Наверное, я рассуждал ошибочно, примеривая всё на себя. Живым опровержением моих мыслей был, сидевший за соседним столиком Юра Ющенко — наш комсомолец полка. Не зря про него говорили, что он как настоящий комсомольский вожак пьет всё, что течет, трахает всё, что движется.
Выпустившись из училища и поступив в полк, Ющенко активно влился в местную жизнь и быстро сошелся с молодыми техниками. Те, где-то услышав о сексуальных подвигах отдельных особей мужского пола, решили вшить себе в члены маленькие металлические шарики. Так сказать, для твердости духа. Шариков от подшипников в технико-эксплуатационной части полка хватало, причем разных калибров. Не знаю точно, проделал ли себе кто-то из них подобную операцию или нет, но Ющенко сделал, и у главного комсомольца полка началось воспаление этого наиважнейшего мужского органа, о чем он не преминул пожаловаться мне несколько раз.
После, Ющенко долго бегал на лечение к одной молоденькой врачихе, избавляясь от результатов своих неудачных экспериментов. Однако, как говорится, нет худа без добра — на члене остались шрамы, которые, как хвастался наш комсомолец, очень нравятся дамам.
«Да, — подумалось мне, — тут не до воспитательного процесса в духе идей марксизма-ленинизма. Парадокс в том, что люди, которые должны были быть действенными носителями этих идей, были от них бесконечно далеки». И я вспомнил в качестве примера замполит полка подполковника Кафтанова. Мне однажды рассказывали байку, как он воспитывал молодых, в чем-то провинившихся летчиков. «Чем вы тут занимаетесь? — распекал он их, — беспорядки нарушаете, водку пьянствуете? А кто будет Родину защищать? Я что ли? — на хрен она мне нужна!»
Пожалуй, из-за таких людей отношение в армии к замполитам было негативным. Нас считали бездельниками, которые активно вмешиваются не в свои дела, соглядатаями, докладывающими наверх о любом проступке командиров или личного состава. Мы, по мнению многих, казались ненужным звеном в армейской системе, звеном, которое можно было бы легко и безболезненно удалить.
Техники самолетов, в глубине души обижавшиеся на привилегированное положение летчиков и отчасти замполитов, вывели такую градацию: «Летчик — это белая кость и голубая кровь. Замполит — это белая кость и красная кровь. Техник — это черная кость и красная кровь».
Какая-то для истины здесь была. Техники работали от темна до темна на старте, независимо от погоды, глохли от шума реактивных двигателей, дышали воздухом, пропитанным сгоревшим авиационным керосином. За это они получали гораздо меньшую зарплату, чем летчики и те же замполиты, а карьерные перспективы были нулевые. Увидеть проводы уходящего на пенсию раздобревшего и лысого техника-капитана было в полку самым обычным делом.
Когда я после ужина вернулся в комнату, то увидел лежащего на койке Приходько. Володя о чем-то размышлял, закинув руки за голову и близоруко щурясь на горевшую в потолке запыленную лампочку.
— В кино пойдешь? — спросил я.
— Не знаю, — пробормотал Приходько, все еще оставаясь во власти своих дум.
Потом он медленно перевел взгляд на меня. Прапорщик был старше лет на десять, ранняя лысина уже отметила его темя, а на кончике носа после тридцати появилась родинка, как будто кто-то поставил маленькую точку.
— Ты знаешь, что такое апатия? — внезапно спросил Приходько и как-то лукаво посмотрел на меня.
— У тебя что ли? — решил уточнить я.
— Может и у меня.
— И что же?
— Апатия — это отношение к половому сношению после сношения, — Приходько довольно ухмыльнулся. Слышь, замполит, а наш Серега сегодня задаст жару Наташке, меня прямо разбирает как Андреича в Азовске. Представь, захожу к нему как-то на свинарник. Ты знаешь его? Это сторож, ему уже за пятьдесят. Подхожу к сторожке, а она ходуном ходит и раздается какое-то кряхтение. Что за черт, думаю? Заглядываю в дверь, а там Андреич на сундучке «жарит» тетку, которая ухаживает за свиньями, не помню, как зовут.
— Молодая?
— Да где там, таких же лет, как и сторож. Я отошел в сторонку и подождал, а после спросил у Андреича, с чего их так разобрало. Тот рассказывает, что они вместе с Верой Анисимовной, так, оказывается, звали тетку, подошли к забору на свиней глянуть. А там хряк дерет матку со всей пролетарской ненавистью, аж брызги в стороны. Ну, Андреич с Анисимовной смотрели-смотрели на это дело, потом ему тетка и говорит: «Ох и жарит хряк, аж дух захватывает!», схватила нашего сторожа за хобот и потащила в сторожку.
— Это ты к чему рассказывал? — поинтересовался я, — хотел показать воспитательную силу положительного примера?
— Нет, это я о Сереге. В кино неохота, пойти, что ли к телефонисткам, а то скучно что-то стало.
Мне тоже расхотелось идти в кино. Я лег на койку и отвернулся к стене. Еще один день прошел. Все одно и то же.
Какое-то тоскливое настроение овладело мною и вдруг подумалось, что это мое состояние возникло, оттого что я никого не любил. Но ведь окружающие меня люди тоже не особенно влюблены — живут обыденной жизнью, обрастая как камни мхом, необязательными отношениями, случайными половыми связями. Хотя, как говорят наши связисты: «самая надежная связь — половая». Да и вообще, что такое любовь, чувства? Так, отвлеченные понятия, пустые слова, часто произносимые всуе. Их вообще много — пустых слов, которые мы говорим, просто река пустых слов, размывающая берега сознания.
Совсем незаметно для себя я задремал.
Утром в комнате появился Терновой. Осунувшееся лицо, синие круги под глазами говорили о бессонной ночи, которую он провел, видимо добившись своего от Натальи. Приходько в это время уже проснулся, потирая рукой, слегка помятую сном физиономию. Увидев зампотеха, он спросил чуть хриплым голосом:
— Ну как удачно?
— Лучше некуда, так подмахивала, что я чуть с кровати не упал.
Меня почему-то неприятно задели слова Сергея, и я пробурчал:
— Нельзя ли без подробностей.
— А что такого? — удивился Терновой, — обыкновенное дело: или баба двигается, или лежит как бревно. Будто ты не знаешь!
Он взял с тумбочки свое полотенце и, на ходу расстегивая рубашку, пошел умываться.
— Везет же людям! — задумчиво произнес прапорщик, медленно поворачиваясь на другой бок. Из его слов я заключил, что прошедшим вечером ему-то как раз не повезло.
Вернувшись, Сергей энергично до красноты растер свой мускулистый торс полотенцем, брызнул на себя одеколоном «Консул», появившемся в этом году на прилавках магазинов, и быстро пошел к ожидавшей его машине, чтобы поехать на полеты. Сегодня он был дежурным по аэродромно-техническому обеспечению (АТО) или, как у нас шутили, дежурным по НАТО.
Аэродром медленно, как бы нехотя, просыпался, словно человек, которому надо рано вставать и собираться на работу. На старте басовито загудели движки самолетов, заработали моторы машин, которые за ночь остыли и теперь, требовали прогрева. Начинался очередной полетный день в длинной череде таких же дней. Немолчный гул аэродрома стоял в моих ушах, как морской прибой, утихая только на ночь. Запахи керосина, солярки, нагретого на солнце металла становились такими привычными, что, казалось, я с ними родился, и вместе с ними будут умирать.
В дверь постучал дневальный.
— Товарищ старший лейтенант, — сказал он — вас замполит батальона к телефону.
— Сейчас подойду! — ответил я, гадая, для чего так рано понадобился майору Крутову.
— Ну что, проснулся? — как-то слишком оживленно для такого раннего времени поинтересовался на другом конце провода мой начальник. Связь была плохая, чисто военная, поэтому приходилось часто переспрашивать.
— Давно проснулся, товарищ майор, уже сходил на подъем подразделения.
— А где бойцы?
— Кто?
— Бойцы, спрашиваю, где?
— А-а… Ушли на проческу аэродрома, — ответил я, поняв что хочет слышать мой начальник.
— Ладно, — Крутов помолчал мгновение — слушай, к тебе едет проверка из округа. Будут смотреть политзанятия, поэтому отбери приличных слушателей и проведи все на уровне.
— А кто едет-то?
— Майор Кошевой — комсомолец из политотдела ВВС округа. Не помню, как его зовут, но ты узнай у Ющенко, и вообще, порасспроси у него что это за парень. Организуй все по нормальному. Посиди с ним, спирт, надеюсь, найдешь?
— Что?
— Спирт найдешь?
— Спирт? Найдем что-нибудь. У старшины возьму!
— Да, ещё поговори с Лидией.
— С кем, кем? — удивился я, подумав, что спросонья не расслышал имени.
— С Лидкой. Сам понимаешь, может это дело понадобиться.
Я поморщился. Такие поручения были не по мне, тем более, она в последнее время неохотно ложилась с проверяющими в постель. Значит, нужно уговаривать. Замполит, видимо, уловил мои колебания.
— Если будут с ней сложности, — сказал он, кашлянув в трубку, — скажешь, что я её очень просил и еще, ее рапорт о предоставлении жилья мы рассмотрим в ближайшее время.
