Иосиф Каминский принял известье о пожаре на редкость спокойно: с огнем ведь не шутят. Кто знается с Афродитой, когда-нибудь да погорит. Егор Парыгин купил кусок земли со священной рощей, приказал выстроить павильон возле грота Венеры и пришел туда навеки поселиться – с подушками и перинами. Всяк безумствовал как мог, и девицы Переляевы, столь рассудительные благодаря французским генам, вдруг сошли с катушек. Явились вдвоем к Киприде. Воззвали к благородству последней, действительно имевшему место. Просили приложить руку к их замужеству, имея в виду, несомненно, Антона с Борисом – эк куда хватили.
Зоя Киприди не любила ломать голову, она просто уделила им от своего очарованья еще столько и полстолька. Как это делалось – одето сияньем неизвестности, подобно фокусу иллюзиониста. Тайны белой магии. В тоже время самое ее ни на дюйм не убыло – подпитывалась из вечного источника жизни, заключенного непосредственно в имени. Так что в теченье нескольких дней кто-то из живущих на вилле даже окликал издали Катю и Юленьку то Зоей, то Кипридой. После присмотрелись, попривыкли и снова стали различать, или Киприда опять ушла в отрыв – за нею не угнаться, с нею не равняться. Но и копии с нее были хороши. Еще стояла вся в пыльце мимоза – уж стало ясно: Юленька и Катя заслуживают чеков покрупнее. Они их и получат, без проблем. Борис Острогин, сам в молодости похожий на актера Кадочникова и больший поклонник женской красоты, нежели Антон Балдин, охотно раскошеливался. Но чтоб он стал особо разбираться, которая из сестер Переляевых сейчас с ним – увольте. Забрать обеих с собой в Россию он бы не отказался. Над ванильными шоколадницами с одесских времен тяготел рок, сшивший их воедино суровой ниткой. Что такое рок – спросите у Леонида Каминского. Он грустно улыбнется, знаток древнегреческого, и Антон Балдин, наделенный классическим профилем, ценитель античности, охотно выслушает его объясненья, но жениться не подумает.
Четыре дамы из одной колоды прибыли в четырехкомнатную квартиру на Литейный с узелками погорелиц. Жилище имело вид гоголевской церкви, в коей поп не отважился более служить, поскольку нечисть при третьем крике петуха застряла в окнах и дверях ее. На всех кроватях спали немытые бомжи и безработные гастарбайтеры. Обычная самоуверенность покинула Лидию, и дамы сидели на кухне, не решаясь позвонить в милицию. Слишком много пришлось бы объяснять Однако сильная аура Зои Киприди держалась в коммуналке. Диспозиция сраженья еще не была выработана, когда раздался звонок на мобильник Лидии. Последний посетитель антресолей павловского особняка, в ту же ночь охваченного мстительным пламенем, звал госпожу Осельцеву-младшую приехать в подаренный ей дом. Раздача слонов продолжалась. Не у всякой дамы на руке прочерчено кольцо Венеры – дуга под пальцами Сатурна и Аполлона. Лидия прихватила с собой своих трех матерей и отправилась на Васильевский остров – жить, а не умирать. Проснувшись, бомжи в недоуменье водили носами: благоухало дорогими духами.
Ну а Тот, кто стоял посреди клумбы? у него, наверное, было имя? А как же – Анатолий. Будучи от природы наделен нежными чувствами, он нюхал воздух, как хорошая собака. Взял след, ведомый одним лишь инстинктом, и помчался, как Белый Бим Черное Ухо, по недавнему маршруту таксомотора – на Васильевский. Напрасно клаксонили машины, пуская ему в нос выхлопные газы. Прекрасная особь, оставившая тонкий запах близ его лежбища на Литейном, скрывалась где-то за завесой смога. К вечеру Анатолий уж помогал дамам обустраиваться на новом месте. Двигал мебель, подбирал ключи к замкам и наконец-то чувствовал, что сердце его на месте. Сама Великая Лидия, властительница ароматов, разрешила ему остаться. И Великий Даритель, у которого, наверное, тоже было имя, но которого все называли по фамилии – Прохоров – утвердил ее решенье милостивым «пусть находится». Жизнь пошла на новый виток.
Обжились, хоть это был отнюдь не дворец. Двухэтажный кирпичный домик, обреченный на слом и чудом отсуженный наследником – этим самым Прохоровым, чудом же сохранившим на него документы. Первые плоды реституции. Деревянные лестницы, хозяйские кованые сундуки и пузатые буфеты, брошенные выселившимися гражданами. Каких только неожиданных пристанищ не найдется в Питере для женщины из свиты Зои Киприди, да еще с таким редкостным знаком на ладони. Во всяком случае, это было лучше, веселей и свекровкиной квартиры, и той, на Литейном, даже если поднапрячься и выкинуть из материной коммуналки всех, кто ее оккупировал. В низенькие окна заглядывал любопытный по молодости март, вдоль улицы тек разливанный ручей, подмывая острые льдинки – домылся до треснувшего асфальта и до песка. Кипрская группировка поздравила дам с новосельем. Те спрашивали: «Возвращаться не думаете?» – «Пока еще нет…» – «Ну, во всяком случае, у вас есть куда вернуться… les voies de la Providence sont incompr?hensibles».
Словоохотливый домовой явился сначала Алле. Сидел белым днем на сундуке, сосал заднюю лапу, мохнатую, как у хоббита. Алла выронила банку с клубничным вареньем, домовой внятно произнес – увы, затем спустил вниз ногу, если это можно назвать ногой. Покачал ею, подобно одному из медведей, сидевших на золотой ветке, и произнес жаркую речь в защиту реституции. Алла примостилась рядом и стала очень живо рассказывать, какой домина был у прадеда ее адмирала на Морской. Обещала показать фотографии. Домовой прервал ее излиянья: «Лучше покажите документы, милочка». Тут уж Алла сказала – увы. Домовому было порядком за сто, и он навидался всяких сцен. Спросил участливо: уничтожили? Алла отвечала: «Ну да… всё, документы, ордена и даже орденские ленты. А дом цел, там в советские времена размещалось учрежденье». Домовой почесал пятерней за ухом, потом достал из-под мышки, будто градусник, свернутые трубочкой бумаги, не на вверенное его заботам скромное зданье – на адмиральский домище. Должно быть, у старых питерских домовых существовал своего рода профсоюз, и они общались непосредственно через печные трубы. Алла, развязав пыльную ленточку на свитке и едва прочитав, бросилась стремглав звонить Иосифу Каминскому. Споткнулась об осколки банки, поскользнулась на варенье, измазала разлетевшиеся сильные волосы, темные с проседью. На крик ее подоспела Лидия с мобильником, и Каминский был информирован о положении вещей непосредственно домовым – тот представился как «домоправитель с Васильевского». Раз начавшись, многоплановый роман Зои Киприди и дам из ее окруженья с питерской недвижимостью не только продолжался, но и получил неожиданное юридически безупречное развитие. Не откладывая в долгий ящик, Каминский-старший звонил питерским коллегам, чтоб сию минуту возбудили дело о возврате собственности. Той порой по скрипучей лестнице дома Прохоровых на глазах у одной лишь остолбеневшей Серафимы поднялась вместо мраморной Венеры Елена Прекрасная в кокошнике. Серафима, по иронии судьбы в недавнем прошлом высоко ценимая куртизанка, на поверку вышла робка. Шлепнулась с размаху в длинных своих юбках на нижнюю ступеньку, основательно истоптанную купцами-большеногами. Прислонилась к перилам худеньким плечом, в каковом положении ее и застала «крошка Лидия». Та дала указанье не искать по дому румяного привиденья. Да и сама русская Афродита, будучи при всей красе застенчива, долго не показывалась. Однако дом, похоже, находился под Елениным покровительством. Когда какая-нибудь из дам терла глаза у старого медного крана, тотчас хорошела, словно умылась с серебряной посуды. Домовой же, в отличие от Елены Прекрасной, отнюдь не прятался, лицом же был отменно дурен, если вам угодно считать его образину именно лицом. Частенько сидел на сундуке под лестницей, нежно обняв за плечи не менее безобразного Анатолия, оба весьма складно пели в унисон «Среди долины ровныя». От толстого зеркала в прихожей на крышку сундука падал радужный зайчик. Весна сияла, ровно сама умылась с серебра. Тут приехал Каминский-отец, и дело пошло семимильными шагами.
Прохоров приходил редко. Как хотел, так и приходил, его полное право. Квадратным лицом был красен как рак, в плечах отменно широк, станом вот уж не гибок. Кто советскую власть сумел переждать не кланяясь, тот, видать, силен. Иосиф Каминский знал его давно и держал за умного человека, который если и давал пенки, то лишь по женской части – седина в бороду, а бес в ребро. Усевшись за именным прадедовским самоваром, Прохоров неспешно перечислял Каминскому лазейки в сыром реституционном законе и слабые звенья стоящего намертво чиновнического оцепленья. Ежели требовалось сказать о ком-то «он еврей», долго откашливался и формулировал следующим образом: этот не хуже ваших. Так, не хуже ваших, родили они вдвоем план операции, а родивши – держались его крепко. Приходится признать: оба были один другого не хуже.
Итак, Иосиф Каминский с увлеченьем осваивал новую игру под названьем «реституция», а на вилле «Киприда» ему той порой подложили свинью. Прилетел в конце марта к такой вот петрушке: Зоя Киприди переселилась в павильон напротив грота Венеры, составив на сей раз по старой памяти компанию Егору Парыгину – к тому живо вернулся рассудок. Отшельник постригся, снял хламиду, надел джинсы и айда покупать виллу «Крест». Купил, а зря – Киприда ехать туда не пожелала. Смолчал, велел спешно благоустраивать павильон. Наутро по окончании работ, вновь обезумевши, позвонил Каминскому-старшему: сюда… на помощь! Призываемый подрулил к павильону. Нашел в Егоровой постели мраморную Венеру, Зоя же Киприди сидела в гроте на опустевшем постаменте и чесала волосы mit goldenem Kamme[2 - Золотым гребнем (нем.).]. Егору с Каминским в руки не далась, но позволила выманить себя рыбаку Одиссею, пришедшему с флейтой, ни дать ни взять заклинатель змей или гаммельнский крысолов. Лорелея вышла на звуки. Золотые волосы ее, столь долго чесанные, змеями лежали по плечам, лицо же напоминало лик Медузы. Созерцать любовь в ее страшном обличье Иосифу Каминскому небось не привыкать. Как-никак он вел громкие бракоразводные процессы олигархов. В верхних покоях его виллы снова воцарился Одиссей Ставриди. Однако юный временщик, казалось, вовсе не радовался, опять попав в случай – прислуживавшая наверху Мадина видела его печальным и похудевшим. Остальные домочадцы старались туда не заглядывать – кто знает, что взбредет в змееволосую голову повелительницы. Однако недавно подружившиеся Леонид Каминский с Зоинькой не брали в голову. До спартанца дошел черед играть на продольной флейте, и получалось – музы ему благоволили. Умиротворяющую учебную игру Зоя Савелкина любила, в ней даже прорезался поэтический дар, ранее не наблюдавшийся. Даня, подстригавший вместо Менелая кусты, провожал равнодушным взором двоих чокнутых – те махали руками, читая друг другу стихи. Мадина с кухни подавала Дане в окно взбитые сливки с шоколадными стружками, и все четверо были довольны.
