись.
Хокон очнулся. После пережитого испытания он расчувствовался и произнес тост за своего красивого лекаря и за чудесный день и сказал, как он доволен тем, что сможет увидеть его конец.
Брюс и Мэри успокоились, и мы болтали как старые друзья. Мэри рассказала неприличную историю об аптекаре, который жил неподалеку. Она тоже развеселилась и, кажется, была совсем не против того, что Гнут стоит очень близко к ней. Глядя на нас, никто бы не подумал, что из-за наших у девушки не хватает руки, — и, может быть, из-за наших поэтому же никто не спросил, куда делась жена Брюса.
В скором времени мы услышали, что кто-то шумит у колодца. С Гнутом и Эрлом я вышел наружу. Дьярф разделся до пояса, и его лицо, руки и штаны выглядели примерно так, как вы себе представляете. Он таскал из колодца ведра с холодной водой, окатывал себя и кричал от удовольствия. С его текла розовая водянистая кровь. Он увидел нас и подошел.
— Ух, — сказал он, отряхивая волосы. С минуту он побегал на месте, поежился, потом выпрямился. — Ну и порезвились, я скажу. Добра там — кот наплакал, но порезвились от души, черт возьми.
Он помассировал себе бедра и несколько раз сплюнул.
Потом спросил:
— А вы тут много убили?
— Нет, — сказал я. — Хокон убил этого маленького, забыл, как его звать, он там лежит, а так нет — больше отдыхали.
— Хм. А там что? — Он показал на дом Брюса. — Кто там живет? Вы их убили?
