а теперь, если вы простите меня, дорогие читатели, я вернусь к блядям, лошадям и выпивке, пока еще есть время. если и в них смерть, то, мне кажется, не так хамски будет отвечать только за свою собственную, чем за ту, другую, которую тебе суют в рюшечках фраз: Свобода, Демократия, Гуманизм и/или любая или вся скопом подобная Срань.
первая почта — в 12:30. первый стакан — теперь. а блядво всегда поблизости. Клара, Пенни, Элис, Анна…
вынул ножик из кармана…
хорошие девахи они были, Тито и Лапуся. на вид обеим лет по 60, на самом деле — ближе к 40. а все пьянство да нервы, мне было 29, на вид — ближе к полтиннику. тоже пьянство да нервы. фатеру оттопырил сначала я, а они уже потом въехали. управляющий меблирашками из-за этого психовал, все время гонял наверх к нам легавых, чуть кто пикни. сплошной мандраж. я даже в центр унитаза ссать боялся.
лучшее время у меня было — ЗЕРКАЛО, когда я рассматривал себя: пузо распухшее, рядом Тито и Лапуся, пьяные, болеют днем и ночью, мы все втроем болеем, дешевенькое радио орет, трубы все износились, сидим на этом протертом ковре, ах ты ж господи, ЗЕРКАЛО, а я смотрюсь в него и говорю:
— Тито, он у тебя в заднице. чувствуешь?
— ох да, ох боже мой, да — ГЛУБЖЕ! эй! ты КУДА?
— а теперь, Лапуся, он юн там перед тобой, а-а? чувствуешь? здоровая лиловая головка, как будто змея арии распевает! чувствуешь меня, любовь моя?
— уууу, дорогуша, я, наверное, сейчас ко… ЭЙ! ты КУДА?
— Тито, я снова в твоем седалище. я рассекаю тебя надвое. спасенья нет!
— ууу боже ууууу, ЭЙ, ты КУДА? вернись сейчас же!
— не знаю.
— что не знаю?
— не знаю, кому дать его поймать. что же мне делать? я хочу обеих, я не могу ОТЫМЕТЬ вас обеих сразу! а пока размышляю, меня охватывает ужас краха и агония, что я не смогу его удержать! неужели никто не понимает моих страданий?
— нет, отдай мне, и все!
— нет, мне, мне!
ТУТ ВСТУПАЕТ ЗДОРОВЕННЫЙ КУЛАК ЗАКОНА И ПОРЯДКА.
бац! бАц! БАЦ!
— эй, у вас что происходит?
— ничё.
— ничего? что за стоны, визг и вопли? полчетвертого утра. из-за вас четыре этажа глаз не смыкают, не могут понять…
— да ничё. я вот играю в шахматы с мамой и сестренкой… уйдите, пожалуйста, у моей мамочки больное сердце. вы ее пугаете до смерти. к тому же у нее последняя пешка осталась.
— у ТЕБЯ тоже, приятель! если ты еще не понял, тут Департамент Полиции Лос-Анджелеса…
— господи, ни за что б не догадался…
— теперь догадался. ладно, открывайте, а не то дверь вышибем!
Тито с Лапусей сбежали в дальний угол столовой, съежились там, дрожат, хватаются за свои стареющие, морщинистые, кирюшиые, безумные тела. они были глупо хорошенькие.
— открывай, приятель, мы за последние полторы недели к тебе уже четыре раза заходили по одному и тому же вызову. думаешь, нам нравится просто так ходить и швырять людей в каталажку? потому, что нам это в кайф?
— ага.
— капитан Брэдли говорит, ему наплевать, черный ты или белый.
— передайте капитану Брэдли, что и мне это безразлично.
я сидел тихо, две бляди дрожали и хватались за свои сморщенные тела под торшером в углу. тупое удушливое молчанье ивовых листочков в курином помете среди недоброй зимы.
ключ взяли у управляющего, и дверь приоткрылась на 4 дюйма, а дальше ее держала цепочка, которую я накинул. один легавый со мною разговаривал, а второй отверткой пытался вытолкнуть цепочку из щели. я позволял ему почти что ее выпихнуть, а потом задвигал обратно до упора. стоя между тем голышом с восставшим членом.
— вы нарушаете мои права. чтобы войти сюда, вам нужен ордер на обыск. вы не имеете права сюда вламываться по собственной инициативе. что с вами, на хер, такое, ребята?
— кто из этих двоих считается твоей матерью?
— та, у которой жопа шире.
второму опять почти удалось снять цепочку. я пальцем задвинул ее на место.
— давай впусти нас, поговорим, и все.
— о чем? о чудесах Диснейленда?
— нет-нет, ты, судя по всему, — человек интересный. мы просто хотим зайти поговорить.
— должно быть, вы меня недоразвитым считаете. если я когда дозрею до извратов с браслетиками, я их и в магазине куплю. я ни в чем, вашу мать, не виновен, кроме вот этой эрекции и громкого радио, а вы меня не просили убавлять ни того ни другого.
— а ты нас впусти. нам только поговорить.
— слушайте, вы пытаетесь вломиться без разрешения. а у меня, между прочим, лучший адвокат в городе…
— адвокат? на фига тебе адвокат?
— он у меня уже много лет — уклонение от призыва в армию, непристойное оголение в общественных местах, изнасилование, вождение транспортного средства в нетрезвом виде, нарушение спокойствия, оскорбление действием, поджог — паршивые статьи, в общем.
— и он выиграл все эти дела?
— он лучший. теперь слушайте сюда: я даю вам три минуты. либо вы прекращаете выламывать дверь и оставляете меня в покое, либо я звоню ему. а ему не понравится, что его разбудили в такую рань. это будет вам стоить блях.
легавые чуть отступили по коридору. я прислушался.
— думаешь, он соображает, что мелет?
— думаю, да.
они вернулись.
— у твоей матери точно здоровая задница.
— жалко, что не про твою честь, а?
— ладно, мы уходим, но вы все равно потише, выключайте радио, и чтоб никаких больше воплей и стонов.
— хорошо, радио мы выключим.
они свалили. какой кайф — слышать, как они сваливают. какой кайф — иметь хорошего адвоката. какой кайф — не попадать в тюрягу.
я закрыл дверь.
— ладно, девочки, их больше нет. 2 славных паренька пошли не по той дорожке. а теперь смотрите!
я опустил глаза.
— пропало, все исчезло.
— да, все исчезло, — подтвердила Лапуся. — куда же оно исчезает? так грустно.
— блядь, — сказала Тито. — похоже на дохлую венскую сосиску.
я пошел и сел в кресло, налил себе вина. Лапуся скрутила 3 сигаретки.
— как вино? — спросил я.
— 4 бутылки осталось.
— квинт или галлонов?
— квинт.
— господи, надо, чтоб нам повезло.
я подобрал с пола газету 4-дневной давности. прочел комиксы, затем перешел к спортивной тетрадке. пока я читал, подошла Тито, плюхнулась передо мной на ковер. я понял — заработала. рот у нее был как вантуз, такими забитые нужники прокачивают. я пил вино и пыхал сигареткой.
они тебе все мозги эдак высосут, если их не остановить. наверное, друг с другом они так же поступают, когда меня рядом нет.
я дошел до страницы с бегами.
— смотри сюда, — сказал я Тито. — вот эта лошадка подрезала какие-то доли 22-х и одной пятой за четверть, значит, она — 44 и 4/5 на половину, затем один ноль девять на 6 фарлонгов, наверное, подумала, что заезд на 6 фарлонгов…
чавк чмок уууумч
цывааа ууупц
чам чав чам чав чам
— …это миля с четвертью, он пытается рывком уйти от остального сброда, на 6 корпусов обходит, последний поворот уже — и назад, просто подыхает лошадь, ей в конюшню хочется…
чмоооок
чмок чам чав чав
чам чав чав
— а теперь посмотрим на жокея — если это Блюм, он на кончик носа выиграет; если Вольске — то на 3/4 корпуса, а тут у нас Вольске, выигрывает на 3/4. ставка снижается с 12 до 8. все деньги конюшне, публика Вольске терпеть не может. Вольске и Хармаца ненавидят. поэтому конюшни сажают этих парней на хороших лошадок по 2–3 раза за состязание. чтоб публика не совалась. если б не два этих великих наездника, да еще и в нужное время, я б на Восточной 5-й жил уже…
— уууу ты, сволочь! Тито подняла голову и заорала, вышибла газету у меня из рук. потом вернулась к работе.
я не знал, что и делать. она по-настоящему рассердилась. подошла Лапуся. у Лапуси были очень хорошие ноги, и я задрал на ней лиловую юбку и посмотрел на нейлонки. Лапуся наклонилась и поцеловала меня, языком аж до горла достала, а я всю ляжку ей облапал. я в капкане. что мне делать? нужно выпить. 3 идиотам никуда не деться друг от друга. о стон о полет последней синей птицы в зеницу солнца, детская игра, глупая игра.
первая четверть, 22 и 1/4, половина за 44 и 1/5, вот она выдала, победа на голову, калиф. дождь моего тела. фиги, славно разломленные напополам, словно огромные красные потроха на солнце, и высосанные до шкурки, а мать тебя ненавидит, отец желает тебя убить, а забор на заднем дворе зеленый и заложен Банку Америки. Тито выдавала по полной, а я тем временем мацал Лапусю.
потом мы разлучились, каждый дождался очереди в ванную вытереть сопли со своих сексуальных курносиков. я вечно последний. потом вышел и взял винную бутылку, подошел к окну и выглянул.
— Лапуся, скрути мне еще покурить.
мы жили на верхнем этаже, на 4-м, на самой горке. но можно смотреть сверху на Лос-Анджелес и ни хрена не видеть, вообще ни хрена. люди внизу дрыхнут, ждут, пока надо вставать и идти на работу. как это глупо. глупо, глупо и ужасно. а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый на голубом, вглядывается вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, давай.
