— Честно? Как перед Богом?
— Да, мистер Уоррен. Я бы никогда мисс Элнер так не подвел, ни за что на свете! Я даже на Бобби-Джо собрался жениться, потому что мисс Элнер так хотела. Мисс Элнер я очень люблю, я бы никогда ей такую свинью не подложил.
И Мэкки поверил парню.
Но если пистолет не Лютера, так чей же?
08:03
Норма проснулась уже после ухода Мэкки на работу. Зевнула, поплелась в ванную и, привычно перечитывая «С добрым утром, я ваш Господь», поймала в зеркале свое отражение. О УЖАС! Весь нос в красной сыпи! Вот и пришла беда. Вот и случилось самое страшное — у нее рак кожи. Норма опустилась на пол, чтобы не упасть без чувств и не разбить голову. Кошмар. Теперь нос отрежут и она станет уродом. «Боженька, за что?!» — взвыла Норма. Юношеские угри ее миновали, в школе у нее не было ни единого прыщика. А теперь Господь ее наказывает. Норма поднялась с пола и еще раз глянула в зеркало. Сыпь никуда не делась. Наверняка не только нос отрежут, но и назначат химиотерапию. Прощайте, волосы! О-о, горе, горе! «Мужайся», — велела себе Норма. В тяжелые минуты она всегда вспоминала малютку Фриду Пушник, которая родилась без рук и без ног, и ее всю жизнь носили на подушке. Но сегодня ничего не помогало Норме. В отчаянии она записалась на прием к дерматологу и помчалась в салон красоты:
— Тотт, успокоительного, срочно! Мне, наверное, отрежут нос!
* * *
Пока дерматолог доктор Стюард изучала ее нос под лупой, Норму мутило. Врач, глядя в увеличительное стекло, спросила:
— Скажите, миссис Уоррен, вы легко краснеете?
— Что? А, да! Очень.
— Так, так, — сказала врач, а сердце у Нормы бешено колотилось. — Есть аллергия на что-нибудь?
— Разве что на китайские блюда… У меня от них щеки горят, но…
Доктор Стюард отошла вымыть руки, и Норма услышала, будто со стороны, свой собственный хриплый голос:
— У меня… рак?
Доктор Стюард посмотрела на Норму:
— Нет. У вас розацеа. Розовые угри. Часто встречаются у британцев, ирландцев и других светлокожих людей. Вы легко краснеете, это один из признаков.
— Правда? А я всегда думала, это от застенчивости. Но отчего сыпь?!
— У вас обострение.
— Отчего?! — повторила Норма.
— Вызвать его могло что угодно… жара, солнце, волнение. Не было ли у вас в последнее время потрясений?
— Были, — со вздохом ответила Норма. — Моя тетя упала с дерева, и… ладно, не стану вдаваться в подробности. Одним словом, хватало потрясений.
***
Норма ехала в аптеку, пораженная открытием: оказывается, она совсем не знала себя. Считала себя застенчивой, поскольку заливалась краской от стыда или услыхав неприличный анекдот, а дело-то все в чувствительной коже.
«Разволновалась из-за тети Элнер — и нос обсыпало», — думала Норма, покупая в аптеке мазь. Что ждет ее дальше — представить страшно! Заметив тонометр в углу зала, Норма хотела измерить давление — вдруг за эти дни подскочило до небес? — но одумалась. Если и подскочило, лучше не знать. Лучше просто умереть на месте, чем дрожать из-за результатов анализов, или, не приведи Господь, дожить до пересадки сердца, или влачить последние дни в инвалидной коляске. Кстати, вот и достойная причина отправить тетю Элнер в «Счастливое местечко» и поручить заботам профессионалов — тогда не придется жить в вечном страхе за нее. Нужно дождаться Пасхи, а после праздника серьезно поговорить с тетей.
— Готово, Норма, — сказала аптекарша Хэтти Смит, двоюродная сестра Роберта, покойного мужа Соседки Дороти. Хотя, если верить тете Элнер, Дороти теперь замужем за каким-то Реймондом. — Втирай понемногу, два раза в день, должно помочь.
Вслед за Нормой в аптеку заглянула Ирен Гуднайт и, протянув руки, спросила у Хэтти:
— Это веснушки или пигментные пятна от старости?
Хэтти, глянув на руки семидесятитрехлетней Ирен, соврала:
— Веснушки, конечно.
— Веснушки так веснушки, — кивнула Ирен и ушла повеселевшая.
Хэтти упустила покупателя, но про себя подумала: «Старость и так не радость. Меньше будет знать — крепче будет спать».
Много будешь знать — скоро состаришься
06:47
Мэкки выждал несколько дней после возвращения Элнер, прежде чем завести речь о пистолете. На четвертое утро, перед работой Мэкки, они, как обычно, пили кофе на задней веранде, любовались восходом и беседовали.
— Закат вчера был чудный, Мэкки, — восхищалась Элнер. — А день-то как прибавился! Скоро можно будет сидеть на улице до половины восьмого вечера. Я и вчера только в восьмом часу ушла.
— Да, лето уже близко. — Мэкки перевел взгляд на Элнер: — Тетя Элнер, вы знаете, что у вас в бельевой корзине нашли пистолет?
— Правда? — переспросила Элнер невинным голоском.
— Вам ли не знать, верно?
Элнер провожала взглядом кравшегося по двору кота.
— Наш старичок Сонни совсем жиром заплыл, да? — попыталась она увильнуть от опасной темы. — Глянь-ка, и ходит вперевалочку, и…
— Тетя Элнер! — перебил ее Мэкки. — Вы попались, так что выкладывайте, откуда взяли. Лютер клянется, оружие не его. Чье же тогда? Дяди Уилла?
Элнер, помолчав, ответила:
— Много будешь знать, Мэкки, — скоро состаришься.
— Тетя Элнер, это не шутки. Я наврал Норме, что пистолет не настоящий, — вас покрывал.
— Спасибо, дружок.
— Всегда рад помочь. Но мне нужно знать правду. Так откуда?
— Не от Уилла, вот и все, что я могу сказать. — Элнер уставилась в потолок. — Надо бы пройтись метелкой по углам — ты только полюбуйся на эту паутину!
— То есть не скажете, откуда пистолет?
— Сказала бы, дружок, если б могла.
— Хм. Тогда вот что. Вы ничего не натворили? Никого не застрелили?
Элнер засмеялась:
— Спросил тоже! Господь с тобой!
— Ну, откуда бы он ни был, теперь ищи-свищи — я утопил чертову железку в реке. Тетя Элнер, я с вами никогда не ругался, во всем поддерживал. Но именно потому, что я очень вас люблю, мне и не хотелось бы, чтоб вы покалечились или кто-то его нашел и застрелил вас.
Тетя Элнер страдальчески сморщилась:
— Где утопил?
— Неважно. Обещайте с сегодняшнего дня не брать в руки оружия.
— Так и быть… Обещаю.
Мэкки, устыдившись своей суровости, чмокнул тетю Элнер.
— Забыли. Идет?
— Ладно, дружок…
— Мне пора. Я вас люблю.
— И я тебя, — сказала Элнер.
В этот день она получила урок, который мало кому дано испытать на себе: после твоей смерти все твои вещи перероют, так что если тебе есть что скрывать — избавляйся, пока жив!
Элнер жалела, что нельзя рассказать Мэкки правду. Никого она, понятно, не грабила и не убивала — всего лишь скрыла улику от полиции. Некоторых мерзавцев, между прочим, прямо-таки руки чешутся пристрелить — как ту бешеную лису, на которую ее муж Уилл вышел с ружьем. Лишать жизни — дело скверное, но цыплят спасать надо, ничего не попишешь. Элнер спрашивала себя: поступила бы она так же еще раз, если пришлось бы? И всякий раз отвечала: да, несомненно. Значит, совесть ее чиста. И Реймонд ни словом об этом не обмолвился, — видно, греха на ней нет.
08:45
Страсти поулеглись, Норма слегка пришла в себя и в среду утром уже сидела в салоне красоты в бигуди, слушая жалобы Тотт, все те же, что и двадцать лет назад.
— Ты не представляешь. Норма, до чего мне осточертели нытики, которые жалуются, что преступниками их сделало общество. Черта с два! Бедность — не оправдание воровству. Да я сама из нищеты выбилась — ты-то мою семью знаешь, Норма, — но ведь не выходила на улицу грабить!.. Нынче люди вовсе стыд потеряли. Хвастают направо и налево, как увиливают от налогов! А бандиты, которых ловят с поличным и показывают по телевизору, только знай себе улыбаются и машут в камеру! Они нас грабят, а их бесплатные адвокаты в обиду не дают, и соцработники сюсюкают: вы, мол, жертвы общества, за свои поступки не отвечаете. Только не говори, что эти бедняжки работу найти не могут. Работа каждому найдется — было бы желание. Дуэйн-младший возомнил, что руки пачкать — ниже его достоинства. Просиживает штаны на пособии, а мы с его сестрой вкалываем до седьмого пота. Даже папашка его, уж на что был никудышный, и тот работал. Конечно, только между запоями, зато хотя бы старался. — Тотт затянулась сигаретой без фильтра. — Бедняга Джеймс, хоть и хлебнула я с ним горя, а жаль мне, что он так кончил. В последний раз до нас с Дарлин дошли о нем вести, когда он жил в какой-то занюханной гостинице. А через пару месяцев отдал богу душу в вестибюле, перед телевизором. Вообрази: смотрел повтор викторины «Угадай цену» — и упал замертво. Жил грешно и помер смешно. Не принц Чарльз, конечно, был… но все-таки человек. И уж само собой, не слюнтяй. Сил моих больше нет слушать нытье и жалобы на горькую судьбу! А коль тебе повезло родиться белым, то не смей и вякнуть — за горло возьмут и обзовут расистом. Все вдруг сделались такими обидчивыми, перед каждым изволь расшаркиваться! Всюду борцы за эту… как ее там… политкорректность! Только и ищут повода придраться… Эдак нас скоро заставят требовать: «Даешь цветное Рождество!» Я уже боюсь рот раскрыть.
