“…Звезда! Что есть звезда – по определению? Не только ярко блестит, но и далеко – недосягаемо – располагается… Что такое всегда была звезда? Нечто максимально далекое – вплоть до физиономического типажа – от своих поклонников, «толпы». Некто, ценимый за абсолютную на тебя непохожесть. Грета Гарбо, Марлен Дитрих, Рудольф Валентино, Вивьен Ли, обе Хепберн, Одри и Кэтрин, Лоуренс Оливье, Кларк Гейбл, Ингрид Бергман – при всей разнице между ними они едины в своей не-, больше того – антитипичности. Можно называть это аристократизмом; и уж в любом случае это – высшее воплощение уникальности, индивидуальности.
А что такое звезда теперь? Почему, в силу каких, блин, достоинств производятся в секс-символы эти голливудские хрюшки, эти попсовые куры, запоминать чьи имена столь же бессмысленно, сколь затруднительно отличить их обладательниц друг от друга?! А вот именно в силу предельной обыкновенности! Заурядности. Они – среднее арифметическое своих почитателей. Композитный фоторобот миллионной аудитории. Их любят – за похожесть. За плебейство. За отсутствие индивидуальности…”
Да, роман странен. Джеф не соврал: написан на удивление мастеровито, бодренько так. И герой – в натуре, умная и недобрая пародия на Женьку. Журналист с амбициями. Работает в ежедневной газете. Пишет на культурные темы. Газета озабочена окупаемостью, так что самовыражение не приветствуется: приветствуется попса. Соответственно, герой, алчущий развернутых рецензий и претенциозных эссе, вынужден сидеть на ленте. Каждый день он читает и переписывает сообщения интернетовских информагентств из жизни поп-знаменитостей.
Среди этих знаменитостей есть одна, самая знаменитая, про которую ему приходится читать и писать чаще всего. Западная (американская? британская?) музыкальная старлетка то ли по имени, то ли под псевдонимом Эйнджел. Ее композиции не слезают с верхушек чартов, ее диски расходятся платиновыми тиражами, ее клипы бесперечь ротируют все музканалы, ее голос мяукает из дверей всех кабаков и из окон всех мажорских тачек. Интернет забит линками: “Откровенные фото Эйнджел”, “Горячая новость: сексуальный скандал с Эйнджел”, “Эйнджел задержана за курение «травки»!”. Разделы “культура” и “шоу-бизнес” на лентах. ру, днях.-ру, газетах. ру и ньюсру. ком процентов на семьдесят состоят из Эйнджел. Таблоиды тасуют ее бойфрендов (голливудский актер, русский теннисист, испанский официант, поп-певец, снова актер), одновременно азартно дискутируя: действительно ли Эйнджел сохранит, как обещала, девственность до девятнадцати лет, и если все-таки да, то какие паллиативные сексуальные техники она нынче практикует?.. (Тут становится очевидным, что родословную Эйнджел ведет от Бритни Спирс – но в целом анонимный автор “Полости” подчеркнуто дистанцируется от какого-то одного прототипа, стараясь сделать свое молодежное идолище поганое образом максимально собирательным.)
Все это герой читает и переписывает, читает и переписывает, читает и переписывает. Его профессиональная жизнь, кажется, целиком состоит из безальтернативной Эйнджел. Приятели подкалывают героя, осведомляясь, как там дела у Эйнджел, и обещая ему подарить новый постер звезды на день рождения, – а однажды даже и дарят кассету с молодежной романтической комедией, в которой Эйнджел сыграла главную роль (естественно, фильм бьет все стартовые рекорды, все рекорды по динамике сборов и подбирается вплотную к “Титанику”). Эйнджел для героя становится навязчивой – навязанной – идеей, кошмаром – в том числе и буквально: как-то ему долго, дотошно, муторно снится, что он пишет заметку об Эйнджел, большую портретную статью об Эйнджел, книгу-биографию Эйнджел… Он просыпается мокрый от пота, с пересохшим ртом и ощущением подхваченной инфлюэнцы – и отчетливо слышит, как за стеной у кого-то из соседей звучит свежий хит Эйнджел.
И помимо раздражения, переходящего в озверение, герой испытывает – все острее, все отчетливей – еще и безнадежное недоумение, фундаментальное непонимание. Эйнджел, сам факт ее не просто существования, но тотальной планетарной популярности во всех областях шоу-биза, подвергает сомнению сформированную героем для себя картину мира, систему координат. Потому что, при всем вышеописанном, Эйнджел совершенно несексуальна, совершенно безголоса, совершенно неоригинальна. Все ее хиты положены на одну-единственную мелодию, нехотя варьируемую музыкальным компьютером. Ее клипы различаются только количеством эйнджелоподобных клонов на подтанцовках. Ее хилому вокалу не в силах помочь самый виртуозный звукорежиссер. Ее внешности позавидовал бы профессиональный грабитель банков – такая личина гарантированно избавила бы его от тесных чулок или душных вязаных шапочек с прорезями: она моментально выскальзывает из памяти в силу предельной унифицированности…
Неужели, думает герой, покачиваясь в маршрутке с работы и на работу, такого результата, при столь полном отсутствии исходных данных, хоть какой-нибудь особенности и яркости, возможно достичь ТОЛЬКО посредством пиара? Да, конечно же, умелый массированный пиар может превратить тупую бездарную телку в раскрученную звезду… Но никакой раскрутки недостаточно, чтобы из АБСОЛЮТНОГО нуля сделать АБСОЛЮТНЫЙ символ веры… Или он чего-то не понимает, чего-то главного?
И тут он узнает, что через три месяца в рамках своего всемирного турне в поддержку нового – уже мультипла-тинового – альбома Эйнджел даст концерт у них в городе. И больше того: газета, в которой служит герой, – один из информационных спонсоров грядущего шоу. И начальство в приказном порядке обязывает героя подготовить серию красочных превьюшных материалов об Эйнджел в истерически-апологетическом ключе…
Я уже начинаю догадываться потихоньку, к чему идет дело. Благо и автор на это периодически намекает, и Джеф, ухмыляясь, предупредил, что дальше там пойдет такое, на что мне понадобится вся крепость моих читательских нервов…
– Ало.
– Денис?
– Да.
– Денис, доброе утро. Меня зовут Дайнис Прецениекс… почти ваш тезка… Я работаю на тиви, канал ТВ-3… Я продюсирую программы, вечерний блок…
(Хоть и Дайнис, а говорит без акцента совсем. Бодрый такой голос, молодой. Обаятельный.)
– Очень приятно…
– Я не слишком рано, извините?..
– Нет-нет.
– Денис, у меня… у нас, у руководства нашего канала… есть для вас предложение. Мы могли бы встретиться, поговорить?
(На кафеле – холодно босым стопам, переминаюсь на месте, как забуксовавший пингвин… Задача – не отнимая мобилу от уха, надеть через голову майку…)
– Э-э… в принципе, конечно… А какого рода предложение?
– Мы хотим вам предложить работу. Вы теперь известная в Латвии персона, можно даже сказать, звезда… Мы смотрели ваши фильмы, мы думаем, что вы это все очень хорошо делаете… И мы хотели бы вам предложить снимать одну программу – по вашему профилю. Такую… криминальную… И вести ее тоже вы могли бы. Давайте, если вы не против, встретимся, обсудим это все?
– Ну давайте… Сегодня?
– Ну, если вы не против. (Рожа… мерзкая вполне. Побриться назрело, вот что.)
– Ну… Если во второй половине дня? Часа в четыре?
– Да-да, это отлично. А вы будете в центре?
– Наверно… Да, в центре.
– А вам тогда не трудно подъехать на Элияс, 17? Там наш офис, мы бы тогда сразу все поговорили. Это недалеко от белорусского посольства…
(В комнате – ух, дубак. Торопливо закрываю окно.)
– Да-да, я знаю…
– Тогда договорились. Спасибо, Денис. До скорого?
– Давайте…
…“Прервать соединение?” Утвердительно жму на кнопку, кидаю трубу на подоконник. Н-да. Ну надо же. Родная телевизийя заметила. Счастье-то (Работу? Ну-ну…). На самом деле это странно.
На кухне – срач. В силе и славе его. Неделю Ники нету, а квартира – уже свинарник… (Все равно не женюсь. Никогда.) То есть вроде бы ничего нет естественней, чтобы после берлинского приза – пусть приза в третьестепенной программе, но программе Берлинского фестиваля (ха-ха) – ты в собственной крошечной провинциальной, на хрен никому не нужной стране сразу стал нарасхват… Воды… хватит. Врубаю чайник… Но на самом деле – это странно. Потому что на самом деле наша крошечная долбаная страна живет одновременно в разных режимах: половина – в ПАЛе, половина – в СЕКАМе. Такой плюрализм в одной отдельно взятой голове, шизофрения, как и было сказано, – и когда, к примеру, русский бизнесмен Мельников Вася привозит в Ригу на свой фестиваль русского кино цельный купейный вагон Маковецких и Абдуловых, в латышской прессе вы вряд ли найдете вообще хоть какое-то об том упоминание… Кипит. (Бах! – вырубился.)
Кофе, между прочим, кончается. Между прочим, закончился… И после Берлинале у меня прилежно взяли интервью ВСЕ местные русские газеты – и НИ ОДНА латышская… Хотя, может, дело в том, что “трешка” сейчас делает русскую версию вечернего эфира? Так. Прижать кнопку. Не отпускать. Повернуть ручку, надавливая притом… Долбанутая все-таки система у этой плиты…
