— Да, — без выражения сказал Роберт Николаевич. — Там, я полагаю, потрясающе интересная охота, на тех рифах. — Он скользнул взглядом по книге Ф. Д. Фэйна и Дона Мура «Боевые пловцы», что лежала под Генкиной подушкой, затем осторожно взял с подоконника нарядную крупную раковину рапаны. — Пойдем поныряем за рапанами. Нил вот рассказывает, что дно в той бухте песчаное и они там хорошо видны.
Генка успел уже умыться. Он ходил с полотенцем через плечо, слегка по-стариковски покряхтывая. У окна ветер безжалостно взъерошил его жесткие космы, только что старательно причесанные.
Допускаю, что видимость там сегодня кое-какая есть, — важно сказал он. — Но и глубины… Лучше разоблачайтесь до самых низов — пойдем сразимся в бадминтон.
Не то чтобы Генка боялся глубин — он их нисколько не боялся, — но ему хотелось уберечь от разочарования слишком резвых охотников до приключений.
Роберт Николаевич взял книжку Фэйна и Мура.
— Ну, ну, ты… Боевой пловец! Гроза черноморских акул и скатов! Пожиратель печенок глубоководных страшилищ!
Генка покраснел. Ему льстило, что Роберт Николаевич — очевидно, не совсем в шутку — так его аттестует. И потом он такой смешной. Он прямо на ходу сочиняет разные небылицы, сыплет словами, как горохом. С ним не заскучаешь.
— Что ж, пойдем. Я вообще-то не прочь понырять. Идите собирайтесь, а я тут все-таки организую себе завтрак. Куплю у хозяйки молока…
Он появился на берегу, когда его товарищи вдоволь уже позагорали.
Вместе полезли в воду. Нил, впрочем, не изъявил поспешного желания нырять за рапанами. Он скользил над замшелыми камнями, небрежно пытаясь поймать за хвост утратившую бдительность зеленуху. Попутно он размышлял о Роберте Николаевиче. Его занимал Роберт Николаевич не столько как писатель, сколько как человек. Он пока не мог в нем разобраться, да, может, и лень ему было разбираться. Но иногда Нил удивлялся его попыткам не отстать от Генки — попыткам, часто обреченным на неудачу; удивлялся юношески подобранной фигуре, слегка обезображенной наметившимся на животе жирком; удивлялся резкому несоответствию морщинистого, с блеклыми глазами лица гимнастическому рисунку тела — и все поведение, какое-то неожиданное поведение Роберта Николаевича его слегка озадачивало.
Он уже знал, что Роберт Николаевич холост, что он и не был женат, что у него нет детей и что он детский писатель.
И, может, некоторая его инфантильность — это маска, поневоле выработанная годами общения с чужими детьми (если такое общение было), годами жизни в мире сочинительства и вымысла. Может быть, именно так…
Во всем остальном он человек весьма даже обходительный и компанейский.
Нил продрог.
— Да ну его к чертям, — крикнул он, — уши болят от этого ныряния! Я пас. Поворачиваю к берегу. Соу лонг. Гуд лак. Пока. Жду вас на берегу.
Генка шумно выдул воду из трубки и вытолкнул языком загубник.
— А как вы?.. Поплывем?
— Да, да, — заторопился Роберт Николаевич. Ему не терпелось заполучить крупную раковину. Такую, как у Генки на подоконнике. Кроме того, самолюбие не позволяло отставать от неугомонного партнера, и он следовал за ним по пятам, как за флагманом, просигналившим «делай как я!».
Вскоре, круто сломавшись, тело Генки скользнуло в глубину — искристым опахалом взметнулись за ним пузырьки. Роберт Николаевич повторил его маневр, но воздуха у него хватило, только чтобы коснуться песка. Череп как бы расперло изнутри, и он вот-вот должен был расколоться. В ушах заломило от боли и звонко что-то зацокало, Роберт Николаевич сглотнул слюну. Давление прекратилось — вернее, он уже не ощущал его столь болезненно.
И тут Роберт Николаевич заметил большую раковину — она лежала отверстием кверху. Вокруг моллюска просвечивал оранжево-эмалевый ободок. Роберт Николаевич разволновался и чуть было не хлебнул воды. Он стрелой взмыл кверху.
Тяжело бухало сердце. Возраст, возраст… Но, передохнув, Роберт Николаевич нырнул снова. Он не привык отступать и уступать.
Рапаны он почему-то не обнаружил — должно быть, его снесло течением в сторону. Наконец разыскав раковину, он почти коснулся ее пальцами. Но и только.
Пришлось сделать еще и еще попытку.
Раковина то появлялась в поле его зрения — тогда, когда он уже выдыхался, — то вдруг необъяснимым образом куда-то исчезала. Все-таки здесь было очень глубоко.
Роберт Николаевич недоуменно скосил глаза: на донышке маски хлюпала почему-то ставшая коричневой вода. Сразу пропала охота нырять, дала себя знать усталость.
Невдалеке вынырнул Генка. Он потряс в воздухе мешочком с рапанами.
— У вас кровь идет, — сказал он, выслушав короткий отчет Роберта Николаевича. — Кровь из носу. Вы плывите к берегу, а я поищу ее. Вы говорите, где она лежит?
— Нет, нет, только не ценою крови!
— Кровь из носу, а я ее достану, — бессознательно съязвил Генка.
Выйдя минут через десять на берег, он действительно держал в руке раковину — она все-таки не была такой внушительной, какой показалась в воде.
— Возьмите. Она ваша, — сказал Генка.
— Зачем же? — нерешительно пробормотал Роберт Николаевич. — Я понимаю, каких трудов стоило ее достать.
— Да ну, труды… — усмехнулся Генка, махнув рукой. — Я себе еще найду, берите. Или вам больше нравится та, что у меня на подоконнике?
— Да, та, пожалуй, лучше, — смущенно согласился Роберт Николаевич. — Я, знаешь ли, собираю раковины…
Нил нехотя полюбопытствовал:
— А этикеток от спичечных коробок вы не собираете?
— Нет. Почему вдруг вы решили?
— Я не решил. Я вспомнил, что у меня этим увлекается дочурка. Правда, ей еще мало лет.
3
День выдался тихий и ласковый, как голубиный пух.
— Море лоснится, — обрадованно сообщил Генка, с утра пораньше заявившийся к Роберту Николаевичу. Через плечо у него висели длинные барракуды и прочая амуниция.
Вдвоем они не без труда растормошили Нила. Он конечно, любил подводную охоту, но, кроме того много еще кое-чего любил: поспать, например, поесть, поболтать по-английски и потолковать на историко-археологические темы (ох, уж эти дольмены!).
— Но нельзя же упускать такой день! — ужаснулся Генка.
— Подчиняюсь большинству. А кстати, что у вас в авоське? Собачий балык?
— Жареные сколопендры, — мрачно изрек Роберт Николаевич. — Еда королей…
Хотя они собрались в общем быстро, по прибрежному гравию уже важно вышагивали некие морские девы. Первая из них была в розовом купальнике и издали казалась голой. Впрочем, она казалась голой и вблизи.
Генка презрительно фыркнул и засмотрелся куда-то на небеса.
За Беттой стали встречаться — хотя и реже — парочки молодоженов, проводящих здесь свой медовый месяц. Эти были уже решительно нагие. Время от времени они входили в пену морскую и выходили из нее — те, что женского пола, — вроде самозванных Афродит.
Роберт Николаевич назвал эти парочки проще — «адам-и-евами». Он наблюдал за ними не без интереса и ехидно кричал «прикройтесь, райские люди!» только у критического предела, за которым нравственности молодоженов угрожал легкий шок.
Но, оправившись от смущения, молодожены благожелательно напутствовали их:
— Ни хвоста, ни чешуйки!
— Какие превосходные ню! — потерянно шептал Нил. — И я умудрился забыть дома фотоаппарат!
Он простодушно изображал из себя циника, па самом деле всем было известно, что «ню» встречались ему и в предыдущие прогулки, когда на плече у него висел еще фронтовых времен трофейный «кодак». Он не набрался бы нахальства исподтишка фотографировать обнаженную натуру. Как известно, он был благороден.
Что касается Генки, то его пока не интересовала анатомия. Он предпочитал видеть голыми только рыб.
Они пришли к так называемой «яме» — в район, где химерически громоздились подводные скалы, образуя крутые ущелья, замысловатые карнизы, пещеры. Тут водились такие горбыли! Тут стаями шныряла кефаль…
По береговым кручам тянулись к небу сосны, их корни пластались узлами и завитушками, как лепные украшения.
— Этот уже здесь, — хмуро сказал Генка, кивая на вылезшего из воды стройного и загорелого (под цвет старой меди) парня. — Пройдем чуть подальше, а то всю охоту испортит.
Но его спутники замедлили шаг. Потому что парень был весьма примечателен. Сдвинутая на голову маска с удобно прилегающим флянцем казалась короной, достойно увенчавшей сильнейшего. Поблескивали на солнце ее боковые иллюминаторы (так раздвигающие кругозор пловца!). Аргонавт — свидетельствовали глубоко отштампованные на резине буквы.
Разве не позавидуешь такой маске?!
Пришитый к его плавкам красный лоскуток обозначал рыбку. Точно такая же рыбка красовалась у него на боксе с фотоаппаратом. Чувствовалось, что бокс тяжел — сразу заметна была работа от руки, и несколько странно выглядели на болтиках невинно оттопыренные младенческие соски: чтобы внутрь не просачивалась вода.
