— Секундочку, — произнес папа, — какой еще флот?
— Разговорчики! — отрезал врач. — Проходите!
— Я не могу пойти во флот, — сказал папа, — во-первых, я не умею плавать, а во-вторых, я уезжаю в Израиль.
После этих слов врач, наконец, поднял голову, даже как-то рванул ею и увидел папу. Папа был старше врача раза в три и раза в три худее. Да и к тому же ехал в Израиль.
— Что вы здесь делаете?! — голос врача дрожал. Видимо, он уже видел в папе моряка военно-морского флота Израиля. — Как вы сюда попали?!
Папа растерялся.
— Я выбросил военный билет, — сказал папа.
Призывная молодежь захихикала.
— Это в каком смысле? — спросил врач.
— В смысле — в ведро, — ответил папа, — в мусорное…
Папу несло: он был взволнован, раздет, да к тому же призван во флот. «В День танкиста», - добавил он.
Ребята вокруг загоготали. Папа явно срывал очередной призыв в армию. Белый доктор стал красным и доставил папу прямо к военному комиссару полковнику Куницыну.
— Bac-то я и искал, — обрадовался папа, — спасибо доктору, а то бы не нашел…
Куницын был недоволен.
— Почему вы раздеты? — спросил он.
— Я призывался, — объяснил папа, — во флот.
Папа начал натягивать белье.
Полковник сурово посмотрел на врача.
— Заработались, товарищ комиссар, — произнес врач, — головы не поднимаем.
— Кру-у-гом! — приказал полковник Куницын. — Шагом ма-а-рш!
И несчастный эскулап, чеканя шаг, покинул кабинет.
Комиссар крякнул, поправил орденские планки на кителе и сказал:
— Слушаю вас.
— Я инвалид войны, — начал папа — был на Ленинградском фронте, в добровольческой дивизии. Мы стояли на Пулковских высотах, и у нас была одна винтовка на троих, причем все трое не умели стрелять и первое время, по ошибке, обстреливали друг друга, то есть свои же позиции.
— У нас идет призыв, — сухо перебил комиссар, — переходите к сути дела.
— … Мы заряжали миномет не с той стороны, — продолжал папа, — и чуть не уложили политкомиссара…
— У меня очень мало времени, — оборвал полковник.
— Да, так вот, морозы стояли ужасные, и я отморозил ноги. Привезли меня в госпиталь на Фонтанку, а наркоза нет…
— Что вам надо? — спросил полковник.
— Военный билет, — охотно сказал папа.
— У вас нет билета? — ужаснулся комиссар. — А где же он?
В кабинете было тепло, папа был одет, во флот его не призывали, и поэтому он спокойно ответил:
— Потерял во время войны, когда шел в атаку на врага. — И добавил, В День танкиста…
— Почему вы не заявили об этом раньше? — спросил полковник.
— Так война же была, — резонно заметил папа.
— А потом?!
— Восстанавливал народное хозяйство и думал, что он лежит на своем месте, в шкафу под фуфайкой…
— Он думал, — недовольно протянул комиссар и вновь поправил орденские планки, — он думал…
И затем вдруг спросил у папы:
— А зачем вам, собственно, билет? Политика у нас мирная, войны не будет, а если империалисты развяжут, мы вас все равно не призовем. Вы пожилой, инвалид войны… Мы вас в другое место отправим.
— И я так думал, — обрадовался папа, — поэтому и выбросил.
У папы перехватило дыхание. Мама правильно говорила, что у него длинный язык.
К счастью, полковник Куницын был глуховат. Раньше он служил в артиллерии и теперь хорошо слышал только залпы орудий.
— Идите и живите спокойно, — сказал комиссар, — без билета.
— Спасибо, — поблагодарил папа, — но что же я сдавать буду?
— А не надо сдавать, — успокоил комиссар.
— Нет, надо! — настаивал папа.
— Зачем?
— Вы что, не знаете?!
— Нет, — ответил комиссар.
— Я ж в Израиль еду, — пояснил папа.
Наступила тишина. Такую тишину полковник Куницын помнил только один раз — перед Курской битвой, а папа так вообще не помнил. Первыми заговорили орудия полковника Куницына.
— Билета вы не получите, — сказал он.
— Послушайте, — начал папа, — дайте, я тут же верну!
— Ни за что!
— Прямо в кабинете.
— Никогда!!! Вы едете в Израиль и просите наш воинский билет?! Никогда!!!
— Так ведь — чтобы сдать, — старался объяснить папа.
— Мы выдаем билеты с другой целью, — полковник Куницын встал, — защита отечества — святой долг каждого советского гражданина, а вы…
— Я выполнил, — напомнил папа.
— … А вы изменник и предатель! Как вы могли совершить такое?!
Речь шла об отъезде в Израиль, но папе вдруг показалось, что полковник имеет в виду военный билет.
— Случайно, — сказал папа, — думал, не пригодится. Взял и выкинул в ведро. Порвал и выбросил…
Полковник Куницын услышал, от волнения у него обострялся слух.
— Что вы выбросили? — осторожно поинтересовался он.
Папа врать не умел, даже полковникам.
— Военный билет, товарищ полковник, — отрапортовал он.
У полковника с френча упали орденские планки.
— Куда? — спросил он.
— В мусорное ведро, товарищ полковник!
Папа чеканил каждое слово, будто он на Красной площади, а Куницын принимал парад. Полковник услышал все, но особенно ясно — «мусорное ведро».
— Во-он отсюда! — заорал полковник, да так громко, что папе показалось, что он вопит в микрофон. — Во-он!!!
— Простите, — извинился папа, — я думал, что…
— Таким нет пощады! — кричал полковник. — Вы выбросили воинский билет в мусорное ведро — и вы понесете заслуженное наказание! Во-о-он!!!
— Слушаюсь, товарищ полковник, — вновь отчеканил папа и, опираясь на палочку, покинул кабинет комиссара.
… Когда папа вернулся, мы поняли, что произошло непоправимое.
— Что? — тихо спросила мама.
— Собирай вещи, — ответил папа.
Мама все поняла.
— Ты сказал, что выбросил билет в ведро?
Папа кивнул головой.
— Шлемазл, — сказала мама, — за все годы ты ничему не научился. Попугай может повторить фразу, а ты нет! Почему ты не сказал, что потерял билет в атаке?!
— Потому что меня призвали во флот. Тебя бы призвали — ты бы еще не то сказала…
Мама долго вздыхала.
— И что же будет? — спросила она.
— Будет заслуженное наказание, — скромно ответил папа.
Мы стали гадать, что бы это могло означать, и как ни старались — ничего хорошего не получалось. Если сажали незаслуженно, то что же могли дать «заслуженно»? Короче: Тель-Авив не получался, а в лучшем случае «Кресты».
Правда, к «Крестам» папа привык. Он уже бывал там незаслуженно, может, «заслуженно» будет иначе? И все-таки он бы предпочел долину Иордана. Мама готовила сырники и поставила наше любимое сливовое варенье, но никто ничего не ел. Мы сидели на кухне, молчали и пили остывший чай.
— Лучше б уж тебя из партии исключали, — сказала мама.
И здесь раздался звонок. Мы открыли. В дверях стоял полковник Куницын.
Папа начал прощаться.
— Добрый вечер, — произнес полковник, — вы уходите?
— Так точно, товарищ полковник, — выпалил папа.
— С чего вы взяли, что я полковник? — спросил полковник Куницын. — Я майор, и потом я ненадолго…
— Мы понимаем, — сказала мама, — вы работаете быстро. В тридцать седьмом за ним пришли через неделю, в сорок восьмом — через день, а сейчас — через тридцать минут! Прогресс…
— Я прямо с работы, — извиняющимся голосом произнес Куницын, — я могу зайти завтра.
Он направился к двери и тут произнес фразу, от которой нас всех зашатало.
— Гут шабес! — сказал полковник Куницын. — Шабат шалом!..
Первой опомнилась мама.
— Гут шабес, товарищ полковник! — отчеканила она.
— Я майор, — поправил Куницын.
— Мне все равно, — сказала мама, — вы не поужинаете с нами, товарищ генерал?
— С удовольствием, — сказал Куницын и достал из шинели бутылку, — я не знаю, евреи пьют водку в субботу?
Мы дружно закивали, и полковник разлил.
— Лехаим! — гаркнул полковник и опрокинул рюмку. Мы, как по команде, последовали его примеру.
Куницын взял мамин сырник, намазал его вареньем и мечтательно произнес:
— Красивая страна Израиль, красивая, но маленькая, с Новгородскую область. А Иордан — с Фонтанку… Но красивее. Я в Иордане плавал. И в Мертвом море плавал. Соли там — больше, чем в Балхаше! Лежишь на спине и не тонешь, и в небо смотришь. А небо в Израиле высокое, как летом на Украине…
Мы молчали, как фаршированная рыба.
— Я не стукач, — вдруг начал полковник, — если вы хотите, мы можем сменить тему и поговорить о чем-нибудь другом, скажем, о новом пятилетием плане…
— Что вы, — сказала мама, — мы просто поражены, что вы были в Израиле.
— С пушками, — объяснил полковник, — у меня даже орден израильский есть, вернее, был. Я его в Фонтанку выбросил. Так было спокойнее…
