Шел какой-то фильм. Юноша о чем-то умолял девушку, а она смотрела на него с любовью, отрицательно покачивая головой. Юноша ее обнимал, целовал, она этому не сопротивлялась, но все равно отрицательно покачивала головой. Дело происходило в каком-то саду. Вокруг были цветы, кусты, деревья. «Великий немой», — сначала усмехнулась про себя Галина Васильевна, а потом стала придумывать, о чем мог идти спор у этой пары, что он у нее просит. Ясно — не о любви дискуссия, но любовь присутствует, и не только в их движениях, действиях, любовь была в воздухе, в деревьях, — во всяком случае, Галина Васильевна ее увидала, почувствовала, откликнулась ее душа, а потому и утвердила в конце концов: «Хороший фильм, наверное, и играют хорошо…»
Она прекратила шитье и стала следить за этой пантомимой. Дети были прелестны, сказочны, счастливы. Сердце ее болезненно сжалось: вот уже четыре десятка лет у нее позади, все лучшее у нее уже было; впрочем, было ли лучшее — неизвестно, но любовь уже никогда не свалится на нее. Эти сладостные переживания и мучения, которые она так часто видит на экранах, постоянно в том или ином виде встречает в книгах, хорошо помнит из своего прошлого, — это ей уже не дано, это уже умерло.
Галина Васильевна с остервенением выключила телевизор и, как сова на мышь, кинулась и впилась иглой в сыновнии одежды. Она работала резкими, нервными движениями пальцев, вовсе несхожими со спокойной и твердой хваткой рук на иглодержателе в операционном деле.
Галина Васильевна огляделась вокруг и, как бы, пожалуй, удивившись и обрадовавшись, что дома никого нет, отбросила свою умиротворяющую работу, вытащила из ящика стола папку и стала рассматривать фотографии. Но это оказалось не тем, что могло бы уменьшить ее ностальгию по прошлому, по прошлой жизни, вернее по прошлым возможностям. Она отбросила фотографии и вновь ушла ка кухню.
Да и действительно, времени уже много, а еда еще не готова. Вернее, не готова еще хозяйка дома достойно встретить своих мужчин. Активная, торопливая кухонная деятельность ввела, наконец, в берега ее разбушевавшиеся нервы и сердце.
Окончательно ли?
Слетели с лица следы раздражительности, выражение его снова стало твердым, ясным.
Все вроде опять понятно и незамутненно.
Дорогая Танюшка!
Жизнь моя тянется, как и всегда. Утро, еда для семьи, больница, больные, операции. Стараюсь к трем часам закруглиться, чтобы успеть в магазины до четырех — после уже много народу. И все равно во всех магазинах полно народу, если что-нибудь есть; а когда на прилавках пусто, то свободные магазинные залы отнюдь не радуют. И все-таки это время, от трех до четырех, самое удобное и спокойное. По крайней мере, не портишь себе нервы толкотней и сутолокой вокруг. Если даже какая необходимость и задержит меня в больнице, я норовлю в это время выскочить в магазин, а потам все ж вернуться в отделение. Слава богу, — и Андрюша и Володя непритязательны и, что б я им ни наготовила, что бы ни купила, все съедают без упреков и брюзжанья. Около пяти-шести я всегда стараюсь быть дома, а мужички приходят и того позже.
Андрюшенька стал совсем большой и проводит дни после школы, а то и вечера, в Доме пионеров, играя в шахматы, или где-то у приятелей, или просто гуляет. Меня это пока не очень беспокоит: когда бы я не проверила его домашние задания — все сделано хорошо. Читает он также, по-моему, достаточно, и выбор книг мне тоже нравится. Единственно не могу я понять это их увлечение детективами. Пусть себе, конечно. Увлечение повальное, даже среди взрослых интеллигентных людей. Но мне кажутся эти книги такими скучными, настолько без игры ума, а хитросплетения интриги вокруг всяких там Мегрэ, патеров Браунов, майоров Прониных или, забыла как зовут, тщедушного героя Агаты Кристи сильно уступают классическим интригам Д’Артаньяна и Эдмона Дантеса. Может, и не права, но мой женский характер, точнее — голова, — или это одно и то же, — устает, пытаясь уловить нить событий и особенно от желания предугадать. Устаешь от потуг оказаться угадывателем, ясновидящей.
Все это труха. Жизнь — это кормить сына и мужа, готовить обед на завтра, зашивать, штопать, стирать, убирать… Да еще проглядеть надо принесенный Андрюшкой очередной детектив, чтобы в курсе быть… И так далее…
На днях я попала к одному своему больному в дом. Одинокий мужчина, приблизительно на пару-тройку лет постарше нас. Что тебе сказать, Танюшка?! Хорошо жить на свете одиноким мужчинам. Ответ на вопросительную некрасовскую поэму «Кому…» и так далее. На кухне порядок, красиво — все для кофе и выпивки, а обедать приглашает в ресторан. Сам-то, наверное, тоже редко ходит в ресторан, — мне так кажется, — впрочем, бог его знает, какие у него доходы.
Живет один, а кровать шириной с кабинет моей заведующей. Не пугайся — была не одна, был еще его приятель. Оба и пригласили в ресторан. Пока удержалась, но соблазн нечеловеческий — так хочется! Уйти бы от одинаковости, от серой поступи этих дней в раскрашенную бонбоньерку ресторана. Сказал, позвонит — тогда и напишу.
Пиши мне. Целую.
Галя.
С утра в автобусе на этой линии мало народу. Все в основном, едут в обратную сторону. Увидев свободное место, Галина Васильевна стала продвигаться вперед. — У окна на этом же сиденье разместился Вадим Сергеевич с разверстым перед глазами «Советским спортом».
— Доброе утро, Вадим Сергеевич.
— Доброе. Вот читаю.
— Вижу.
— Наши-то проиграли.
— Как-то не очень я слежу за спортивными событиями.
— И очень неправильно. Здесь, главным образом здесь, можно понять дух народа. Это мужская газета. Я ее обязательно читаю всегда. — И он демонстративно уткнулся в печатный листок, то ли выказывая таким образом свое недовольство ее отношением к спорту, то ли выставляя напоказ свой повышенный интерес, то ли просто подчеркивая свое неприятие Галины Васильевны и ей подобных.
Она, в свою очередь, вынула из сумки «Сто лет одиночества» и тоже стала читать. Галина Васильевна погружалась в фантасмагорические перипетии этого странного и прекрасного романа, но, по-видимому, все не могла выскочить из этой жизни, даже из этого автобусного окружения.
— Вадим, а вы читали эту книгу?
— Это что? — Он властно повернул к себе книгу и прочел титул. — Нет. Я их теперешних не читаю. Мне противно читать их сексуальные хитрости.
— Какие сексуальные хитрости?! Это совсем не про то.
— Вот именно. Пишут не про то, а без того слова не напишут. Читать противно.
Галина Васильевна пожала плечами и вновь уткнулась в книгу, будто читала, но на самом деле мысли ее отвлеклись от романа и потекли в сторону соседа и его мыслей. Она обозвала его про себя ханжой и хамом, стала обсуждать сама с собой эти понятия, обдумывать, чем же Вадим хам и ханжа…
На заднюю скамейку, прямо за их спины, села заведующая Зоя Александровна.
— Здравствуйте.
— Здравствуй. Ты что-то сегодня позже? — вопрошающе ответила Галина Васильевна, зная, что заведующая обычно приходила чуть раньше их всех.
— Здравствуйте, Зоя Александровна. — Вадим Сергеевич приподнялся, сел снова, — сложил газету, положил ее в карман и повернулся лицом к начальнице.
«Не только хам и ханжа, но еще и холуй. Вон как подобострастно смотрит. Он даже сидя исхитрил себя перегнуть в пояснице».
Вадим Сергеевич посмотрел на Галину, возможно, что-то и уловил в ее глазах, — резко отвернулся и стал смотреть в окно. Газету больше не вынимал, Галина Васильевна подытожила про себя: хам, ханжа и холуй.
А может, просто обиделась, что с ней он не стал разговаривать, продолжая читать, а пришла Зоя, так тотчас газету убрал.
«А, собственно, с какой стати, — стала нагонять на себя объективность Галина Васильевна, — он должен отрываться от своего чтения, от любимой газеты „Советский спорт“, ради того, чтобы опять говорить либо об операциях, либо о больных, либо о нелюбимых книгах с непонятными и ненужными проблемами. С какой стати! Он волен делать что хочет, если не делает никому при этом гадостей… Пришла заведующая его отделением, непосредственный его начальник — просто неприлично было бы читать сейчас. А со мной почему он должен быть куртуазен? С ней по должности — а так обе мы ему не товарищи…»
Зоя Александровна вытащила из хозяйственной сумки журнал «Хирургия»:
— Читайте, читайте. И я посмотрю журнал. Сейчас взяла его из ящика, — стала просматривать содержание.
Вадим Сергеевич уставился в окно, но через некоторое время все же вытащил из кармана газету, на этот раз «Красную звезду», и раскрыл ее на весь разворот. Может, он решил, что перед начальством лучше проявить себя интересующимся нашей армией, а не спортом.
Галина, Васильевна опять раскрыла книгу, но после первых же строк, которых она даже не осознала, почему-то стала вспоминать свое детство. Почему? Может, прочла о девочках Буэндиа? Кто его знает, какими путями приходят в наши головы картины и образы прошлого? Что побуждает нас иногда, скажем, глядя в небо или на новый дом, вспоминать первый день войны или первую любовь? Прочла слово — девочка, прочла имя — Урсула, неизвестно почему, по каким неисповедимым законам в памяти ее возник вдруг Дом пионеров — и кружок поэзии, куда Галя ходила некоторое время. Ребята читали там свои стихи, а потом руководитель кружка разбирал с ними строки Пушкина, Тютчева, Блока. При этом он говорил каждый раз перед разбором: «А теперь поверим алгеброй гармонию», — чем ставил, сразу на место и себя и кружковцев.
