Хусейн тихонько постучал в дверь и вошел первым. Протянул Ирини пузырьки.
Мария напоила малышку лекарством из чайной ложечки – несколько малюсеньких капель. Крошка дышала часто и неглубоко. Бабушка обтирала ее тельце мокрой тряпочкой.
– Надо сбить жар, – настаивала она.
В ту ночь положение не изменилось.
Мария молча сидела рядом с дочкой. Девочка не издавала ни звука. Паникос мерил шагами комнату. Ирини, постоянно молясь, снова и снова обтирала влажной тряпочкой горячее тело внучки. Руки у нее были заняты, поэтому она не крестилась, а только время от времени поглядывала на икону. По крайней мере, пока девочка была теплой, они знали, что она жива.
Василис, как всегда, утешался зиванией.
Поздно ночью вернулся Маркос с продуктами.
– Что стряслось? – Он сразу увидел, что мать на грани безумия.
– Малышка… Ей так плохо. Боюсь, мы ее потеряем…
Маркос сел рядом с отцом и выпил.
Поскольку все были вне себя от тревоги, он решил повременить с известием до утра. То, что он узнал в тот день, могло серьезнейшим образом повлиять на их судьбу.
К утру жар начал спадать. Ребенок возвращался к жизни. Мария плакала – на этот раз от радости.
Ирини взяла свою маленькую тезку из рук матери и стала носить по комнате. Та мирно посапывала. По сравнению с предыдущим днем это было настоящее чудо.
Они продолжали давать крошке капли из пузырьков. Может, это было и ненаучно, но они знали, что лекарство ей помогает.
Обессиленная Мария прилегла подремать. Первое, что она увидела, проснувшись через час, была улыбка матери.
– Наша малышка поправится, – сказала Ирини. – По-моему, она не прочь подкрепиться.
Крошка припала к материнской груди и стала сосать. Впервые за тридцать шесть часов. Опасность явно миновала.
К вечеру все пришло в норму, и Мария даже смогла поесть. Маркос решил, что пора сообщить новости. Он использовал информацию как лекарство: соответствующее количество в нужный момент, чтобы получить требуемый результат.
– Помощи придется ждать еще какое-то время, – сообщил он. – Во всяком случае, она придет не скоро.
Мать испуганно взглянула на него:
– Но…
– С чего ты взял? – резко спросил Василис.
Вынужденное круглосуточное пребывание с женой и невозможность отлучиться в кафенион или в свой апельсиновый сад сделали его еще более раздражительным, чем всегда. Маркос пополнил отцовский запас зивании, да и табака было более чем достаточно, но Ирини попросила спрятать его четки комболои. Слишком громко они стучали.
– Я кое-что слышал…
– От кого?
– От турецких солдат… Я был в магазине, а они болтали снаружи. Из того, что услышал, можно заключить, что нам придется здесь пробыть дольше, чем мы думали.
– Но почему? Что все это значит?
Маркос начертил карту Кипра на листке бумаги и нарисовал линию посередине.
– Насколько я понимаю, вот что они сделали, – объяснил он.
Впервые до всех дошло, что они находились внутри огромной зоны, оккупированной турками.
– Из их разговора я понял, что у них превосходящие силы.
– Но бои еще идут? – спросил Паникос.
– Похоже на то, – ответил Маркос.
– Ах эти пустотурджи! – Это было самое крепкое слово, какое Василис смог подобрать по отношению к туркам. – А теперь некоторые еще и живут через дорогу! – И он сплюнул.
Неприязнь Василиса к туркам-киприотам только усилилась.
– Если бы не Хусейн, – заметил Паникос, – мы бы потеряли нашу девочку.
Василис положил вилку:
– Что ты имеешь в виду?
– То, что она умерла бы, – отрезал зять. – Он нашел лекарство! Да без него я бы, скорее всего, даже до больницы не добрался.
Василис продолжил есть молча.
Ирини улыбалась – сын Эмин спас ее маленькую внучку.
Среди прочей провизии Маркос в тот день принес манной крупы, поэтому она сделала сиропиасто, сладкий пудинг, и послала Маркоса пригласить в гости семью Ёзкан.
Халит идти отказался. Эмин с Ирини смирились с тем, что, наверное, их мужьям не суждено сидеть за одним столом. Мужчины воспринимали конфликт слишком лично и обвиняли в происшедшем друг друга. Женщины же, напротив, винили самих себя.
– Мы все в какой-то степени виноваты, – вздохнула Эмин. – Разве не так?
– Когда конфликт продолжается так долго, трудно сказать, кто его начал, – поддержала подругу Ирини.
Теперь, когда они сидели за столом вместе, Маркос спросил Хусейна, пополняет ли тот запасы продовольствия в других местах, помимо магазина, где он оставил записку. Молодой сосед осторожничал. Он не хотел раскрывать подробности и ответил уклончиво, сказав только, что промышляет на северо-западе города, не называя улиц.
Ирини раздавала тарелки с пудингом.
– Похоже, мне надо похудеть немного. – Паникос погладил внушительный живот, взглянул на Хусейна, и они оба улыбнулись.
– Можно мне? – подбежал к столу Мехмет.
До этого он играл с Василакисом на полу, и ему это очень понравилось. Для Мехмета было в новинку устанавливать правила и быть предметом восхищения мальчика младше его. Последние несколько недель тянулись для него очень медленно.
– На здоровье. – Паникос протянул мальчику кусок пудинга.
В лагере беженцев в Декелии рассчитывать на пудинг не приходилось. Подчас там даже хлеба не хватало для всех, и условия ухудшались с каждым днем.
Сотни беженцев страдали от дизентерии. Болезнь косила людей, не жалея ни стариков, ни новорожденных. По периметру лагеря появились свежие могилы.
Как и многие другие, Афродити слегла с дизентерией. Она и раньше была очень стройной, а после десяти дней болезни грязное платье на ней болталось мешком. Несколько дней Афродити провела в душной медицинской палатке, корчась на низкой армейской кровати от приступов боли и рвоты. Она постоянно думала о Маркосе. Пыталась представить его лицо. Когда это давалось с трудом, ей казалось, что его уже нет в живых.
Афродити не снимала драгоценности с тех пор, как прибыла в лагерь. Что толку, тем более что хранить их было негде? Она постоянно теребила кулон. Он был теплым на ощупь, и она вспоминала человека, который так же касался его. Ей казалось, что где-то под ее собственными отпечатками остались отпечатки пальцев Маркоса.
Последний раз Афродити смотрелась в зеркало перед выходом из квартиры две недели назад. Ей было все равно, как она выглядит. Это было непривычным для нее, как и та неожиданная любовь, которую она обрушила на детей Франгоса.
Когда ей стало лучше, Афродити вернулась в перенаселенную палатку, где, кроме них с Саввасом, жил Костас Франгос с семьей.
Они думали, что пробудут в лагере несколько дней, но прошло уже пять недель. Саввас узнал, что некоторые люди стали возвращаться в свои дома в Никосии. О возвращении в Фамагусту не могло быть и речи, поэтому многие уезжали к родственникам и друзьям, которые были согласны их приютить.
– Надо ехать, – сказал Саввас. – Чем быстрее мы отсюда выберемся, тем лучше.
– Разве мы не можем взять Франгосов?
– Для всех места в машине не хватит.
– Но мы могли бы взять детей.
Анна Франгос слышала разговор.
– Не беспокойтесь, – сказала она. – Мы не хотим разлучаться.
Афродити посмотрела на нее. Женщина прижимала к себе четверых ребятишек, по двое с каждой стороны. Они были похожи на цыплят под крыльями у наседки.
– Это естественно, я понимаю, – сказала Афродити.
Мать с детьми представляла собой прекрасную и печальную картину. Афродити с радостью поменялась бы местами с кирией Франгос, которая, лишившись дома и имущества, все-таки была самой богатой женщиной в мире. Семья Франгос жила в маленькой квартирке на окраине Фамагусты и, покидая родные стены, не взяла ничего, кроме детей. Ни фото, ни книга, ничто другое не напоминало им о прежней жизни. Каждый день они выстаивали очереди за пайком или парой детских носков. Большего не предлагалось. Зачастую, если требовалось постирать платье или брюки, детям приходилось сидеть закутанными в одеяло, пока сушилась одежда.
У них не было родственников на юге острова, которые могли бы их приютить, но говорили, будто правительство собирается построить лагеря для беженцев с лучшими условиями.
– Если вам удастся добраться до Никосии, можете остановиться у нас, – сказала Афродити.
Она нагнулась, чтобы обнять трех маленьких девочек и их брата. Впервые Афродити провела столько времени с детьми, и это принесло свои плоды. Двое детишек практически научились читать. Она много дней разучивала с ними буквы и рассказывала им сказки. Расставаться с детьми было грустно.
– Мы постараемся вам сообщить, где обоснуемся, – пообещал Костас, когда они прощались.
Повесив сумочку на плечо, Афродити пошла прочь. Муж ждал ее, как обычно изнемогая от нетерпения.
