— Весь в покойного папу… — покачал головой Жора.
— В покойную маму, — поправил я.
— Вот это другое дело, — поднял указательный палец Ив. — Мальчишка запомнил, где моя мама. Гол!
— Смотри, он так же запомнит, что ты притворяешься неграмотным, чтобы потом объявлять протоколы допросов недействительными, — предупредил Жора. — То есть, тебе, трёхличному, грозит попасться в следующий раз с поличным. Вот когда будет тебе гол. Теперь спроси его, малыш, зачем он притворяется, если это делать так опасно?
— Зачем ты притворяешься, Ив? — спросил я.
— Чтобы не загреметь с копыт, — сказал он. — Это ещё опасней.
— Да, — похвалил я, — вот это работа. Поначалу, наверное, и ты от неё блевал.
— Ни слова о вонючей работе! — гаркнул Ив, шлёпнув меня по затылку.
— Да уж… — глубокомысленно заметил Жора, — это нормальные пусть трудятся в поте, как завещано. А нас Бог пометил, чтобы сама пометка нам давала хлеб насущный. И что же? Нам вполне хватает, днесь.
— А Сандро — хватает?
— Мой маленький друг, — сказал Жора. — Ты слишком часто вопрошаешь об этом человеке. Между тем, сказано: это дело совсем третье.
— Как и третий глаз…
— Умолкни! — вскричал Жора. — Жанна птичка певчая, не трожь её.
— Слепая птичка, — добавил Ив, — на все три глаза. А глаз, дорогие мои, есть первейшее дело.
— Я думал — руки, вернее, ноги, — упорствовал я.
— Циничный пацан, — неодобрительно покачал головкой Жора. — А ты вот попробуй писать вытянутой рукой, и сразу узнаешь, что дело не в руке, а в зрении. Рука-то остаётся та же… Представил? Ну, а теперь вообрази, ты пишешь ногой.
— Стреляю, — возразил я.
— Сандро начал с того, что выучился писать ногой, — ещё более неодобрительное покачивание, — причём, одинаково правой и левой. И не только подписи на протоколах. Это была долгая школа. И только после неё он освоил то, что ты видишь на сцене.
— Не такая уж долгая, — продолжал я своё, — война совсем недавно кончилась.
— Причём тут война! — возмутился Ив. — Расскажи ему, карлик, расскажи… И про свою войну тоже.
— Когда-нибудь и расскажу. А Саня тоже не на войне потерял руки. Он вообще их не терял, так и родился, без рук.
— Я это уже слыхал, — сказал я, — но тогда откуда же мой дядя Ю взял войну?
— Твой дядя — самых честных правил, — пропел Жора. — И желает иметь своего героя, как, впрочем, и все, чтобы было на что надеяться в этой жизни. Чтобы в ней был свет.
— Но он ведь имеет такого героя, — возразил я, — это мой отец. Или вот: Пушкин. Зачем ему ещё?
— Твой дядя не станет платить деньги, чтобы лицезреть твоего отца, если тому вздумается пальнуть из своего пистолета. Твоему дяде не хочется стать, например, каким-нибудь Колей, зато ему хочется стать Сандро. Почему? Потому что Сандро звучит. А твой отец не звучит, или звучит плохо. Как зовут твоего отца, Витя? Вот именно… А меня — Жора. Даже твой дядя Ю, по слухам образованнейший человек, не захочет называться Витей или Жорой. Это всё равно, что хотеть называться тем же Колей. Зато он хочет называться Сандро и Сандрелли впридачу.
— Сакко и Ванцетти, — уточнил Ив. — Шиколат.
— Гол, — одобрил Жора. — Он скорее захочет назваться Эдиком, чем Колей. Таков уважаемый публикум, поверь. И за Сандро легенда. Та самая, военная.
— Но и за моим отцом тоже!
— Нет, не то же! Твой отец дело даже и не третье, десятое…
— Мать говорит: его номер шестнадцатый.
— Во-во! За твоим отцом сама война — а за Сандро военная легенда. Знаешь, этот товар тоже нуждается в упаковке, а иногда упаковка важней самого товара. Вот моя, например…
— Сундук, — догадался я.
— И шиколат, — подтвердил Жора. — Или вот Чрево, ты же знаешь, что это я говорю за него, а пузо у него просто накладное, из тряпок. Тоже упаковка.
— Чужим голосом говорить, — поёжился Ив, — это жутко, будто потусторонним. Мне всегда казалось, что не ты это говоришь, а ещё кто-то… И не из сундука, а совсем оттуда.
— Не пугай малышей, — сказал Жора.
— А у Жанны, — решился я, — пузо тоже теперь накладное?
— Оторвать, — убеждённо заявил Ив, — оторвать всё.
— Причём тут Жанна? — квакнул Жора.
— Оторвать, — подтвердил Ив.
— Эх, и я, видно, хочу стать Эдиком, — вздохнул Жора, — это меня всегда подводит. Короче, сидеть в сундуке можно и без легенды-имени, это может делать и твой отец, и твой дядя, и всё ваше семейство скопом…
— Или стоять в бочке, или летать, — вставил Ив.
— Не скажи, не скажи… А вот скажи-ка, малый, прибавило бы твоему Ди успеха, если б он принимал больных в сундуке, выкрикивая «шиколат»? Если б его звали Жорой?
— Не знаю, — сказал я. — Знаю только, что это невозможно.
— Вот, вот что мне нужно всегда помнить! — вскричал Жора. — Тогда давай дальше: а если б твой отец, а если б твой дядя?
— Ю хочет называться Дубровским, — уклонился я.
— Ты не отвиливай, — грозно сказал Ив. — Отвечай: а твой отец стал бы сидеть в сундуке ради пропитания?
— Не знаю, — честно признался я.
— Ещё бы, — Жора вставил в рот новую папиросу. — Сам Свифт этого не знал.
— Тоже урод? — спросил Ив. — Почему не знаю?
— Ещё какой! Почище дяди Тома. Ты в Европах не бывал, — объяснил Жора. — А побывал бы там с моё — знал бы и Свифта.
— Полетал бы там с твоё, — обиженно поправил Ив. — Дядю Тома в его хижине ел гнус, на севере. Ты мог бы о нём отзываться поуважительней, не как о своём Свифте.
— Жор, — сразу подхватил я, — а что ты делал в Европе?
— Летал, — усмехнулся Ив.
— Ты был лётчиком! — воскликнул я восхищённо. — Как Чкалов, или как Назарий, да?
— Потом расскажу, — отмахнулся он.
— Всё потом, всегда потом… Ладно, — продолжил я мстительно, — а знаешь, мне ведь запрещали произносить слово «лилипут». Говорили, ты обидишься. Говорили, надо тебя называть: маленький человек. А Свифту, значит, было всё можно. Он даже целую Лилипутию придумал.
— Он не придумал, — возразил Жора. — Есть такой город. И все жители там маленькие.
— Так то ж в Европе! — пожал плечами Ив.
— В Бразилии, — поправил Жора.
— Это что, не одно и то же? — спросил Ив. — Лилипут, он и в Африке лилипут.
— Вот, и тебе можно, — надавил я, — его так называть. Жора сам называет себя карликом или лилипутом, и совсем не обижается. Только мне нельзя, так все говорят.
— Это всё тебе по глупости наговорили, — сказал Жора. — Или того хуже: по злобе. Есть ещё люди, желающие уморить меня голодом. Если б я назывался маленький человек, мне б жрать было нечего. Публика кормит карлика или лилипута, а маленькому человеку кто ж подаст? Публика ведь и сама: сплошь из маленьких людей. Вот ты, например, тоже маленький. Тебе за то платят?
— Да, — сказал я. — За что ж ещё? А я жру на равных со всеми нашими, запросто. А они ведь все работают… в поте лица. Ещё того хуже: от меня и им перепадает, если чего не доем. Когда я был совсем маленький, мать кормила меня своим молоком, но его было слишком много. На остатках она варила кашу, и отец ел, и его друзья ели. Потом отец им рассказал — на чём каша, и они блевали. Но поблевав, всё равно снова ели. Иначе б подохли с голоду, времена были такие, так говорит отец и все наши. Так что теперь они просто обязаны меня кормить, из благодарности.
— Может, у ваших оно и так, они люди интеллигентные… — Жора выпустил клуб дыма. — А может, все ваши знают, что ты не просто маленький. Хвалят же они твой ум? Значит, видят в тебе нечто… такое. Опять же, твоё увечье…
— Это какое же? — возмутился я.
— Косоглазие, — невозмутимо объяснил Жора. — А был бы ещё и горб, ты б уже сейчас зарабатывал не только среди ваших. У наших жизнь похитрей, одного косоглазия недостаточно. Нужен и горб, и упаковка: легенда. Учитывающие это администраторы вовсе не гении, просто они сами из маленьких людей, из публики. Так что они примеряют все легенды на себя. Да ты и сам попробуй, примерь: назови-ка Сандро — Саней, а Сандрелли Николаевым, объяви, что он родился навроде целлулоидной куклы, которой забыли приставить руки, совсем гладенький, да ещё, что родился не в Италии, а на Чукотке…
— Ты говорил и про Ива, — не сдавался я, — и вообще про цирковых силачей, что и они себе придумывают легенды. Чемпион мира, например, или неграмотное дитя природы с севера…
— Мне надо оторвать не только руки, — сказал Жора, — но и голову.
— И яйца, — добавил Ив. — Но ещё не поздно, хошь, помогу?
— Твой дядя Ю — пример не из лучших, надо брать в пример женщин, залепетал Жора: теперь была его очередь выбираться из внезапно запутавшегося положения. — Женщины вообще испытывают более сильные чувства. Хотя, конечно, это не те женщины, которых знаешь ты. Это ты хорошо запомни: не все женщины одинаковы.
