Мария села на днище, прислонилась к борту и закрыла глаза. Диего накинул ей на ноги одеяло.
— Мы так боялись, что вы не придете.
— Приходится бояться, — ответила Мария. — Смерть ходит между нами.
— Ну что вы, вы еще так молоды.
— Уже не слишком. На Севере рано выходят замуж и умирают раньше. Пустыня выжигает женщинам глаза, дети изнуряют. Дом, сляпанный из песка, — больше от человека ничего не остается. Дети рано это усваивают. Как и то, что надо закалять душу, иначе она будет болеть, а рот держать закрытым. Мы рассказывали им сказки. Они начинались так: «Есть на свете зеленая страна, но мы не сумели до нее добраться». На вопрос: «Кто же там живет?» — мы отвечали: «Не мы и не те люди, которых мы знаем. Мы только слышали об этом. Пустыня все больше расползается».
— Мария, — прервал ее Индеец. — Давайте разговаривать сегодня о чем-нибудь другом. В лагере вас ждет сюрприз. Я уверен, вы будете счастливы.
— Что это?
— Не могу сказать, сюрприза не получилось бы. Вы уж потерпите.
— Ты все же скажи, — вмешался Роуви.
— Нет, не надо, — решила Мария. Она поднялась и встала рядом с ним. — Таинство праздника состоит в том, что не знаешь, какой тебя ждет подарок, тут важно ожидание. Причем долгое. В детстве мы умели ждать. Мастерили самодельные календари и зачеркивали каждый прошедший день.
— Создавалось ощущение долгого путешествия, — сказал Инженер. — А когда зачеркивался последний день, можно было считать: ты у цели, и все будет хорошо.
— У вас тоже был такой календарь?
— У каждого был когда-то.
— У меня не было, — сказал Индеец. — Я только здесь этому научился.
Они уже приближались к берегу. Роуви тихо просигналил. В ответ последовала вспышка фонаря, и когда лодку завели в заливчик, им спустили веревочную лестницу.
— Чем не лифт, — пошутил Роуви. — Вы первая. Нет, серьезно. Вы первая.
Он натянул веревки, и Мария взобралась наверх.
На обрыве стоял Джон.
— Мария, Господи, ты ли это? В самом деле живая! Мы уж не верили. В городе считают, что ты утонула.
Он закружил ее в воздухе.
— Потише, — взмолилась Мария, задыхаясь. — Потише. Они не сказали мне, что вы здесь. Я только сейчас это поняла.
Джон высоко поднял ее и понес, потом поставил на землю, выпрямился и сказал:
— Можешь потрогать. Я настоящий. Как говорится, подлинник Джона. А в лагере тебя ждет Тереза с детьми.
— Теперь я понимаю, почему не могла найти Роланда. Я искала его на той стороне.
— Роланд? — Джон резко взмахнул рукой. — Роланд не приехал с нами. Что он здесь потерял? Он, видите ли, должен участвовать в Сопротивлении. Кроме того, он думает, что тебя нет в живых.
— Разве Роланд не здесь? — Мария остановилась и в отчаянии посмотрела на Джона. — Он не здесь?
— Мария! Здесь дети. Мы уже начали строить туннель. Самое позднее через две недели окажемся на той стороне. Я осторожно заглядывал за стену. Там все почти так же, как было у нас дома до наступления песков. У тебя будет все, что ты пожелаешь. Только забудь Роланда.
Мария молчала. Видимо, все надо принимать как есть: одна жизнь подошла к концу, начинается новая. Главное, чтобы действительно началась другая, но она не могла представить себе детей без Роланда. У нее никогда не укладывалось в голове, как можно быть матерью, не будучи женой. Теперь ее старая жизнь позади. Она была вроде болезни. А выздороветь можно лишь когда начинаешь понимать болезнь.
Они молча пошли дальше. Джон взял ее за руку и крепко сжал в своей, и когда она, подняв глаза, улыбнулась, он почувствовал облегчение.
В лагере царила тишина. На ногах были только Катарина и несколько мужчин, помогавших разгружать лодку. Катарина отвела Марию в только что поставленный домик и сказала:
— Они там.
Мария вошла внутрь. Дети спали, положив головы на грудь обнимающей их Терезы. Мария опустилась на колени и всех троих поочередно поцеловала в лоб. Вид у спящих был просто безмятежный, и она долго смотрела на них. Только на рассвете Мария прилегла рядом.
Последующие недели выдались сухими и жаркими. Мария много играла с Изабеллой и Пьером, и все вместе ходили гулять далеко в луга. Они собирали травы и хворост и начали мало-помалу обустраивать школу. По сути, она представляла собой ровную площадку под жестяной крышей, защищавшей от жгучего солнца. Земля под ней была такой гладкой и утоптанной, что на ней можно было писать палкой или острым камешком, так появлялись первые буквы. Учеба начиналась рано поутру, когда еще не жарко. Пьер обычно молча внимал всему, что мать говорила детям, пристроив на коленях Изабеллу. Он считал себя уже взрослым. По вечерам Мария неизменно отправлялась к каменной насыпи, чтобы увидеть, как продвигается строительство туннеля. Почему-то всем казалось естественным, что Инженер отчитывается перед ней, показывает свои чертежи на деревянных дощечках. Бумаги не было вовсе.
Джон почти не сомневался в том, что Мария стала забывать о Роланде. Тереза тоже так думала. Но Катарина была иного мнения. Как только Мария зачастила в луга, Катарина сразу почувствовала приближение того часа, когда Мария сядет с мужчинами в лодку, отчалит на тот берег и потом долго будет искать там и ждать своего мужа, и все надежды Катарина возлагала на окончание работ.
Но именно быстрое продвижение строительства подтолкнуло Марию в конце четвертой недели вновь переправиться в город. Теперь все было как будто налажено, не хватало только Роланда.
Ее отлучки становились все более длительными, в урочный час она не возвращалась к месту встречи, целыми днями пропадала неизвестно где. И никто не отваживался расспрашивать Марию. Иногда ее встречали стоявшей на пирсе, или она вдруг появлялась из-за груды ящиков. Мужчины всегда с неизменным облегчением сажали ее в лодку. Она сидела рядом с ними и молчала. А когда исчезала вновь, у Катарины было такое чувство, что лагерь опустел наполовину.
К концу июля город стал напоминать бурлящий котел с колдовским варевом. Время от времени вводился комендантский час, с удивительной регулярностью нарушаемый беспорядками. Начались облавы, блокирование улиц, аресты. Полиция схватилась с Учреждением и Госбезопасностью, которая воевала с Учреждением и полицией, Учреждение вступило в борьбу с городом, а ИАС — со всеми и вся. Не существовало ни одного закоулка, где можно было бы чувствовать себя спокойно, а покидать город, как и входить в него, запрещалось. Повсюду стояли солдаты, и прохожих хватали безо всяких на то оснований. Многие из попавших в облаву не вернулись домой, об участи этих людей не знал никто. Учреждение молчало и выжидало. Время работало на него. Сеть была наброшена.
Мария всегда проходила кордоны. Она знала, кто есть кто, а ее имя и фотография уже выпали из проскрипций. Только Госбезопасность не приняла на ее счет окончательной версии. Дело было за трупом.
Сначала Мария искала Роланда в гавани, затем — в зоне санации и, наконец, и все чаще, в районе Учреждения, в центре города, но Роланд как сквозь землю провалился. Не исключено, что его вообще уже здесь не было. Мог он, конечно, и погибнуть, но Мария не сомневалась в том, что он жив. Дома, в деревне, бытовало поверье: если умирает любимый человек, то останавливаются часы. Часы еще тикали. Когда ей случалось попадать в непроходимую толчею, она использовала потайные ходы Учреждения. А если в них находиться недолго, никто этого не заметит, надо только побыстрее выбираться наверх. Иногда она ловила секретную информацию, ей было достаточно услышать мимоходом обрывок фразы, и она уже знала, о чем идет речь. Свои сообщения она писала на дверях и воротах, плакатных щитах и афишных тумбах. Она оставляла на них имена разыскиваемых людей, предостережения и адреса. Мария не была уверена, что это занятие имеет какой-либо смысл. Бывает так, что шаги, предпринятые наудачу, оказываются верными, а те, что десятки раз обдумаешь, — ложными.
«Мальчики Калеры умрут, — писала она на дверях гимназии поблизости от своей бывшей квартиры, — ни один из них не вернется; и Танимо тоже».
«Калера» — составная часть пароля, услышанного ею на улице, другая его часть — Танимо — была конспиративной кличкой одного человека из ИАС. Но здесь безраздельно господствовало Учреждение, находился центр Гражданского ополчения. Здесь же организовывали подполье его враги, но не союзники. Танимо — это ловушка. Мальчикам Калеры — шестнадцати-семнадцатилетним грозила бы гибель, если бы они выступили против ИАС. А они наверняка что-то задумали, наверняка. Вот один из них в начале, другой — в конце улицы, оба слоняются, напустив на себя скучающий вид и засунув руки в карманы, но глаза слишком настороженные и губы готовы в любой момент издать разбойничий свист. Может быть, предостеречь их? Может, это спасет жизнь нескольким убийцам и будет стоить жизни другим? Уже не одно поколение таких вот юнцов обитают со своими папашами в городских дворцах и уже много лет держат в руке узду, бич, которым стращают людей вроде Джона и Терезы. Это по милости обитателей хором у людей согбенные спины и сломанные челюсти. Нельзя их любить, нельзя даже просто выпускать на улицы, им можно желать только несчастья.
