Миссис Паттерсон дает человеку в будке немного денег, и шлагбаум перед ее машиной поднимается. Она машет ему рукой, и мы уезжаем с автостоянки.
Часы на приборной доске показывают семь часов пятьдесят пять минут.
Я надеюсь, что мы едем в школу.
Парта Макса по-прежнему пустует. Сегодня снова в классе отсутствует только он один. Из-за этого парта выглядит совсем одинокой. Мне кажется, что со вчерашнего дня прошел миллион лет, хотя ничего не изменилось. У парадной двери в школу, как и вчера, сидит полицейский. Миссис Госк все так же притворяется миссис Госк. И парта Макса так и стоит пустая.
Я бы сел за его парту, если бы мог, но стул задвинули, и для меня там нет места. Потому я сажусь на стул в конце класса и слушаю, как миссис Госк рассказывает про дроби. Даже когда ей грустно, она самая лучшая учительница на свете. Она может заставить детей улыбаться и смеяться, даже когда рассказывает о такой скукоте, как числители и знаменатели.
Я думаю, украла бы миссис Паттерсон Макса, если бы ее учительницей была миссис Госк?
Думаю, что нет.
Думаю, что миссис Госк со временем даже Томми Свиндена может превратить в хорошего мальчика.
Миссис Паттерсон пошла в Учебный центр, а я пошел сюда, в класс миссис Госк, чтобы немного послушать, как она учит детей. Я не мог перестать думать о том, что оставил Макса одного, но надеялся, что в классе миссис Госк мне станет немного легче.
И мне стало легче. Немного.
Когда дети выходят на перемену, я иду за миссис Госк в учительскую. Учительская — самое лучшее место, чтобы узнать, что творится в школе. Миссис Госк все время обедает с миссис Даггерти и миссис Сера, и они всегда говорят о хороших вещах.
В мире есть два типа учителей: те, которые играют в школу, и те, которые учат в школе. Миссис Даггерти, миссис Сера и особенно миссис Госк в школе учат. Они разговаривают с детьми своими нормальными голосами и говорят им то же, что могли бы сказать у себя дома. Их доски с объявлениями всегда немножко потертые, на их столах всегда небольшой беспорядок, а книжки в их шкафах не всегда стоят по алфавиту. Но дети любят их, потому что такие учителя говорят о настоящих вещах настоящими голосами и они всегда говорят правду. Потому Макс и любит миссис Госк. Она не притворяется и всегда остается собой, и Максу с ней легко. Она не морочит голову.
Даже Макс может сказать, когда учитель играет в школу. Учителя, которые играют в школу, все время заставляют детей вести себя хорошо. Они хотят, чтобы дети в их классе сидели на своих местах и не кидались резинками. Такие учителя хотят, чтобы мальчики и девочки в школе были прилежными, аккуратными и тихими. Учителя, которые играют в школу, не знают, что делать с такими детьми, как Макс, или Томми Свинден, или Энни Бринкер. Энни Бринкер как-то стошнило на стол миссис Уилсон, и сделала она это нарочно. Эти учителя не понимают таких детей, как Макс, потому что они хотели бы учить кукол, а не настоящих детей. Чтобы в их классе был порядок, они пользуются стикерами, таблицами и карточками, но все эти штучки никогда по-настоящему не работают.
Миссис Госк, миссис Даггерти и миссис Сера любят таких детей, как Макс и Энни и даже Томми Свинден. Они делают так, что дети сами хотят вести себя хорошо, и они не боятся говорить детям правду, когда те ведут себя как вонючки. Потому за обедом лучше всего сидеть с такими учителями.
Миссис Госк ест сэндвич с сардинами. Я не знаю, что такое сардины, но мне кажется, что это не очень вкусно. Когда она говорит, что ест, миссис Даггерти морщит нос.
— Полицейские уже говорили с вами? — спрашивает миссис Даггерти.
Она чуть-чуть понижает голос, когда спрашивает.
В комнате еще шесть учителей. В основном те, кто играет в школу.
— Нет, — отвечает миссис Госк, но голос она не понижает. — Лучше бы им не разговаривать, а заняться своей чертовой работой и найти Макса.
Я никогда не видел, чтобы миссис Госк плакала, а я знаю многих учителей, которые плачут. Даже учителя-мужчины плачут, но чаще всего плачут учителя-женщины. Миссис Госк сейчас не плачет, но в ее голосе столько злости, что она очень даже могла бы заплакать. Только слезы у нее были бы не грустные, а злые.
— Наверняка это кто-то из его родителей, — говорит миссис Даггерти. — Или кто-то из родственников. Дети не исчезают просто так.
— Просто не могу поверить, что это случилось… когда? Четыре дня назад? — говорит миссис Сера.
— Пять, — говорит миссис Госк. — Пять чертовых дней.
— Я не видела Карен целый день, — говорит миссис Сера.
Карен зовут директора. Учителя, которые играют в школу, зовут ее миссис Палмер, но такие учителя, как миссис Сера, зовут ее просто Карен.
— Она все утро просидела в своем кабинете, — говорит миссис Даггерти.
— Надеюсь, она не прячется от всех, а делает что-то, чтобы найти Макса, — говорит миссис Сера.
— Она должна чертовски постараться и сделать все, чтобы найти Макса, — говорит миссис Госк.
У нее в глазах слезы, щеки покраснели. Она встает и уходит, а свой сэндвич с сардинами оставляет на столе. Когда она уходит, все в комнате замолкают.
Я тоже ухожу.
В два часа миссис Паттерсон встречается с миссис Палмер. Я знаю об этом, потому что, когда мы приехали в школу, она хотела встретиться с директором, а секретарь сказала, что миссис Палмер будет занята до двух часов.
— Хорошо, — сказала тогда миссис Паттерсон так, что было понятно, что ничего хорошего в этом нет.
Когда они встретятся, я тоже хочу быть в кабинете директора.
У меня есть еще час, а дети из класса миссис Госк сейчас в спортзале. Миссис Госк сидит за своим столом и разбирает бумаги, потому я решаю пойти в класс миссис Кропп и повидаться с Паппи. Я не видел его уже пять дней, а в мире воображаемых друзей это большой срок.
Для многих воображаемых друзей пять дней — это вся жизнь.
Паппи свернулся калачиком около Пайпер. Пайпер читает книжку. Губы у нее шевелятся, но вслух она ничего не говорит. Первоклассники часто так читают. Макс в первом классе тоже так читал.
— Паппи, — говорю я.
Я зову его шепотом. Такая привычка. Привычка не только моя. Все так делают, потому и я тоже так делаю. А потом я понимаю, что глупо говорить шепотом в комнате, где меня может услышать только один воображаемый друг, и дальше уже говорю нормальным голосом:
— Паппи! Это я, Будо.
Паппи не двигается.
— Паппи! — кричу я, и тогда он подскакивает и оглядывается по сторонам.
— Ты меня напугал, — говорит Паппи, когда замечает меня в противоположной стороне класса.
— Ты тоже спишь? — спрашиваю я.
— Конечно, я сплю. А что?
— Грэм как-то сказала мне, что она спит, но я никогда не сплю.
— Правда? — удивляется Паппи и идет ко мне.
Все дети ведут себя тихо и читают, а миссис Кропп сидит вместе с четырьмя детьми за приставным столиком. Здесь только первоклассники, но они все читают, никто не шалит и не смотрит в окно. Это потому, что миссис Кропп не играет в школу. Она учит.
— Ага, — говорю я. — Никогда не сплю. Даже не знаю, как это — спать.
— А я больше сплю, чем не сплю, — говорит Паппи.
Смогу ли я заснуть, если захочу поспать? Я никогда не устаю, но, может быть, если я лягу и закрою глаза, то через какое-то время усну. Потом я думаю, что сон может помочь забыть о том, как легко мы, воображаемые друзья, можем исчезнуть.
На секунду я даже завидую Паппи.
— Ты слышал что-нибудь про Макса? — спрашиваю я.
— Он вернулся?
— Нет, его похитили. Ты забыл?
— Не забыл, — говорит Паппи. — Просто подумал, что, может быть, он уже вернулся.
— Ты ничего об этом не слышал?
— Нет. Ты его нашел? — спрашивает Паппи.
— Мне надо идти, — говорю я.
Это неправда, но я забыл, как тяжело разговаривать с Паппи. Тяжело не потому, что он глупый, а потому, что он думает, будто весь мир похож на картинки из книжек, которые миссис Кропп читает своим первоклассникам. В этих книжках все учат уроки и никто никогда не умирает. Паппи думает, что мир — это один большой «счастливый конец». Я знаю, что он в этом не виноват, но меня все равно это раздражает. Ничего не могу с этим поделать.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти из класса.
— Может, Вули знает, — говорит Паппи.
— Вули? — переспрашиваю я.
— Да. Вули.
У Паппи нет рук, поэтому он не показывает, а кивает в сторону раздевалки. Там, возле стены, стоит бумажный человечек. Он ростом мне едва до пояса, и сначала я думаю, что он — один из этих рисунков, которые не любит Макс. В детском саду есть такая игра: одни дети ложатся на большой лист бумаги, а другие их обрисовывают.
Учитель попытался обрисовать Макса, и Макс тогда завис.
А потом я приглядываюсь и вижу, что человечек моргает. Он качает головой вправо и влево, как будто пытается без рук сказать: «Привет!»
