Я молча отправился. Но господин, словно передумав, остановил меня.
– Постой-ка! У тебя такой вид, будто ты чем-то недоволен. Может, ты надумал удрать? Так знай, что из этого ничего не выйдет. Лучше разведи-ка здесь огонь. А чай уж дочка где-нибудь раздобудет. Не удастся, тогда продаст пять-шесть книжек из тех, что здесь есть.
Шел двенадцатый час, когда неверными шагами возвратился старший сын. Он был вдребезги пьян. Семейство ощетинилось. Второй брат смотрел на старшего с такой злобой, что, казалось, сейчас бросится на него. А тот, вытаращив глаза и громко икая, бормотал:
– Лягушка под карнизом, птица в небе… Чего уставились? Переживаете? Не сомневайтесь! Бросьте, бросьте!
Господин шагнул вперед.
– Где деньги? Деньги где, спрашиваю!
– Деньги? Кажется, я пропил их.
– Пропил? Вы слышите, он пропил! Ну, смотри, ты меня знаешь!
– Что такого? Выпил и закусил, и все тут. Отвяжитесь!
Слово за слово, прения разгорались. Ввязался второй брат. Кто из жаждущих крови первым пустил в ход руки – неизвестно, только комната превратилась в поле битвы. Снизу стучали в пол палкой от метлы. Соседи барабанили в стену кулаками. Весь доходный дом пробудился от сна и загудел, как потревоженный улей.
Наконец бойцы, видимо, устали. Руки опустились. Тут старший, захохотав во все горло, выбросил белый конверт.
– Что это?
Господин, вылупив глаза, схватил конверт и начал лихорадочно считать тысячные бумажки.[5] Сравнил с цифрой, проставленной на конверте.
– Чудак, сказал бы сразу: так, мол, и так, и обошлось бы без этой бессмысленной траты калорий.
Старший все еще продолжал хохотать.
– Ничего, хорошая зарядка. Полезно для души. У вас у всех не варят котелки. Неужели вы думаете, я стану пить на свои? Меня девчоночка угощала. Славная крошка, эта С. – Он покосился в мою сторону. – Я просто влюбился, завтра пойдем с ней в кино.
– Гадость, гадость, – рыдающим голосом проговорила дама. – Со мной теперь уж никто не считается.
Старший, проглотив остатки холодного чая, завалился спать. Семейство мало-помалу угомонилось, то из одного, то из другого угла доносился тяжкий вздох.
Господин крепко держал конверт с моей получкой, но все не мог успокоиться. Я же и вовсе был взвинчен до предела. Внезапный приступ ярости заставил меня вскочить и броситься на него. Результат вряд ли нужно описывать. Собрание, большинство голосов, резолюция: деньги принадлежат им. И вдобавок – отвратительная шишка под моим правым глазом, кулак второго сыночка.
– Фашист! – с горечью сказал господин. – Легче собаку научить говорить, чем его вразумить. К-кун, ты бы все же старался привыкать к жизни современных культурных людей. Для твоего же блага. Вот я изучаю возможность обучения собак речи. – И с заметной гордостью добавил: – Завершение моего исследования принесет большие перемены во всем общественном укладе. Можно бы рассказать подробнее, да ты вряд ли поймешь. В основу я положил учение Павлова, открывшего физиологический механизм речи. При помощи гипноза я воздействую на мозговую кору собаки и таким образом добиваюсь эмпирического возбуждения речевого центра. Ну как, соображаешь? Не я один, в нашей семье все ведут какую-нибудь выдающуюся научную работу на благо общества. Старший сын специализируется по криминалистической психологии, в экспериментальном плане. Второй сын ведет специальное исследование женской сексуальной сферы. Моя жена служит ему великолепным подопытным объектом. Моя мать, теперь-то она несколько сдала позиции, но в свое время была большим специалистом по части мужской психологии. Параллельно она исследовала «слепые пятна»[6] у продавцов в универмагах. Эту специализацию усваивают по наследству двое моих младших детей, хотя они еще и глуповаты. Старшая у меня немного в другом роде: пишет стихи. В ближайшее время выходит ее сборник «Вселенская любовь». Самый младшенький, правда, еще не умеет и говорить, но путем тренировки уже обучен участвовать в единогласном голосовании. Кроме того, он являет собой великолепный экспериментальный материал к теме: речь у собак.
– Вот тебе жизнь культурной семьи нашего времени. Небось не ожидал? Если бы ты с нами сотрудничал, была бы и польза для наших исследований, и ты приобрел бы навыки культурного человека.
Тут я заметил, что все уже погрузились в сладкий сон, кроме девушки, которая тихо всхлипывала.
– Ты чего? Что за меланхолия? – Господин отвел волосы со лба девушки. Лицо ее было бледным и печальным.
– Не думать, не сомневаться! – с нажимом проговорил господин и оглядел погрузившееся в сон семейство.
– Спи! – Затем обернулся ко мне: К-кун! Я следую принципам демократии и не хочу оказывать на тебя давления. Я тебе лишь намекну, надеюсь, ты поймешь. Комната нам тесна. Для десятерых в ней даже на одну ночь недостаточно ни площади, ни кислорода. Между тем днем я установил, что на чердаке пустует кладовка. Как поступил бы в этом случае скромный человек, будь ему об этом известно?
Всю ночь напролет я воевал с мышами в кладовке, сплошь затянутой паутиной. Не сомкнув глаз, весь разбитый от страха, унижения, бессонницы, я размышлял. Я дал себе клятву отомстить и выработал план действий, к которому приступлю завтра. Вот что я решил: во-первых, пойти на свидание с С. раньше, чем туда отправится старший сын (она в опасности, я должен объяснить ей ситуацию, должен начать борьбу вместе с ней); во-вторых, найти какого-нибудь порядочного адвоката; в-третьих, расклеить обращение к соседям по дому. (Недавно моряк из второго номера повесил листовку с протестом против повышения квартирной платы, и соседи поддержали его).
Прозвенел первый трамвай. Я решил, что пора выбираться из кладовки. Но тут кто-то прошел в уборную, и пришлось подождать, потому что лестница с чердака проходит как раз мимо уборной. В этот короткий промежуток времени меня свалила усталость. Потеряв над собой власть, я заснул.
Я проснулся от стука в крышку люка, через который проникали в кладовку. По пробивавшемуся откуда-то свету я понял, что уже рассвело.
– Скорее, скорее! – торопил чей-то голос.
Я утер выступившую на губах слюну и открыл крышку. Передо мной стояла девушка.
– Я за вами, – сказала она и присела рядом. – Верно, проголодались? – Она протянула мне кусок хлеба с маслом.
– Который час?
– Уже за полдень.
– Вот проклятие! – Я вскочил, она с легкой улыбкой остановила меня.
– К С? Опоздали!
– Что они со мной делают?
– Таковы человеческие отношения. Древний грех.
– Воры!
– Мне вас жаль.
– Сумасшедшие!
– Кто? Они? Своеобразные люди, но сумасшедшими их вряд ли назовешь. Разве что мать. Та-то ненормальная. Твердит одно: гадость, гадость! Воображение у нее, видно, гадкое. Она забыла все другие слова. И всегда повторяет что говорит отец.
Я был удивлен.
– Ты мне сочувствуешь?
– Да, я тебя люблю.
Я сходу решил изменить первый пункт намеченной программы. Взять в союзники Кикуко и тем подорвать вражеский лагерь изнутри!
– Ты мне поможешь?
– Конечно, я за этим пришла.
– Мне надо найти какой-то выход, ты с этим согласна?
– Да, надо поскорее ускользать.
– Ускользать… Ты права. Ускользать. Нельзя дальше жить с подавленным рассудком.
– Любовь! Дело не в рассудке, в любви. Лишь сила любви дает нам жизнь.
– Согласен, согласен. Но там, где нет разума, нет и любви.
– Ты ошибаешься. Наоборот, именно в любви находит свое завершение разум.
– Да, пожалуй, – с готовностью согласился я. – В общем, наши взгляды совпадают. Отныне мы должны во всем помогать друг другу. С первого раза я почувствовал, что ты в этой семье особенная. Поэтическая натура. Ты и красива, как ангел. Будь ты независима от этой семьи, я бы, пожалуй, тебя полюбил.
– В демократическом обществе каждая личность независима.
– Тогда давай подумаем, как нам вышвырнуть эту компанию.
– Вышвырнуть? Убежим мы с тобой.
– Ну зачем же? Получится что мы уступили. Их надо выгнать, ведь комната-то все-таки моя. Куда ни беги, везде жилищный кризис. Куда денешься!
– Я говорю в другом смысле. Бегство – это проблема духа. Бегство на пути любви, которая одна дает нам силу вынести все.
– Как тебя понимать? Выходит, ты все одобряешь?
– Не одобряю. Но изменить ничего нельзя. Каждому свое.
– Ах так? – Я встал, смахнул паутину с лица. – Все-таки на поверку ты мне враг. Может, ты вообще шпионка, а я-то доверился?
– Так я и знала, что ты это скажешь. – Аромат ее волос коснулся моего лица. – Сколько раз я любила таких, как ты, но ни разу не встретила взаимности.
Голос Кикуко звучал меланхолично. Чувствовалось, что она говорит правду. Это меня тронуло. И все же я не мог довериться своему впечатлению. «Сколько раз…» – невольно повторил я. Внезапно смысл этих слов дошел до моего сознания, и мне стало жутко. Я должен был уточнить.
