У Стёпки был длинный нос, которым он не очень гордился. Тут же схитрил, засипел простужено:
— Так это, я кричал — голос вот пропал.
Оленчук:
— У нас в колхозе аналогичный случай был: сосед козе вдул, у неё и голос пропал.
Дружный хохот в кубрике обозначил отсутствие спящих. Стёпка совсем расстроился, а ведь чем-то похвастаться хотел. Кинул одеяло на мой гамак и взялся за дверь. Я развернул:
— Кто и где на нём валялся?
Стёпка:
— Не смотри, пятен нет — не целка была.
И для всех пояснил:
— Со Светкой Рожковой кувыркался.
Скажите, если б о Вашей сестре какой-то прыщ вот так…. Стерпели б? Вот и я…. Двинул Бербазе в нюхало, он к Оленчуку на рундук улетел. Из сломанного носа кровь брызнула. Стёпка закрыл лицо ладонью и на палубу.
Боцман:
— Твиндец тебе, Антоха — сгноит Атаман на Русском острове.
Но обошлось. Толи Стёпка стерпел, не настучал, то ли авторитет мой у Кручинина был в те дни высок, и он простил.
В дисбат на Русский остров мог и боцман загреметь — сцепился с Тараканом, да чуть не до драки.
В тот день в машинном ковырялся. В робе, конечно — я ведь не Сосненко. Самосвальчик на вахте стоял. Вдруг заглядывает в люк спардека:
— Командир, баба на корабле, симпотная….
Бабы, да к тому ж симпотные на катере не частые гости — стоило взглянуть. Только робу скинул, стою в трусах, руки ветошью обтираю, по трапу из тамбура каблучки — цок, цок, цок…. Ножки.… платьице клёш…. Потом их обладательница — милое скуластое личико, смоль подвижных глаз. Увидела меня в неглиже — поворот на 180 градусов. Юбка-клёш зонтом и мне на голову. Я ведь у самого трапа стоял и увидел прямо перед лицом то, что девушки так тщательно прячут от нас. Блин! И стыдно, и…. Ей, наверное, тоже.
Переоделся, поднялся на палубу, сел на спардек, закурил. Гостья наша юрк туда, юрк сюда — всё ей любопытно. За ней не поспевал начальник особого отдела пограничного отряда капитан Тимошенко. Ко мне подсел особист Антошка, прокомментировал:
— Это мой шеф. Катюша — его сестра. И я — холостой.
— Понятно.
Девушка обрыскала весь катер, в ахтерпик только не заглянула. А из кубрика выскочила, как ошпаренная, и на берег, никого не дожидаясь. С трапа чуть не упала. Особисты за ней. На берегу сгрудились, жестикулируют — видно, что девушку успокаивают. Таракан к ним, потом обратно. Боцман из кубрика поднимается.
Беспалов:
— Ты, онанист долбанный, другого места не нашёл?
Лицо Теслика пятнами пошло:
— Слова подбирай, сундучара!
Таракан:
— Что ты сказал?
И к боцману с кулачишками. С берега особисты смотрят, а Теслику по фигу:
— На границу выйдем, я тебя, как таракана поганого, за борт выкину.
Мичман задохнулся яростью:
— Ты меня?…. Ты меня?…. Дежурный, вызвать караул из отряда….
Я Тарасенко машу — иди, мол, иди звонить, но не звони. Вдвоём с Оленчуком толкаем боцмана в пассажирку. Затолкали….
— Да успокойся ты…. На Русском острове хохлов тоже хватает….
Гости ушли. Потом Антошка с Саней Тарасенко вернулись на пирс. Лейтенант приказал собрать личный состав катера в пассажирку. За Тараканом в каюту я спускался. Мичман Беспалов топорщил усы и не находил слов возмущению. Он возмужал за прошедший год. Не скакал больше по мостику, возвращаясь в базу. Смотрел в ТЗК на берег и ворчал на супругу, встречающую на пирсе:
— Пришла, дура…. С цветами, дура…. Не знает, что надо настоящему моряку.
В бригаде, когда ремонтировались, был случайным свидетелем такого эпизода. К Таракану Тараканиха приехала — утром Беспалов жалуется Герасименко:
— Слушай, всю ночь провозился — ничего не могу. Не встаёт, хоть убей. Жена в слёзы и на вокзал. Кричит: «Ты мне изменяешь». А, Коля, что случилось? Может, это от локации?
Герасименко не преминул посмеяться, а потом спрашивает:
— Где питаешься? Ах, с моряками! Думаешь, зачем на пробу пищи фельдшер приходит? Льёт им какую-то гадость от стоячки, чтоб с маляршами шуры-муры не завели. Вот тебе и вся локация.
Это я к чему? Весь сыр-бор разгорелся по той же теме. Ну, откуда было боцману знать про симпатичных и незваных гостей? Принял душ, залез в гамак и придремал немножко в одеянии Адама. А какие мысли у сытого здорового двадцатилетнего парня? Конечно же, о них, прекрасных и желанных. И реакция организма совершенно понятна — ни при чём тут онанизм. И тут — цок, цок, цок — по трапу без «добра». Зырк-зырк-зырк красавица взглядом по пустому кубрику, дёрг шторку…. А за ней — мама родная! — Апполон во всём своём великолепии да ещё с мачтой до подволока. С девицей чуть не истерика — одному свои прелести обнажила, у другого сама подсмотрела….
Антоха собрал всех в пассажирке и даже ногой притопнул:
— Раздоры прекратить. А вообще, моя вина — простите — припёрлись незваными, вторглись в вашу личную жизнь. Моя вина….
Ну, разве не человек? Думаю, настоящего мужика никакие чины-регалии гавнюком не сделают. Вот Таракан не таков. Душонка мелкая, а бед натворить мог немало.
И Гацко ему подстать — зауросил после бригады. Боцман его начал прижимать: да и правильно — на всех катерах с избытком крупы, макароны, запасы тушенки, которую они меняли на зелень и овощи у гражданского населения. Сухари всегда. А у нас: на десять суток продукты выдали — через десять дней в провизионке шаром покати. Зато мисками борщ выливаем, супы, каши, хлеб заплесневелый выкидываем. Боцман требует, чтоб Гацко пример взял с остальных коков, а тот:
— Тебя ещё в Анапе дрючили, когда я на границу ходил. Тебе ли указывать?
Боцман ко мне:
— Побеседуй — ты ж замполит.
Я к Гацко:
— Давай поговорим, шеф, что-то не ясна мне твоя позиция — боцман же прав.
Ответ:
— А с тобой, салабон, вообще разговаривать не собираюсь.
Тут я сглупил:
— Вообще-то ты со старшиной говоришь — фильтруй слова.
— Да какой ты старшина? Задолиз Кабанчиков! Коля вон старшим матросом дембельнулся, а ты…. За какие заслуги?
Я вспылил:
— А в нюхало давно не получал?
Боцману говорю:
— Бесполезно. Шеф удила закусил. Но не страдать же всем из-за одного полудурка. Вешай на провизионку замок и отпускай продукты по норме.
Гацко посчитал это оскорблением. Да, по сути, так оно и было — потому что не было на других катерах. Только прибыли с границы, он к чёрным брюкам надел водолазный свитер и в самоволку. К таким вещам в группе относились с терпимостью. Даже командиры. Официальных увольнений в город у нас не было. Но, если у моряка была девушка, на его отлучки, не во вред служебным обязанностям, смотрели сквозь пальцы. У Гацко не было подружки. Уверен, что и в городе он не был — слишком трусоват, ходить в одиночку по ночным улицам Камень-Рыболова. Сидел где-нибудь в кустах за забором флотской части и тешил душонку подлой радостью мести. За его выкрутасы любой из нас, заступающих дежурными по рейду, легко мог нарваться на неприятности по службе.
Раньше Гацко никого не допускал на камбуз, хотя после границы ему положен был пятидневный отдых. Заменять его должен Терехов. Мишка встал к плите, когда шеф зауросил, но поварёшка из комендора был ещё тот. А Гацко в базе к плите не загонишь. Говорит, хватит, настряпался за два года. Конфликт, как фурункул, назревал и однажды должен был лопнуть.
Но пришло понимание истоков проблемы. Шеф по натуре очень подвержен давлению авторитетов. Он никогда не прекословил годкам, боготворил дембелей. Пахал на камбузе как папа Карло с единою надеждой вернуть всё сторицей на третьем году. Одно лишь не учёл Вован — не было у нас годовщины на катере, и по его желанию не могла возникнуть. Молодое пополнение — Меняйло и Самосвальчик — относились к нему с уважением, но без подобострастия. Это Гацко задевало. Он побывал в роте обеспечения, видел, как шакалы изгаляются над молодыми, и сказал сам себе — хватит, пришло его время кататься на других, как, ему казалось, ездили когда-то на нём. Кок наш поставил себе задачу — любыми путями списаться на берег и попасть в бербазу бригады. Оттого и зачастил в самоволки, стал груб, забросил камбуз.
Надо было что-то делать. И я решился поговорить с Антошкой. Мы с ним сошлись в последнее время. Это он поведал, что Цилиндрик стучал на всех и вся.
— Ничего не вижу в том предосудительного, — комментировал особист и уговаривал. — Ты пойми, чудак человек, моя задача не сбор компроматов. Группа успешно выполняет поставленные задачи — и меня начальство голубит. Если кто-нибудь из вас пырнёт товарища штык-ножом и рванёт за кардон — твиндец, как вы говорите, и моей карьере. Так что….
И знаете, я ему поверил. Он приезжал на пирс, поднимался на борт, спускался в кубрик, угощал семечками, сигаретами — сам не курил. Мне нравилось с ним пикироваться — он был остёр на слова. Я ему:
— За нравственный климат нашего экипажа ответственность возложи на меня и будь спокоен — я знаю ребят.
