– Ты научишь меня танцевать, – упорствовала Лиза. – Ты расскажешь мне о себе.
– Разве ты не знаешь мою историю? – спросила черноволосая. – Ее уже сто лет пересказывают газетчики.
– Я знаю, ты была шпионкой, – ответила Снегурочка. – И все мужчины с ума сходили по тебе. Но ты расскажешь мне, почему это тебе удавалось.
– Хорошо, – сказала старшая, звякнув серебряными монистами. – Я расскажу тебе об этом, моя маленькая Мелизанда.
Их было много. Как же их было много, тебе далее трудно будет представить. Очень много мужчин.
Я жила в гостинице. Так же, как ты. Мы, красивые, любим жить в дорогих гостиницах. Это наш театр.
Смотри, вот я: вхожу в роскошный холл парижского Гранд-отеля. На мне невероятное обтягивающее платье из тончайшего бархата цвета королевского кобальта, с оторочкой из шиншиллы. В сумочке у меня нет и пятидесяти сантимов. Но я беру себе номер «люкс» и небрежно записываюсь в регистрационном журнале «Леди Мак Леод». Блеф? Да какой!
– Мой багаж скоро прибудет, – говорю я портье.
– Конечно, мадам, – кланяются консьержи.
Багажа у меня нет, только это платье. Ну и что с того? Вокруг Париж 1904 года: Гранд-опера, Большие Бульвары, элегантные дамы, художники и миллионеры-нувориши, бесстыдно выставляющие напоказ свои богатства. А рядом с ними – роковые куртизанки, хладнокровные вампирши, мадонны спальных вагонов. Роскошные куртизанки, пролог к современным женщинам: знаменитая Пайва, впоследствии маркиза, станет бизнес-леди, Колетт – писателем, Шанель – стилистом…
А теперь смотри, вот он. Он уже стоит в холле Гранд-отеля, словно знает, что я приду, и ждет меня. Плотный, добротный торговец винами из Гаскони, Луи Кастаньольс. Он-то и оплатит и «люкс», и «багаж». Правда, он захочет на мне жениться, бедный. Но я не для того приехала в Париж, чтобы найти себе провинциального буржуа.
На его месте уже стоит следующий – Эктор Вермон, владелец проволочной фабрики в Бове… А дальше – еще один. И еще…
Сколько страсти, моя Мелизанда, сколько желания! Их желание затопляет меня, горячит мне кровь, и я люблю их всех, люблю их желание, оно обливает меня, как пенная струя шампанского, и их зрачки закатываются перед последней судорогой. Они больше не помнят себя, не помнят ни о чем, они ссыпают мне на подушку деньги и бриллианты: на, возьми, возьми еще, и я беру их деньги, но вижу только эти закатившиеся глаза, я хочу видеть эти расплавленные от желания белки, снова и снова, и поэтому они всегда возвращаются.
Я открою им священные врата Востока, ворота Альгамбры. Я буду танцевать для них, и мой таинственный индийский танец будет как поэма, в которой каждое движение – слово. И пусть дамы возмущаются, говоря, что я и танцевать-то не умею, а только раздеваюсь перед публикой – мужчины дрожат в своих креслах, их ладони прилипают к подлокотникам. Да, я первой придумала стриптиз, я извлекла его из сладкого трепета восточных покрывал и показала ошарашенной Европе. Никто еще никогда не видывал такого в Париже. Ты можешь считать, девочка, что я была как первый человек, полетевший в космос. И разве можно сравнить с моей священной мистерией вульгарную наготу всех этих псевдо-баядерок, явившихся после меня?
Мой брахманический танец насквозь символичен, моя личность неуловима. Ни правил, ни жанра, ни критериев – нечто немыслимое, непредсказуемое, слишком острое, до нелепости, до дрожи, до трепета. Темнота, клубы дыма от горящего ладана. Звучит гонг, зажигаются факелы, и я появляюсь на сцене, укутанная тонкими покрывалами золотого шелка. Под плач цитры освещается каменная статуя Шивы, и я танцую перед богом, я медленно раздеваюсь для него в облаке тени, играющей со светом. Покрывала сброшены, остается лишь драгоценная бахрома на талии и фигурные серебряные чашечки на груди. Я опускаюсь – я простерта ниц перед Шивой, раскрытая, задыхающаяся, и вокруг меня пылают грозные огни жаровен.
Темнота.
Я исчезаю.
Публика? Публика едва владеет собой. Вкус запретного плода? Осуждение? Плохо скрываемое возбуждение?
После выступления я дам пресс-конференцию.
– Я принцесса с острова Явы, воспитывалась в престижном колледже Висбадена…
– Я жена шотландского лорда Мак Леода, долго жила в Индии и обучалась искусству храмовой танцовщицы…
– Я британская аристократка, выросла в уединенном замке Каминга…
Каминга – где это? Корнуолл? Король Артур? Гамлет? Остров Аваллон?
Леди, принцесса, вдова, разведенная, немка, индонезийка, баронесса… Я, Маргарет Гертруда Зелле, дочь голландского шляпника из города Леювардена, провела шесть изнурительных лет в Индонезии в несчастливом браке с колониальным офицером Рудольфом Мак Леод, который бил меня и изменял мне, и стала женщиной без прошлого, авантюристкой высокого класса…
Но подлинная история утонет, затеряется в вихре блестящих замысловатых деталей, и журналисты будут с радостью записывать мои мистико-сексуальные фантазии.
На пресс-конференции я буду отвечать на вопросы на пяти языках: французском, немецком, английском, голландском и яванском. Родной язык – яванский, – объясню я с безупречным парижским прононсом. Небрежно играя с индийской тряпичной куколкой, я расскажу изумленной публике об источниках индуистского фольклора и дам научный комментарий к своим танцам.
– Малышка далеко пойдет, у нее способности к языкам, – прошипит светская ехидна из третьего ряда.
Без привязи, без поддержки – я, девочка, которая так и не стала взрослой, всегда неуверенная в завтрашнем дне и стремящаяся прожить день сегодняшний как можно полнее, не думая о последствиях. Вечно в поисках самой себя, то и дело сталкиваясь с людской жестокостью, ища абсолют, который не может дать ни один мужчина, – я, Мата Хари, Глаз Рассвета.
Я буду танцевать для вас.
Буду танцевать в ротонде музея Гиме, перед изысканнейшей публикой, и у барона Ротшильда, и в доме «шоколадного короля» Гастона Менье – этот предоставит в мое распоряжение невероятную оранжерею, полную редких тропических растений, и я буду танцевать там для него одного, а он – фотографировать меня, голую, среди цветов, прежде чем упасть со мной в орхидеи.
После Гастона будет граф Алексей Толстой, а потом гастроли в Монте-Карло, роль в балете Массне, мои портреты на пачках сигарет и на коробках с шоколадными конфетами, и «Огненный танец» в Свободном театре Антуана на музыку Римского-Корсакова. И еще будет блестящая и космополитичная Вена Цвейга, Климта и Фрейда, будет Египет, будет чопорный роскошный Берлин – Паризер плац, заполненный фиакрами и автомобилями, Кайзерхоф, Бристоль, Метрополь-театр: гул аплодисментов. И мужчины, много мужчин: военные, банкиры, высокопоставленные сыщики, и деньги, деньги, особняки, лошади, чтобы гарцевать по аллеям Булонского леса, и замок на Луаре, вилла на Лазурном берегу, и соболя, и изумруды.
И еще их глаза – их глаза, Мелизанда, – когда зрачки в экстазе закатываются под веки. Сколько страсти, сколько желания… Одна жизнь – две – три – десять: какая разница, волны влечения бегут, торопятся, захлестывают друг друга. Страшно, говоришь ты, страшно, что все закончится казнью в Венсенском рву.
Пусть так, но скажи мне, принцесса, разве этот океан желания не стоил двенадцати пуль в порту?
Жар-птица сложила крылья и умолкла.
Глубокая пауза – тишина звенит, слышно только, как шепчутся темные ангелы на крыше Исаакиевского собора.
– А ты? – спросила танцовщица. – Что ты?
– Что я… – вздохнула Лиза. – Ни факелов, ни костров в жаровнях, только холодный свет и молчание музейных залов. Нерешительность, одиночество. Замороженное золото Петропавловской крепости через мерзлые окна Эрмитажа. И эти ангелы, ох уж эти ангелы… И Новый год…
– Я знаю, – сказала старшая. – Новый год ты встретила одна. Ты, богатая, была бедна. Ты. крылатая, была проклятой.
Лиза обреченно повернула голову и посмотрела в окно, на залитый мертвенным светом Исаакий:
– Где-то было много-много сжатых рук и много старого вина…
– А единая была – одна? Как луна, одна?
– В глазу окна… – голос девушки дрогнул.
– Не плачь, – сказала Жар-птица. – Это еще не сказка, только присказка; сказка будет впереди.
Ты права. Я никогда не смогу стать такой, как ты, – прошептала Лиза. – Я такая неуверенная, стеснительная. У меня холодные руки. Мужчинам скучно со мной.
– Ты и не должна быть такой, как я. Ты будешь другая. Луна в платье из нарциссов, маленькая царевна с серебряными ножками. Ты станцуешь танец семи покрывал и попросишь за это голову Иоанна Крестителя на драгоценном блюде.
– Какую голову? И потом, я не умею танцевать…
– Ха-ха-ха, – рассыпалась блестками Жар-птица, – ха-ха-ха… Ну хорошо, расскажи мне о том, как все это было. Я же вижу, что ты хочешь рассказать.
Расскажи. Ну же? С того дня, как Мата Хари приехала в Париж, прошло ровно сто лет – наступил новый 2004 год. И ты приехала в Санкт-Петербург…
