Меня поразило сострадание, которое я прочел в ее глазах.
На следующее утро шел дождь и было очень ветрено. Пока я ехал по Рыночной улице к Лесному мосту, занятная мысль пришла мне в голову. Тысячи раз ехал я этим путем — мимо ратуши, мимо магазинов Уинтропа-ювелира, Финлея-портного, Инджет-цветочницы, Пристли-бакалейщика, мимо сотни домов, составляющих улицу, — только сегодня, из-за дождя, я ехал чуть медленнее обычного — вот и вся разница между вчерашним днем и сегодняшним.
Моя жена изменила мне, но на перекрестках светят все те же сигнальные огни; моя докладная о счетной машине, судя по всему, наткнулась на полнейшее безразличие, но мне по-прежнему надо сворачивать налево, мимо Кристадельфийской часовни. А после тысячи таких поездок я перестану и считать их и меня перестанет заботить, приглашен ли Марк к нам в гости и кто опередил меня в продвижении по служебной лестнице у «Э. З. Браун и К°»; после тысячи таких поездок будет тысяча первая — и все. Я никогда не ждал многого от людей; лишь от одного человека я мог ждать многого, но этот человек мертв. И, может быть, Элис умерла потому, что была похожа на меня, потому, что считала: всем ты обязан себе самому, и никто не поднесет тебе на блюдечке счастье.
Проезжая мимо остановки автобусов на Леддерсфорд, я взглянул на очередь. В свое время, когда я только приобрел машину, моим самым большим удовольствием было обнаружить в этой очереди какого-нибудь знакомого — неважно, видел он меня или нет. Теперь же у всех моих знакомых есть машины, и автомобиль перестал быть чудесным сверкающим символом преуспеяния, каким он был сразу после войны. Но сегодня я так низко пал, что принялся всматриваться в лица, ища признаки зависти, которые могли бы утешить меня: хоть я и совершаю тот же путь, что они, но по крайней мере я это делаю с комфортом.
И тут я увидел лицо, которому неведома зависть, — спокойное и розовое под голубым зонтом. Я остановил машину и распахнул дверцу.
— Вы в Леддерсфорд?
— В центр, — сказала Нора.
— И я туда же. Залезайте скорее, пока не промокли до костей.
— Как хорошо, что вы подъехали, — сказала она, усаживаясь рядом со мной. — Но вы уверены, что вам действительно надо в центр? Ведь заводы Брауна, кажется, на Бирмингемском шоссе?
— Конечно. Но мы туда не поедем. И в город мы тоже не поедем. Через секунду, когда мы будем переезжать мост, за которым начинается Лесное шоссе, вам на лицо упадет подушка, а когда вы от нее избавитесь…
— Мы будем в Буэнос-Айресе. — Она рассмеялась. — Должна признаться, вы сегодня куда веселее, чем в прошлый раз.
— Я никогда не бываю веселым на заседаниях муниципалитета.
— Да и в других местах тоже, — заметила она.
— Я не знал, что это так бросается в глаза.
— Бросается, советник Лэмптон, бросается. Я уверена, что вам хотелось бы скрыть свои мысли, но лицо вас выдает.
— Вам не нравится мое лицо?
— Не могу сказать, чтобы нравилось, — призналась она. — Мне вообще ничто в вас не нравится.
— Вот это скверно. А что же вам особенно не нравится?
— В муниципалитете, пока шло заседание, вы все время таращили на меня глаза. Все, наверное, это заметили. А потом разговаривали со мной при Питере так, словно его тут и не было.
— А его и в самом деле не было, — сказал я. — Были только блокнот да очки. Вы на меня сердитесь?
— Почему я должна на вас сердиться?
— Я довольно недвусмысленно показал, что добиваюсь вашего расположения. Я плохо себя вел, правда?
— Вы всегда плохо себя ведете.
Я взглянул на нее — она улыбалась. Затем я посмотрел в зеркальце на дорогу, расстилавшуюся позади.
— Но вам это как будто не очень претит?
— Не будьте нахалом, — отрезала она. — Дайте-ка мне лучше сигарету.
— Возьмите у меня в правом кармане, — сказал я. — И, пожалуйста, раскурите для меня тоже.
Я почувствовал, как рука ее скользнула ко мне в карман.
— В вашем присутствии мне всегда хочется курить, — заметила она и вложила мне в рот сигарету.
На сигарете не было следов помады, но я ощутил ее аромат. Мне пришла на память одна история из учебника по-латыни — о сокровищнице и хитром воре. Сокровищница была зарыта глубоко в землю и покоилась в металлическом ящике, однако хитрому вору все-таки удалось до нее добраться. Он был за это наказан, но ведь то была сказка для детей, а не история для взрослых.
Мы выехали из леса и спускались теперь по склону холма в деревеньку Харкомб. Скоро, сразу за церковью, мы увидим табличку — Уорли останется позади, и мы въедем в Леддерсфорд; скоро воздух утратит свою свежесть, резкий ветер уже не будет свистеть над нами, проносясь над мокрой землей, а прямое, как стрела, шоссе приведет нас к концу нашего путешествия, и я снова буду ехать тем путем, которым скрепя сердце решил следовать, прежде чем встретил Нору. Скоро трубы Леддерсфорда напомнят мне о моих обязательствах, о том, что здравый смысл должен руководить моими поступками, а потому, пока мы еще в Уорли, пока мы не покинули мой родной край, надо успеть поговорить с Норой.
— Я вас раздражаю? — спросил я.
Я совсем не то хотел сказать, но мне вдруг стало ужасно жаль ее.
— Вы раздражаете меня с первой встречи. В вас нет ничего, что мне нравится в людях. Я, конечно, понимаю, что несправедливо так отрицательно относиться к человеку…
— Продолжайте, продолжайте, — сказал я. — Опишите меня. Скажите еще что-нибудь приятненькое.
— Я устала от разговоров, — сказала она. — Мы можем проговорить весь день, но это не изменит вас к лучшему.
Она взяла мою руку и прижалась к ней лицом.
— Я теперь никогда не буду мыть руки, — сказал я. — Что это на вас нашло?
— Мне нравятся ваши руки. Вот и все.
Мы выехали из Уорли, но все осталось по-прежнему. Я не ощущал груза обязательств, разве что по отношению к самому себе; и мне хотелось лишь одного — вырвать у нее желанный ответ.
— И все же что-то побудило вас это сделать.
Внезапно у меня мелькнула мысль о Марке и Сьюзен, но сейчас эта мысль не причинила мне боли — я презирал их обоих и готов был мириться с их отношениями. Я отбросил сигарету и на секунду положил левую руку на ногу Норы. Она вздрогнула.
— Почему вы такой несносный! — сказала она. — Но исправлять вас, видимо, поздно. Если б еще вы не были женаты…
— Боже! — вырвалось у меня. — Может быть, остановим машину?
— Здесь негде остановить машину. Да и не время. — Она сунула руку в мой нагрудный карман и вытащила вечное перо. — Я дам вам номер моего телефона.
Я взглянул на поля, расстилавшиеся вдоль шоссе. Ни тропинки, ни высоких стен, ни лощин — лишь плоская равнина под дождем.
— А когда же наступит это время?
— Не знаю, — сказала она. — Может быть, никогда. Когда вы уезжаете отдыхать?
— В следующий понедельник и на целых три недели.
Я обнял ее за плечи.
— Нет, — сказала она. — Нас могут увидеть.
— Ну и пусть. Дайте же мне хотя бы руку. Я хочу ощутить ваше прикосновение.
Она положила руку мне на колено.
— О господи, до чего противный человек! Все равно ничего путного из этого не выйдет.
— Оставьте себе на память мое перо.
— Именно это я и собиралась сделать, — сказала она.
— А Мы сегодня видели тетю Сибиллу, — заявил на следующий день за чаем Гарри. — Она спрашивала, когда вы с мамой придете к ним.
— На этот вопрос тебе ответит папа, — заявила Сьюзен. И, нахмурившись, посмотрела на Барбару. — Ради бога, Барбара, ешь булочку и не кроши.
— Я не люблю тетю Сибиллу, — сказала Барбара. — У нее всегда такое сердитое лицо. И потом от нее плохо пахнет, пахнет, да.
Я еле сдержал улыбку.
— Нельзя так говорить, Барбара.
— А почему я должна называть ее тетей?
— Она ведь вовсе нам не тетя, — вмешался Гарри и, обмакнув сосиску в томатный соус, продолжал: — Бабушка говорит, что неприлично называть чужих людей дядями и тетями.
— Сибилла наша родственница, — сказала Сьюзен. — К тому же старших принято так называть, если их любят и уважают. И хотя ты сегодня первый день дома и мне не хочется делать тебе замечание, но все же, пожалуйста, не засовывай всю сосиску в рот.
Она закурила сигарету и с недовольным видом уставилась в кухонное окно. На дворе по-прежнему шел дождь, начавшийся еще на заре.
Гарри, сидевший с набитым ртом, поспешил проглотить сосиску.
— А все-таки она неряха, правда? — сказал он.
— Да замолчишь ты наконец! — воскликнула Сьюзен. — Нельзя быть таким злюкой!
Барбара залилась слезами.
— Не кричи так, мамочка. Пожалуйста, мамочка, не кричи.
Я обнял ее за плечи.
— А ну-ка, Барбара, не устраивай потопа, — сказал я. — Если будешь умницей, я тебе почитаю.
Сьюзен отхлебнула чаю, и я заметил, как при этом чашка ее звякнула о блюдце.
