так то и вспомнится, время огромных тыкв, август. Ведь ее дурачок на улицу распояской пьяный вышел и с бешеным офицером-мамонтовцем речь как раз про Турцию завел: пять лет назад, мол, на Святой Софии в Константинополе православный крест водружать собирались, братьев-единоверцев вызволять из-под османского ига, молебны служили, а теперь его, крест, и на своих, русских церквах удержать не в силах: в первопрестольной Москве — безбожники-большевики, в Киеве, матери городов русских, — вроде немцы, — да как же, мол, это так, ваше благородие, господин войсковой старшина?
— Может, еще одну возьмем, пока магазин не закрылся?
— Нет, старик, хватит! Домой пора.
— Жена ждет?
— И она.
— Огорчить боишься?
— Да… вообще-то. Слезы ведь, если лишний запашок!
— Вот тебе и равенство полов! А я так считаю: жена либо товарищем должна быть, либо — Нюшкой. А то и получку им до копейки отдай, и ходи по одной половице! Тьфу! Твоя письма распечатывает?
— Да. Хотя мне пишут редко. Некому.
— Ну вот. И карманы посещает, когда спишь! Посещает?
— Да пусть! Жалко, что ли? Там ничего, кроме табачных крошек, нету!
— Нет, тут дело принципа, старичок! — Оглянулся: — Ты, мамаша, тут… распорядись. Возьми, что нужно. Остальное брось — дворники подберут. Дворники теперь — студенты сплошь, а раньше было — сплошь татары. Пошли мы. Будь здорова!
И — ушли, разговаривая о женах. Старуха пододвинулась к богатству, наследницей которого нечаянно оказалась, подождала, пока прежние его владельцы скроются за углом. Тонкий стакан показался ей необычайно хрупким, и она бережно завернула его в клок газеты, чтоб не разбился ненароком. Граненые-то прочней! К темной длинногорлой бутылке липли пальцы, и старуха тоже завернула ее. Конфеты в ярких бумажках оказались твердыми, старухе не по зубам.
Уложив в чемодан нежданно-негаданно свалившееся на нее богатство, старуха огляделась. Из темнеющего сада увели последних упирающихся детей. Вместо них вдоль скамей бродили теперь собаки. Старуха глядела на них со страхом и удивлением: уж очень они были разные, эти столичные сучки и кобели, и ни одна из них не брехала.
Вздрагивая, когда какая-нибудь из собак — большая ли, маленькая — приближалась к ней слишком близко, обдавая ее жарким влажным дыханием, старуха дожевала хлеб. Ей захотелось пить, но поблизости не было видно ни колодца, ни колонки, и старуха решила утолить жажду яблоком.
Мимо нее, обнявшись, прошла парочка — парень и девушка в короткой юбке. Они сели на соседнюю скамью, в тень, и, тихо переговариваясь, оба сразу закурили. Старуху удивило то, что девушка курила спокойно и открыто. А ведь молоденькая еще! Докурив, парень зарылся лицом в девушкины волосы. Старуха едва не подавилась яблоком и в смущении отвернулась.
Рассвета нового дня она решила дождаться именно здесь, на этой вот скамье, а утром вновь пуститься на поиск. Лишь бы дождичек не упал. Чемодан прекрасно заменил подушку. Старуха подняла воротник пиджака и, решив не разуваться, забралась на скамью с ногами. Было жестко, но она закрыла глаза и погрузилась в мечты о справедливом и ласковом генерале.
Ей нужен был человек, которому ничего не надо рассказывать, не надо выуживать из памяти и облекать в слова то, что давно отболело, изжилось, забылось, быльем поросло, — человек, который на ее безмолвный вопрос: «Зачем все?» — ответил бы твердо: «Так — надо. Так — правильно. Ты все исполнила. Теперь отдыхай!» Без этих слов жизнь казалась ей незавершенной, и она верила, что такой человек есть. Обязан быть. А как же? И не меньше чем генерал.
— Гражданка, — отгоняя сладкую мечту, строго сказал кто-то. — Здесь спать не полагается!
Старуха, путаясь в длинной юбке, торопливо села и вскинула глаза вверх. Перед нею, переминаясь с ноги на ногу, стояли милиционеры — молоденький и постарше. У того, который был постарше, на груди сияли какие-то знаки. «Награды, — с трепетом решила старуха. — Ишь какой серьезный…»
— Разве здесь место для ночевки, гражданочка? — хриповато спросил старший милиционер и с опозданием понес правую руку к козырьку фуражки. Его ладонь, двигаясь, на мгновение заслонила собой сияние витого желтого шнура и кокарды на фуражке. — В общественном месте, а?
— Шли бы вы домой, — посоветовал младший, совсем мальчишка. — Или вам плохо? Так мы «скорую» можем вызвать…
Старуха в смятении вскочила. Она рукою, не смея оглянуться, попыталась нащупать ручку чемодана, совсем позабыв, что он лежит, а не стоит. Старший милиционер посмотрел на чемодан долгим оценивающим взглядом.
— Приезжая, — сказал он своему юному коллеге. — Не видишь разве? — Он вздохнул. — М-да! Задача. Придется в отделение доставить. Нельзя ей тут, непорядок это… Поднимайтесь, мамаша, поднимайтесь! Пойдете с нами.
— …и пришли тут бояре и дворяне, и взашей старуху затолкали! — переврав строки из сказки великого русского поэта, громко прокомментировал кто-то посторонний.
Молоденький милиционер, взявший было старуху под руку, дернулся, словно от удара. Гримаса обиды исказила его лицо. Вслед за ним оглянулась и старуха. Кроме давешней парочки, на соседних скамьях не было никого. Девушка опять курила — над скамьей плавал аленький огонек.
— Ладно, пошли, — сказал старший милиционер и сморщился, как от зубной боли. — На каждого если внимание обращать, никаких нервов не хватит! Акафистов при нашей работе ждать не приходится… — вздохнул он.
Немного приотстав, он нес старухин чемодан, который казался ему слишком легким. Именно эта легкость и натолкнула его на подозрения: он как-никак был профессионалом и находился при исполнении.
— У тебя… у вас ничего не украли? — спросил он. — Район, правда, спокойный, но мало ли?..
Старуха оглянулась испуганно.
— Так нечего ж красть, — пролепетала она, потея от страха. — Вещей нет — одна кофта, еще смертное в узелке, а хлеб я съела, с яблоком…
Она вспомнила про пустую бутылку и стакан, завернутые в лоскуты газеты, и почувствовала себя преступницей, воровкой. Будто молодая жена кого-то из механизаторов пришла срамить ее под самые окна. Она втянула голову в плечи. Сейчас, сейчас разнесется обвиняющий крик:
— Карга старая! Не приваживай, не привечай!
Милиционер, однако, вопросов больше задавать не стал, только вздохнул тяжко и переложил из руки в руку легкий чемодан. Их процессию обогнала худенькая девочка в брюках, с прическою «конский хвост». Она вела на поводке огромного и гладкого, похожего на теленка пса. Старуха испуганно шарахнулась в сторону, потянув за собой молоденького милиционера, но высокомерный пес даже и взглядом их не удостоил. Девочка накрутила на запястье и без того туго натянутый поводок и, беспечно посвистывая, будто мальчишка, перебежала улицу — прямо перед носом большой черной машины, катившей бесшумно, словно тень или сон. На противоположном тротуаре девочка отпустила поводок, и пес, задирая громадную тяжелую голову, преданно затрусил с нею рядом.
Оказалось, что в милиции совсем не страшно. Наоборот — тепло, светло, люди веселые. Старуху усадили за длинный стол, на крышке которого в беспорядке валялись черные костяшки домино, и дали ей большую кружку с теплым и сладким чаем. Потом откуда-то принесли огромный, посыпанный маком бублик.
Дежурный старший лейтенант быстро просмотрел старухины бумажонки и подпер голову рукой. В камере уже сидела тройка подвыпивших молодцов, что было расценено проезжавшим мимо патрулем как мелкое хулиганство, да если бы их там и не было, пускать туда старуху не имело смысла.
Во-первых, впереди ночь, камера может понадобиться в любой момент, во-вторых, она — что скрывать? — сыровата, а в-третьих, нет даже шинелей, чтоб дать старухе постелить под себя и накрыться: лето ведь, никто шинелей не носит. Правда, в кабинете начальника отделения стоял диван, но поместить туда старуху дежурный не решился. Он хотел было позвонить начальнику домой, на квартиру, и спросить разрешения, но тут же одумался и с опаской покосился на телефон.
— А может, в гостиницу ее определим, товарищ старший лейтенант? — предложил молоденький милиционер, ласково поглядывая на старуху. — Позвонить туда, договориться…
Дежурный отмахнулся в сердцах:
— В какую еще гостиницу? Там и с паспортом-то не для всякого место найдется, бронь нужна, а у нее вот — цидулька из сельсовета! — Он потряс справкой, написанной на листке, вырванном из обыкновенной школьной тетрадки. — Ты что, маленький, не соображаешь совсем? Не в деревне родился? Нет, тут нужно другое решение искать…
— А если на вокзал? — подумав, сказал тот милиционер, который был постарше и носил на груди загадочные знаки отличия. — Не одна ведь она там такая…
Дежурный медленно посветлел.
— О, — сказал он, взвесив все «за» и «против». — Это мысль! Сейчас я с их дежурным соединюсь, потолкуем, — он потянулся к телефонной трубке, — думаю, договоримся! А вы, гражданочка, ничего, — обернулся он к старухе, — вы кушайте себе! Сейчас мы вас устроим.
