– Так я и знала, что ты это скажешь. – Аромат ее волос коснулся моего лица. – Сколько раз я любила таких, как ты, но ни разу не встретила взаимности.
Голос Кикуко звучал меланхолично. Чувствовалось, что она говорит правду. Это меня тронуло. И все же я не мог довериться своему впечатлению. «Сколько раз…» – невольно повторил я. Внезапно смысл этих слов дошел до моего сознания, и мне стало жутко. Я должен был уточнить.
– Значит, уже много таких, как я, попадало в лапы твоего семейства?
Девушка потупилась и кивнула. Я спросил:
– А что было с ними потом?
Девушка протянула мне белые руки, похожие на рыб, плывущих в тени утесов. Ее голос, окрашенный грустью, стал еще нежнее.
– Утомленные, они все уходили на покой.
– Другими словами, умирали?
Волшебство чердака вдруг обволокло мое сознание. Я привлек девушку и приник к ней в поцелуе. Между нашими лицами потекли чьи-то слезы.
В тот вечер пришельцы заставили меня забить люк возле уборной, а в потолке моей комнаты над шкафов проделать выходное отверстие. Теперь на чердак можно было попасть только через комнату. Таким образом, я был поставлен под неусыпный контроль.
Тянулись позорные дни. Я был рабом. Любой мой выход во внешний мир осуществлялся под надзором младших детей, хулиганов, каких свет не видывал. Дорогой они по очереди куда-то исчезали и возвращались с жевательной резинкой или конфетой, с часами или ожерельем. Иногда они тащили и что-нибудь вовсе для них бесполезное: отвертку, противозачаточные пилюли. Иногда они угощали меня своими объедками. Будучи хронически голодным, я все брал и съедал.
С. при встречах в конторе теперь не здоровалась со мной. Мои попытки объясниться ни к чему не привели. Спустя недели две она уволилась со службы. А ведь я по-прежнему любил ее.
Дома меня никогда не оставляли без присмотра. Ненормальная мадам, кажется, вовсе не покидала комнаты. Первое время она иногда как будто заигрывала со мной (как видно, ей было все равно, с кем это делать, потому что временами она кокетничала даже с кем-то невидимым). Уразумев, что я не реагирую на ее заигрывания, она начала проявлять явную враждебность ко мне.
Девица по-прежнему выказывала мне расположение. Но у нас было лишь одно тайное свидание, так как видеться наедине нам было негде. Что касается остальных членов этого семейства, то поручаю их вашему воображению.
Почему я не бежал? Бежать не в духовном смысле, как предлагала Кикуко, а в реальном? Я все еще на что-то надеялся, во мне еще теплилась воля к борьбе. Я ждал случая.
Однажды случай представился. Возвращаясь со службы, я заметил на улице цирковой балаган. Я был уверен, что мои стражи, отпетые братик и сестричка, одержимы желанием туда попасть. Подогрев их любопытство и дав обещание ждать поблизости, я спровадил их туда. Полтора часа, пока шло представление, дали мне возможность посетить контору юриста, заранее присмотренную мной.
В доме юриста бродило туда и сюда какое-то многочисленное семейство. Взрослые, дети – то появлялись, то исчезали. Наконец вышел хозяин, измученный человечек разнесчастного вида.
Мне бросилось в глаза, что у него в волосах запуталась паутина, он скреб себе голову, словно в замешательстве. Даже в моем состоянии я воспринял это как признак отчаяния.
Я начал объяснять свое дело. Как только адвокат уловил его сущность, он поспешно приложил палец к губам: тише, тише! В продолжение моего рассказа он не переставал беспокойно озираться. К концу повествования он был совершенно зеленым.
– Все? – спросил он, потом встал и взял меня под руку с явным намерением выпроводить. – Сочувствую, но помочь не могу. Защитить вас я бессилен. – Он перешел на шепот. – Я, видите ли, сам в плену у семейства пришельцев. Вы, верно, заметили: тринадцать человек! Еще был бы я холостяком, как вы! А для семейного человека это сущее бедствие. Жена забрала детей и уехала, вернее сказать, ее выжили. Все мои служащие взяли расчет. Теперь я один: сам себе секретарь, сам себе горничная. За месяц я похудел на тринадцать килограммов. Еще один такой месяц, и я, наверное, вовсе лишусь веса.
На прощанье я пожал руку товарищу по несчастью.
– Будем друзьями!
Он печально покачал головой:
– Нет, больше, пожалуйста, не приходите.
Я сделал последнюю попытку. Это было нелегко, ибо каждый раз, как я приходил домой, меня тщательно обыскивали. И все же я улучил момент: собрал какие мог клочки бумаги и написал воззвание, листках этак на тридцати.
«Господа соседи! Все люди разума и совести! К вам обращается один из ваших братьев, подвергшийся странному нападению. Мое жилище незаконно захвачено неизвестным мне семейством. Более того, все в моей жизни попрано. Я лишился элементарной свободы, нахожусь на пороге голодной смерти. Вдобавок я еще должен содержать их.
Свои бесчинства они прикрывают красивыми фразами о большинстве. Опираясь на семейное большинство, они узаконивают насилие.
Господа! Подобная безнаказанность приведет общество к краху. Дело не только во мне. Завтра такая же участь может постигнуть вас. Будем же едины в борьбе с этим „большинством". В особенности обращаюсь к тем, кто протестовал против повышения квартплаты. На этот раз дело касается еще более существенного, давайте же объединимся! Мое, а также и ваше спасение – в нашем единстве. Противопоставим истинное большинство мнимому!»
Но как обнародовать это воззвание? Как говорится, кто повесит кошке колокольчик? Приближалась очередная выплата жалованья. Если не принять решительных мер сейчас, весь следующий месяц я снова буду обречен на бессилие. Мое отчаяние достигло предела. Однажды я сделал вид, что мне нужно в уборную, и там на стенке начал один за другим лепить свои листочки.
Не успел я прилепить и трех штук, как за моей спиной послышалось фырканье. Оборачиваюсь: господин и с ним старший сын.
– Действуешь? – Они переглянулись, улыбки заиграли на их устах. Они не делали попытки сорвать листки или помешать мне, вот что было особенно странным. Я наклеил еще листочков десять, но потом, потеряв всякое самообладание, бросил это занятие.
– Я думал, он угомонился, и вот на тебе! Фашистское нутро – страшная штука, – сказал сын. Господин кивнул.
– Поди сюда! – он потянул меня за руку.
– Сдерем? – спросил сын.
– Да нет, пусть висит для наглядности.
Он сильно заломил мне руки и повел в комнату. Торжественно продемонстрировав оставшиеся листочки, господин скорбным голосом доложил о происшедшем. Второй сын, куда-то собиравшийся, прервал свой туалет. Смерив меня злобным взглядом, он расправил плечи. Кикуко понурилась, она смотрела на меня с жалостью, в ее взоре читалось осуждение. Остальные тоже не выражали восторга. Наконец господин сказал:
– К-кун, разумеется, должен нести ответственность за это воззвание. Во-первых, за использование поверхности стен и за их загрязнение полагается плата: сто иен за листок. Ты приклеил десять листков – выходит, тысяча иен. Мы, конечно, не возьмем этого на себя. Далее, ты получил от управляющего разрешение на расклейку? Сомневаюсь. Штраф пятьсот иен. Мы, безусловно, поддержим управляющего. А он в свою очередь поддержит нас. В этом доме половина жильцов задолжала квартплату. И ты думаешь, они поднимут голову против хозяина? Остальная половина – это практически их жены. С ними мы более чем друзья…
– Гадость, гадость, – вдруг захныкала дама и тем прекратила разглагольствования господина. Девушка стояла бледная и поникшая. Старуха с видом утешительницы поглаживала даму по спине. Я молча вышел и содрал листочки, расклеенные с таким трудом.
Тофу – соевый творог, распространенное национальное кушанье.
Иероглиф «великий» напоминает по форме фигуру человека с раскинутыми в стороны руками и ногами.
В японском доме постель стелется на полу.
Буква «ку» японского алфавита напоминает скобку.
В Японии инфляция, в обращении находятся крупные купюры…
Исследовать «слепые пятна», т. е. воровать.
