Для Винни одна из приятных сторон жизни в Англии — это возможность спрятаться от таких паразитов (правда, некоторые из них забрасывают ее письмами). А теперь и Фред записался в ее подопечные всего лишь потому, что они вместе работают на кафедре, вместе оказались в чужом городе и она старше на целую четверть века. А еще, наверное, потому, что она невольно стала виновницей его несчастья. Винни была в комитете, который дал Фреду творческий отпуск, и именно она пригласила его на вечеринку, где он познакомился с Розмари Рэдли.
Винни со вздохом пообещала Фреду поговорить с Розмари, если представится такая возможность. Надежды на успех было мало, и Винни втайне желала, чтобы возможность так и не представилась. На другой день Винни захворала, и желание сбылось, хоть и не самым приятным образом. Впрочем, так оно и случается обычно с желаниями — и в сказках, и в жизни.
Может быть, Фред сейчас и достоин жалости, размышляет Винни, лежа в постели с едва теплой грелкой, но о нем лучше не думать. По большому счету, жалеть его не за что. Он молод, здоров, красив, умен, образован, и — хотя Винни ему об этом никогда не скажет — на кафедре английского языка и литературы считают, что у него большое будущее. Сейчас он растерян и страдает оттого, что Розмари его бросила, но это пройдет. У него будет еще много женщин, в работе его ждут успехи, и если его не задавит машина, не поразит смертельная болезнь или иной страшный удар судьбы, то всю оставшуюся жизнь он будет до безобразия счастлив.
А Винни между тем одна, и, быть может, до конца дней. Если она заболеет, как сейчас, никто не станет сочувственно выслушивать ее жалобы и приносить ей свежий апельсиновый сок, при этом не пугаясь ее наружности и не унижая ее высокомерной жалостью, липкой, как варенье из крыжовника. Винни уже пятьдесят четыре, она стареет. С каждым годом она будет болеть все чаще и дольше, и никому не будет до нее дела.
Фидо, почти три дня подряд дремавший возле Винни, хлопает пушистым хвостом по одеялу, но Винни отталкивает его. Сейчас она имеет полное право себя пожалеть, однако увлекаться этим опасно. Если и дальше подкармливать и ласкать Фидо, даже просто вспоминать о нем чаще, чем надо, то он вконец обнаглеет. Начнет расти, станет размером уже не с гончую, а с ретривера, с овчарку, с сенбернара. Если за ним не следить, то в один прекрасный день окажется, что за Винни по пятам ходит невидимый пес величиной с быка. И пусть даже другие не смогут увидеть его, как Винни, его присутствие они непременно почувствуют. Рядом с ним Винни будет казаться маленькой и жалкой, как всякий, кто согласился в жизни играть роль Несчастненького.
— Ступай прочь, — полушепотом гонит пса Винни. — Я всего-навсего простудилась, скоро поправлюсь. Слезай с кровати. Вон из моего дома. Иди ищи мистера Мампсона, слышишь? — ни с того ни с сего добавляет она вслух, представив, как Чак, один, без друзей, в сельской глуши, роется в пыльных архивах, разыскивая своих неграмотных предков.
Воображаемый пес обдумывает слова Винни. Поднимает голову, садится, принюхивается. Спрыгивает с кровати и не оглядываясь идет к выходу.
Воспрянув духом, Винни сбрасывает одеяло и встает с постели, голова у нее кружится. Винни ковыляет на кухню, наливает стакан апельсинового сока и бросает в него таблетку редоксона со вкусом черешни. Винни не верит в Бога, зато верит в волшебную силу витамина С и, как большинство верующих, обращается к своему богу более истово, когда дела плохи. Вот и теперь она пьет до дна шипучее ярко-малиновое зелье, снова ложится в постель, опять сморкается, надевает маску для сна, прячется под одеяло и впадает в забытье.
Через час ее будит телефонный звонок.
— Винни? Это Чак, из Уилтшира. Как дела?
— Все в порядке.
— Вы, похоже, простыли?
— Если честно, да.
— Вот беда. Сильно простудились? Я во второй половине дня буду в Лондоне, хотел с вами поужинать.
— Даже не знаю. Я уже третий день лежу в постели. Чувствую себя скверно, выгляжу ужасно. — Винни без колебаний признается в этом Чаку. Не такой уж он важный человек в Лондоне и в ее жизни — пусть думает что хочет. — Посмотрим, как буду чувствовать себя к вечеру.
— Вот беда-то какая. Слушайте-ка, ложитесь в постель и укутайтесь потеплей, ладно?
— М-м-м… — Вот уже много лет никто не говорил Винни таких слов.
— Я позвоню, как только приеду, около половины восьмого. А там, если захотите, могу принести чего-нибудь перекусить.
— Спасибо за вашу заботу. — Винни представляет свой буфет и холодильник, где нет ничего, кроме трех литров супа. — Но это вовсе не обязательно. Квартира наверняка кишит микробами.
— Мне не страшно. Я ж такой здоровяк. — Чак хохочет.
— Ну… так и быть.
Винни вешает трубку и снова валится на кровать.
К восьми вечера, когда приходит Чак с пивом и ужином по-индийски, которого хватило бы по меньшей мере на четверых, Винни уже намного лучше. Чак в гостях у нее всего второй раз, и Винни вновь поражена, насколько не вписывается он в обстановку, каким кажется большим, неуклюжим, провинциальным.
Чак, естественно, ни о чем подобном не подозревает.
— Славная у вас квартирка, — замечает он, глядя в окно на лондонский палисадник, который в предзакатных лучах отливает всеми оттенками зеленого и золотого. — Славный вид. И цветы какие красивые! — Он кивает на кувшин с пышным букетом раскрытых желтых роз.
— Спасибо. — Винни неловко улыбается. Она-то знает, что розы не в магазине куплены, а срезаны вечером в соседних садах. Это мелкое воровство — первое за три месяца — случилось на другой день после того, как Винни узнала историю с Л. Д. Циммерном и грантом, и его, как и простуду, можно связать с этой неприятностью. — Давайте вашу сумку, — меняет тему Винни.
— Нет уж. Вы сидите себе, отдыхайте, я сам как-нибудь управлюсь.
Вопреки сомнениям Винни, управился Чак отлично, ужин разогрел и подал умело, проворно. Сейчас, когда Винни так плохо, его нехитрая забота ей приятна, а неспешная беседа почти успокаивает. Чак рассказал, что в Саут-Ли на этот раз съездил с пользой, и за разговорами уплел две трети ужина по-индийски и выпил почти все пиво.
— А знаете, я понял, что наука совсем не то что бизнес. В науке иной раз выходит лучше, если не пытаешься на чем-то одном сосредоточиться. Начинаешь искать одно, а случайно находишь совсем другое, тоже важное.
— Озарение, — уточняет Винни.
— Что?
Винни объясняет.
— Ага, и я о том же. Просто не знал, что для этого слово есть. — Теперь знает, но пользы от этого, похоже, немного. — В общем, рылся я в тамошней библиотеке…
— Гм. — Винни воображает себе Чака большой коровой — нет, быком, который роется в книгах сельской библиотеки, пожевывая страницы то тут, то там.
— Ну так вот, у них в метрических книгах записано, кто родился, женился, был крещен, похоронен. На кладбище многие из имен узнаешь на камнях, и за каждым именем живой человек. Рождались они, росли, учились, играли в игры. Взрослели, пахали, доили коров, косили сено, ужинали и пили пиво в «Петухе и курице», влюблялись, женились, заводили детей, болели, выздоравливали, жили, умирали. В это время Талса была всего-навсего клочком земли, где бегали бизоны да, может, охотилась кучка индейцев. А все те люди жили в Саут-Ли и в Англии много сотен лет, еще с доисторических времен, а теперь их никто не помнит. Вымерли, как бизоны. В голове не укладывается.
— Да… — Винни тоже видятся поколения призраков, Англия навевает ей точно такие же мысли. Ей чудится, что каждый клочок земли, каждая улица, каждый дом здесь населены привидениями.
— И стал я думать о моем предке, за которого мне было так стыдно. Кое-что нашел о нем, не так уж много. Он записан в метрической книге Саут-Ли. Родился в 1731-м, умер в 1801-м, было ему семьдесят лет. «Чарльз Мампсон, по прозванию Старый Мампсон». Что-то вроде почетного титула. Для нас семьдесят — это не так уж много, но в те времена мало кто до таких лет доживал. Доктора ничего тогда не знали — да и сейчас, по правде говоря, толку от них не больше.
— Верно, — кивает Винни.
— Прожить на свете семь десятков лет в те времена было большое дело, тем более для простого человека. — Чак отхлебывает пива. — Должно быть, крепкий мужик был.
— Видимо, так, — соглашается Винни. Судя по могучему сложению его потомка, похоже на правду.
— В общем, вот что я думаю… Когда Старому Мампсону было столько, сколько мне сейчас, на ферме он уже не работал — никто его больше не брал. Жена его умерла много лет назад, а двое сыновей уехали — может, даже в Америку. Нигде не записано, что они женились или умерли в Уилтшире. Ну а кроме фермерской работы, Старый Мампсон, должно быть, мало что умел. Но по миру не пошел, а стал отшельником. По-хорошему, я гордиться им должен, а не стыдиться его, так ведь?
