Илья подкинул в притухшую печку смолевое полено, вытащил из кармана трубку, закурил. Табачный дым шерстистыми волнами втягивается в насечку печной дверцы.
– Ты, Федя, из города? – интересуется Илья, понимая, что не спит Федор, ворочается.
– Родился в деревне, близ Томска… Прошлым летом хотел вклиниться в институт на геологический, но вылетел пробкой…
– Зачем выбили пробкой? – недовольно спрашивает Илья.
– Знаний маловато накопил для института… Не вся школьная премудрость в мозгах удержалась, – поясняет Федор. – А чертовым экзаменаторам невдомек, что я с десяти лет беспризорничал и вместо матери с отцом меня детколония воспитывала. А им подавай проходной балл… – Федор в сердцах плюнул. – А вообще-то хрен с ними, хватит с меня и техникума.
– Тебе много лет?
– Тридцать два… Моложавистый… Передряги близко к сердцу не пускаю.
– Ты веселый…
– Слушай, Кучум, оформляйся-ка ты к нам на буровую… Сам говорил, что самолет любишь да разные машины. Машин у нас навалом, а с буровой вышки, как с аэроплана, тайгу видно… Пойдешь учеником дизелиста. Через три-четыре месяца станешь помощником, а летом отправим тебя на курсы… Глядишь, поступишь в геологический техникум. В своих же родных краях станешь бродить… Соглашайся! – Федор решительно хлопает ладонью по деревянному ящику с инструментом.
– Геологом быть?.. – опешил Илья от предложения. Ему и радостно, и сомнительно: не шутит ли Федор. – Машины разные люблю, тайгу люблю. Буду искать железо, уголь, а по дороге белку и соболя стрелять. Подумать надо.
– Какое тебе железо, уголь… Мы нефтеразведчики. Газ искать надо. Нефть!..
6
Позади январь с грызучими морозами, отбушевали февральские дурные метели. Вот и март… Однажды, в ночную мартовскую оттепель, взъярилась пурга, пошла гулять в хмельном раздолье по сонной деревне. Кружатся вихри, штукатурят стены домов, кроют ледяной коркой деревья, безнаказанно дикуют в потемках, бегут с приплясом по улицам и переулкам, прячутся под крутоярым берегом. Ложатся вьюнки на крышах вислым навоем.
Что эта ночь готовит Тане Сухушиной? Месяц назад была в районной больнице. Лена с Ниной Павловной осмотрели Таню, порадовали молодую женщину: «Жди двойню». Родовые схватки начались неожиданно. Тихо в избе. Горят две керосиновые лампы. Одна стоит на столе, вторая, под абажуром, висит у потолка. На плите ведро с горячей водой. На скамейке чистые белые простынки. Югана сидит возле Тани. Она не разрешила деду Чарымову везти роженицу в Медвежий Мыс: вдруг роды начнутся в дороге. Два часа назад умчал в район легкую кошевку артельный рысак. И летит сейчас где-то по зимнику дед Чарымов, покрикивая на быстроногого жеребца…
– Югана, боюсь я… страшно, – шепчет Таня, когда схватки немного утихли. – Умру я… Костя ничего не узнает.
– Пошто гнилые слова на языке держишь? Югана сама рожала много раз. В тайге рожала, в чуме. Югана сама помогала рожать многим женщинам из племени Кедра. Никто не умирал.
– Югана… Костя не знал, что я беременная… – шепчет женщина.
– Пошто обманывала, молчала? – сурово спрашивает старуха.
– Не обманывала я… Кто-то из деревенских написал ему, будто я с Ильей схлестнулась, что Илья у меня часто ночевал…
– Сонька пакость делала, – уверенно говорит Югана. – Она писала. Маленько вредна была. Илюшку хотела на себе женить… Югана знает. Лежи. Рожать будем вместе. Совсем пустяк. Маленько больно будет. Кричи. Хорошо кричи, боль голосом выкидывай… Петухи запоют, Лена-доктор приедет… – шепчет старуха утешительные слова. – Мухорка-жеребец, как птица!..
– Дай бог. Успели бы… – Таня сжимает зубы, пережидает боль и шепчет бессвязно: – Раньше началось у меня… на две недели…
– Больши у тебя ребенки стали, рано в жизнь захотели идти, – мудро объясняет Югана все тем же ровным голосом, и от этого спокойного Юганиного голоса легче становится роженице.
Взлаял соседский кобель, встревоженный женскими воплями. Взвыла протяжно Сильга у сеновала. Унесла метель собачий вопль, схоронила в прилеске.
И под утро не унималась пурга. Пропели в теплых хлевах деревенские петухи, поклохтали спросонья куры. Приветствовали петухи по небесному календарю начавшийся день. Кое-где засветились в избах окна. Стучала в дверь новая жизнь запахом приближающейся весны.
Фыркает пеной взмыленный, разгоряченный жеребец. Уставшие ноги рассекают копытами закостеневший дорожный навой.
– Ну-ну, милой! – покрикивает дед Чарымов, не знает он, что с опозданием привез Лену и Нину Павловну…
– Югана… – вскрикнула Лена, войдя в избу, – что с ней?
Вытянувшись, лежала на койке Таня, укрытая белой простыней. Лицо бледным-бледно – ни кровинки.
А Югана спокойна. Трудно угадать по ее глазам, что здесь произошло, почему такая зловещая стоит тишина…
– Спит Таня. Крепко и долго будет спать, – наконец поясняет Югана. – Пусть Лена садится. Пусть Нина Павловна садится. Вот у печки скамейка. Чарым чай греть будет. Больша дорога была у вас…
– Ребенок живой? – тревожно спрашивает Лена.
– Все живы… – так же спокойно и неторопливо говорит старая эвенкийка. – Югана помогала рожать. И Югане тяжело было…
– Двойняшки… – радуется Нина Павловна, отогревая руки у плиты.
Югана отрицательно качает головой.
– Первый парень плохо шел. Югана маленько ему помогала, руку давала. Хорошо кричал первенец – долго ему жить. Отдохнула Таня маленько. Еще одного мальчика Югана приняла. Крикливый, сердитый будет…
– Мне нужно их посмотреть, – решительно говорит Лена.
Югана остановила доктора.
– Спят все. Четыре мужика!
– Югана!.. – Лена обняла и расцеловала старуху.
– Четыре сына?! – прошептал опешивший дед Чарымов, не веря услышанному. – Да… оказия…
– Можно маленько смотреть… – открыв дверь в соседнюю комнату, пригласила эвенкийка.
7
– «Первый»… «Первый»… – Я – база… Прием..?
– «Первый» слушает…
– Тягач три дня назад вышел из Медвежьего Мыса… Везет трубы и цемент…
– Спасибо… Давно ждем… Как прогноз?
– В конце марта ожидается сильная оттепель. Желательно, чтобы тягач успел сделать еще один рейс. Отправим масло, турбобур и талевый блок… Как успехи, «Первый»…
– Спасибо. Забурились неплохо… Сто метров с лишним прошли.
– Понял. Желаю успеха… Прием окончен…
Геннадий Яковлевич, переговорив по рации с начальником Юганской нефтеразведки, вернулся к столу и стал изучать заявку на запасные части к тракторам, гусеничному вездеходу, для дизелей и насосов буровой. Приходилось заранее предугадывать все возможные поломки… Буровая будет отрезана от Большой земли почти на три месяца.
Невольно он подумал о Никите Бурлаке и Кучуме. С первых дней монтажа буровой на их плечи легла ответственная и тяжелая работа. Завезти из Медвежьего Мыса трубы, оборудование и горючее через таежное бездорожье – дело нелегкое. Путь тягачу с прицепом предстоит не ближний.
Зимник петляет по тайге, огибая топи, перебрасываясь через речушки по бревенчатым настилам, болотным стланям. В первую же оттепель снег осядет, оголятся валежины, пни, коряги. Был зимник, и сразу нет его, ушел в чертову прорву.
«Да, успели бы Кучум с Бурлаком еще разок обернуться, – думает Геннадий Яковлевич. – Хорошо, если успеют…»
8
Пятый день куражится пурга над юганской тайгой. Пятый день не умолкает ни днем, ни ночью дизель мощного тягача. Никита с Ильей пробиваются к Оглату. Отдохнуть им некогда, да и не думают они об отдыхе. Ждут их на буровой.
По каким-то немыслимым приметам отыскивает Илья в этой снежной круговерти зимник. Временами дорога идет через болота. В оттепель это самые опасные места. А когда зимник штопором ввинчивается в хмурый густоствольный кедрач, в чернолесье, то надсадный рев трактора с двухсанной цепкой становится приглушенным, слово увязает в воздушной трясине.
К вечеру пурга стихла. Напыжился лес, причесанный ветром-секачом, зачуял говорливый трескун-мороз. Молчит эхо, не передразнивает стон двигателя, не повторяет, лукаво заигрывая, крик человека. Воздух сгустился, стал осязаем. Пропитался мелкой кристаллической пылью, образующей холодный туман. Стоит тайга взлохмаченная, чепурится-пудрится кухтачом. Усыпила, убаюкала ночь всю живность, заковала диковинную землю Югана.
Никита – мужчина могутный, бородищу отпустил цыганскую – вид мужалого первопроходца. На нем промасленная телогрейка и такие же засаленные стеганые брюки, заправленные в серые собачьи унты.
Вечерние сумерки давно смешались с пучливым изморозным туманом. Стоит густая вязкая темнота. Никита ведет трактор по зимнику, ощупывая дорогу прыгучими желтыми лучами фар.
– Говоришь, луну ждать? – переспросил он, беря на себя левый рычаг и пуская трактор в обход поваленной пихты.
