Максим был ошарашен и не мог поверить, когда мы, пригласив его в какой-то ресторан после дежурства, объявили, что мы решили пожениться.
Марек был удивлен моему выбору, но сказал, что достанет ей самое красивое свадебное платье из Парижа.
(Вивьен никак не была впечатлена Викторией, и поэтому вчетвером мы не выходили никуда.)
Раз в неделю я делал «бизнес» с Мареком, и у меня всегда оставалась куча денег. С ними было проще. Я мог доставлять удовольствие близким…
Как-то раз я очень сильно подрался на улице, защищая какую-то девушку от двух пристающих к ней мужиков. Она успела убежать.
И мне было очень приятно и уютно, когда две актрисы, старшая и младшая, хлопотали надо мной и вокруг меня, смывая кровь и грязь с моего лица.
— До свадьбы заживет, — говорила Зоя Петровна и с тревогой смотрела мне в глаза. — Не вызвать ли моего врача, Вика?..
— Никаких врачей, — встал я и снова сел. Вика знала, как я «любил» врачей.
Потом меня отпаивали малиновым чаем и клали какие-то компрессы. С листом алоэ.
Вскоре после этого наступила весна. В марте у Вики был день рождения. А в мае она кончала съемки нового фильма «Мальчик и девочка».
Летом мы собирались ехать на каникулы в Юрмалу и забыть суету, шум города, беспокойность столицы.
Наши отношения приобрели постоянные очертания и были отношения, скорее, друзей, чем любовников. Хотя она считала, что это любовь. Признаться, мы никогда не обсуждали этого слова. Любовь. Что такое любовь? Это когда… Какая разница, я не мог вызвать у себя тех чувств, которых у меня к ней не было.
Я старался завуалировать это мягким отношением и балованием ее. Как мог, чем мог. И если тело той меня тянуло, но отвращало, то тело этой не тянуло и не отвращало. А было нейтрально. У нее был на редкость стройный классный зад, но маленькая грудь. Но постепенно я научил себя возбуждаться — ее бедрами, задом, нежной белой кожей. У нее были длинные стройные ноги. Они считалась красивыми — ее ноги.
А я хотел тех, других ног, обвивавшихся вокруг моей спины цепкой хваткой. И ночами возбуждался от этого видения. И тогда я хотел Викторию, чтобы она перебила это желание, затопила это возбуждение. Ей это непроизвольно удавалось: она не возбуждала меня. Она мне была интересна, но не более.
Я должен был, видимо, что-то сделать, но что, я не представлял.
Если я раньше мог быть по нескольку раз с презренным (предавшим) телом, то с ней я не мог быть чаще чем раз в неделю. И только раз… Почему она меня не возбуждала, я не мог понять. Я был уверен, что у нее есть тьма поклонников, о которых она мне никогда не говорила и не упоминала, тактично. Еще бы: молодая, стройная, восходящая звезда. Ее фотографии публиковались в иллюстрированных журналах, открытки на всех углах Москвы, во всех киосках печати. С ее портретом был снят первый календарь на «Мосфильме». Обнаженные плечи оттеняло черное вечернее платье.
Зачем я собирался на ней жениться, я не мог понять.
Да хватит играть в «тёмки» с самим собой: чтобы выбросить из головы, вырвать из тела и навсегда забыть ту. Признайся! Признаюсь.
Из романов и книжек я знал, что лучший брак основанный на дружбе, а не на любви. Как друг, соратник, мое alter ego она мне идеально подходила. (Она жила мной, дышала и думала обо мне, предупреждала малейшее желание, даже дуновение его.)
Вечером я сижу с папой, нехотя ковыряясь в ужине. Он смотрит на меня:
— Ты ее любишь, Алексей?
— Что значит — любишь? Я никого не любил, кажется… Она мне нужна.
— Она из очень порядочной, высокопоставленной, всеми уважаемой семьи. Тебе не кажется это нечестным по отношению к ней?
— Что — это?
— Ты можешь темнить с самим собой, со мной не надо. Жениться без чувств.
— Я не сказал, что у меня нет к ней чувств.
— Но у тебя нет к ней любви.
Почему все клином сошлось на этой «любви»! И вдруг я сдался:
— Папка, что же делать?
— Подумай, хорошо подумай, и не столько о себе, сколько о ней. Она необычная девушка. Она искренне влюблена. И брак без любви ее разрушит. Это будет трагедия.
Он был прав. Господи, я проклинал себя и всю свою беспутную жизнь, бестолковую, и почему цвет, цветок — мне не нравится, а тянет к аду, в патологию.
Родители уезжали на несколько дней по «Золотому кольцу».
Виктория после съемок на «Мосфильме» спустилась вниз. Я накормил ее моим обедом, который ей очень понравился. Она приняла ванну и легла на диван-кровать. Она устала и тут же заснула, я дал ей полбокала белого вина.
Я смотрел на нее, спящую, с большим тигром, которого ей подарил, и думал о той, которая лежала на этом месте год назад. И что после этого было. Я смотрел на ее нежное, вычерченное лицо и думал: почему у меня всегда так? Почему у меня все наперекосяк?
Ближе к полуночи мне позвонил тот же человек, который звонил мне каждую неделю, и попросил, чтобы я одумался, не принимал опрометчивых решений, что от меня зависят две жизни. И как она безумно любит меня…
Я повесил трубку, не дослушав до конца.
Наутро Вика проснулась и, повернувшись, обняла меня:
— Я так чудесно выспалась.
Я отбросил простыню и стал смотреть на ее бедра. Между верхушкой бедра и ее талией помещалась моя рука. Как и между животом и лобком — моя ладонь. Я повернул ее резко на живот. Викин классный зад возбуждал меня. Я опустился на нее сверху, на ее тонкую спину, вдруг она выгнулась и приняла удобную позу. Я взялся за ее половинки, раздвинул и вонзился во влажные розовые губы. Я делал резкие и грубые движения, стараясь неосознанно доставить ей боль, как-то разбудить и спровоцировать ее тело.
Я потянул ее вылитые бедра вверх, и она оперлась на локти, стоя на четвереньках. Я сжимал и разжимал ее бедра, толкая то к себе, то от себя, врываясь в нее с невероятной силой, чувствуя, как утыкаюсь в пульсирующую матку. Мы неожиданно поймали ритм и теперь двигались скачкообразно и равномерно. Скачок, еще толчок, скачок, еще толчок. Я бился, как боец. Я хотел ее расклепать!.. И вдруг это стало нарастать, нарастать, катиться, назревать и, разрываясь, рваться наружу. Неожиданно, как гром, я услышал дикий крик Вики. Вопль… Она наконец стала женщиной.
В ванне я посмотрел на себя вниз: на головке у меня была капелька крови.
— Любимый, — урчала она, обнимая меня сзади. Я касался ее талии, заведя руки назад.
— Алешенька, мое счастье, я никогда не чувствовала такое…
Я знал…
— Я рад, — сказал я и повернулся. Она опустилась на колени и щекой вытерла капельку крови.
— Помойся, я хочу поцеловать тебя… там. И возбудить снова.
Когда девушка становится женщиной, это нельзя не заметить.
Становление женщины продолжалось. Она действительно меня возбудила, и мы переступили край, войдя в ванну. Она села на меня, подняв ноги вверх, обхватив мою спину, и мы поплыли в какую-то даль. Она извивалась и судорожно сжимала мое тело, беспрестанно кончая. Ее прорвало…
Она стала женщиной. (И ванна стала ее любимым местом.) И в ванне она любила это делать больше всего. Позже умудрялись это делать у них дома, пока гости сидели за столом.
Идиллий на свете не бывает, в жизни тем более. Разве что в утопических романах. Мора, например, или Кампанеллы. Мои отношения с Викой не были идиллическими. С моей стороны примешивалось желание: забыть и не вспоминать, никогда. С ее… Кто женщину познает, тот из огня уж выйдет невредим. Вроде она любила. Вроде с ее стороны это была любовь.
Но забыть я, к сожалению, ничего не мог. Поздно вечером опять раздается звонок, напоминая. Я не хочу слушать, слушая.
— Алеша, она сидит все дни и вечера дома и ждет твоего звонка. Ей больше ничего в жизни не надо, лишь бы ты позвонил. Лишь бы услышать твой голос. Она совершенно извела себя. Почти не ест и не пьет. Только ждет… Она не ожидает, что ты с ней будешь встречаться… Но поговори…
Я не понимал: или мне это кажется, или наяву. Звонки продолжались. И стали для меня как наркотик, я кололся ими. Так я был связан с ней. Хотя ее давно не было, в жизни.
Вика закончила съемки фильма, и я подарил ей часы, кулон, висящий на шее. Они были оригинальные и необычные.
— Мне так нравится, — говорила она с искрящимися глазами. А вечером мы шли смотреть новый спектакль в старом «Современнике», в котором творил Ефремов и его великолепная труппа. Мне нравилось сидеть с ней в темноте, когда она брала меня под руку, опускала голову на плечо и переживала происходящее. Если был хороший спектакль. На сцене играли актеры, и мне приятно было, что она тоже актриса. В фойе зрители узнавали ее, разглядывали, перешептывались, приближались, чтобы рассмотреть. Она была одета в стильное платье, подаренное мной на день рождения. Периодически она открывала кулон и смотрела на часы или обвивала его ладонью и сжимала.
