Практичный кубинец. Весельчак. Кутила. Беззаботный и легкомысленный кубинец.
— Нет-нет, я не пойду, спасибо тебе. Послушай, старина, и это ты называешь рождеством! Рождество — это совсем другое. У него другие корни. Понимаешь меня. Я говорю о нашем кубинском, национальном… О кубинской атмосфере. Да-да, об этом. О том, что нам дорого… О традициях… Да, старина, это очень важно. А ведь здесь ничего этого нет. И в довершение всего у меня куча неприятностей на работе. В прошлый раз я что-то сболтнул о Вьетнаме… Это пришлось не по душе тем… из профсоюза, и теперь они косятся на меня. Надо же, а еще разглагольствуют о свободе…
— Вьетнам? И ты впутался в эту историю? Кому это нужно, дружище? И какого черта ты несешь всякую околесицу в вашем профсоюзе, если знаешь, как они к этому относятся? Пошли, пошли! Забудь все, и никаких отговорок, старик. Идем к Бебо, старик! К Бебо, и никаких!
— А еще… семейные дела. Отец здесь… мать там… Все пошло прахом, беда, да и только…
— Послушай, дружище! Похоже, тебе просто хочется испортить себе настроение. Посмотри вокруг, почти у всех, кто здесь живет, семейные неурядицы. И если все они начнут из-за этого рвать на себе волосы, кто же тогда будет праздновать рождество… Нет-нет-нет, приятель, оставь эти штучки! Давай нагрянем к Бебо, и ты по-настоящему развеселишься. Клянусь матерью, мы славно гульнем!
— Что ты, что ты! Нет, я и правда не могу. Очень уж у меня на душе скверно. Здесь и рождество не рождество. Это… знаешь… дерьмо сплошное… Послушай, с того дня, как я уехал с Кубы…
САБИНО
Перевод с испанского Ю. Погосова
Их трупы остались на том берегу, в излучине, где Агабама суживается и поворачивает в обратную сторону. В этом месте она заросла тростником и травами, и все это сейчас буйно цветет, привлекая мириады пчел.
— Стойте! — крикнул я им.
Они испуганно озирались по сторонам, думая, что это милисиано. Мне они показались маленькими-маленькими, а я как бы неожиданно превратился в великана. Но по-настоящему испугался только Пепе, а Чоло нагнулся, чтобы набрать воды во фляжки, и даже не обратил внимания на мои слова.
— Сейчас я вас прикончу…
Пепе поверил. Он смотрел мне прямо в глаза, пытаясь, наверное, отыскать в них объяснение этим словам, и одновременно незаметно наводил винтовку в мою сторону. Тогда Чоло сказал:
— Он тебя подначивает, Пепе…
Но Пепе знал, что это не так. Он смотрел мне в глаза и понимал, что я не шучу, поэтому его винтовка продолжала движение в мою сторону… Но я опередил его, и из его живота вырвался клуб дыма… Он упал грудью вперед, прижавшись раной к земле. Едва раздался выстрел, как Чоло резко повернулся, бросился на меня и выбил винтовку из рук. Мы колотили друг друга до изнеможения, задыхаясь от усталости. Не выпуская друг друга, мы скатились к воде, и я, собрав все силы, ткнул его головой в воду. Чоло судорожно захлебывался, а я держал его голову. Наконец он замер, и в этот момент появились милисиано, человек двенадцать. Они пришли к реке за водой. Я вскочил и бросился наутек. Прыгая из стороны в сторону, я бежал зигзагами, чтобы уйти от пуль. Милисиано стреляли вдогонку. Я грудью прокладывал себе дорогу сквозь заросли лиан, натыкался на деревья, но все же ушел от них и добежал до лагеря. Появление милисиано меня обрадовало, так как оно избавляло меня от подробных объяснений. Ведь Рохас и сам прекрасно слышал стрельбу…
— А Чоло? Пепе? — спросил Рохас.
— Ты что, не слышал стрельбу? Их пришили, — ответил я.
— Невезучий ты… Сперва Рубе, а сейчас Чоло и Пепе?..
— Рохас, их убили на реке…
— Темный ты тип, Сабино, — сказал он и замахнулся, чтобы ударить меня, но сдержался и, передернувшись от злости, приказал тотчас же сниматься:
— Немедленно уходим отсюда!
Я собрал свой мешок и пристроился последним.
Мы бежали, продираясь сквозь густые заросли, падали, ударяясь о корневища. Рохас не спускал с меня глаз и приказал бежать в середине группы. Ежеминутно он оборачивался и смотрел на меня своими холодными глазами. Я не обращал на него внимания — меня больше интересовали хутии[41], которые при нашем приближении молниеносно взбирались на вершину деревьев.
* * *
Рубе я все сказал еще в прошлый раз — для этого у меня было время. Вначале, правда, он не поверил и продолжал тащить свинью, которую мы украли.
— Я убью тебя, Рубе, — сказал я.
— Проваливай ко всем чертям, Сабино! Давай, давай тащи! — крикнул он и нагнулся, чтобы получше ухватить за ноги свинью.
— Я убью тебя, Рубе. Вставай, я прикончу тебя, — повторил я.
Он выслушал все, что я ему сказал. Он все отрицал и уверял меня, что он не был там. Но я-то знал, что он был… Когда я уходил, он судорожно корчился на земле и между его глаз зияло багровое отверстие.
* * *
С того дня, как я присоединился к отряду, мы не знали передышки, убегая от милисиано. Они постепенно загоняли нас в ловушку. И вот эта беготня по лесам, кажется, кончилась…
Мы отдыхали, ничего не подозревая, как вдруг раздался окрик:
— Сдавайтесь! Вы окружены!
Рохас принялся ругаться последними словами, заметался между деревьями и спрятался за толстым кедром… Тучи на небе клубились, будто черные шары… На нас обрушился град пуль. Со всех сторон кричали:
— Сдавайтесь!
Но ни Рохас, ни я не хотели сдаваться. Я-то ведь еще не все сделал… Галин и Монго, схоронившись за деревьями, уговаривали Рохаса уйти по-одному, по-двое — ведь всем вместе из окружения не выбраться.
— Надо разделиться, — говорили они.
Но он был против, и я радовался. Огонь усиливался, и вот Браулио, издав крик, падает изрешеченный пулями. Его голова бьется в сухих листьях, обагряя их кровью. Галин и Монго, утюжа животами землю, уползали от нас. Рохас не стал их задерживать, и мы остались вдвоем.
Вскоре черные тучи разразились громом, и на нас обрушились потоки воды. Дождь стегал по кровавой луже, в которой валялся Браулио, и казалось, что лужа кипит.
Рохас медленно вытирал мокрое лицо, и вдруг его взгляд встретился с моим. Глаза его расширились от изумления, а нижняя челюсть отвисла. Я же, не отрывая взгляда от его лица, медленно приближался к нему.
— Сабино, что с тобой? Ты что, свихнулся? Сабино, подонок!..
Я приближался, целясь ему в живот.
— Ты и впрямь свихнулся! Чтоб тебя!..
Дуло винтовки уткнулось в жирную, мягкую массу, и я сказал:
— Домингес! Рохас, вспомни Домингес…
Его начало трясти.
— Ты убил моего старика — он не хотел помогать вам, и ты его убил. И при этом сказал: «Чтобы не продал нас».
— Нет, Сабино, нет… — мямлил Рохас.
— Ты и твои люди изнасиловали мою сестру…
— Нет-нет-нет…
Я нажал на спусковой крючок. Удар грома поглотил звук выстрела. Колени Рохаса медленно подогнулись, и он повалился ничком на мокрую землю…
Когда милисиано вели меня, я видел Монго и Галина: они лежали, уставившись остекленевшими глазами в небо.
ИХ БЫЛО ДВОЕ
Перевод с испанского Ю. Погосова
Они идут, и солнце светит им в спину, жжет руки и шею. Винтовки готовы к бою. Тела напряжены. Они идут, пригнувшись, в зарослях. Останавливаются. Среди темной листвы чернеют стволы деревьев. Прислушиваются… Ничто не говорит о присутствии человека. Только ветерок шевелит траву. Они пригибаются еще ниже. Что-то жужжит, и они падают на землю.
— Слышите, ребята?..
Все повернулись в сторону звуков, которые доносит ветер. Губы плотно сжаты. Руки до боли сжимают винтовки.
— Это они, черт побери!..
— Да, это они, лейтенант!..
Все поворачиваются к лейтенанту.
— Они!.. Они!.. — раздаются голоса.
— Их двое, — говорит кто-то, — против нас четверых…
Все вопросительно смотрят на командира. Солнце спустилось, и человеческие тени на земле вытянулись.
Листья хрустят под тяжестью тел и фонтанчиками взмывают вверх, когда пули ударяют в землю.
— Мануэль, быстро за дерево! Прячься за дерево!
Они ползут, прижав голову к земле. Пули вонзаются в деревья, и щепки разлетаются во все стороны.
— Милисиано, коммунисты, мы вас прикончим!.. — Крик проносится сквозь разрывы и выстрелы, сотрясая листву.
— Эдуардо, нам крышка, — дрожащим голосом говорит Мануэль, — надо смываться отсюда…
— Стреляй, Мануэль! — кричит Эдуардо, срезая очередью нижние ветви. — Стреляй же, черт тебя подери! — Он поворачивает к товарищу свое серое потное лицо с безумными глазами. — Стреляй, мерзкий трус! Стреляй! — кричит он и бьет из автомата по силуэту, мелькнувшему среди деревьев.
