— Не надо, — перебила она.
— Нет?
— Я не хочу об этом слышать.
— Конечно, — сказал Клем, — Зачем?
В тепле комнаты он размяк, голос внутри настойчиво убеждал повесить трубку.
— Ты обращался к кому-нибудь? — спросила она, — Разговаривал с кем-нибудь обо всем этом?
— С врачом?
— Не обязательно с врачом.
— Со священником?
— Если ты верующий, то да, — сказала она. — Но ты, кажется, неверующий.
— Я сегодня напился, — сообщил он.
— Вы подошли слишком близко к краю, ребята, — сказала она. — Чересчур близко.
— Мы думали, что мы нераздражимы.
— Не — что?
— Неразрешимы.
— Неразрушимы?
— А что ты готовишь? — спросил он.
— Макароны «кантеллони» со свининой, каштанами и курагой.
— Классно звучит. И ты звучишь просто классно.
— А сейчас иди спать, Клем.
— Я надеюсь, он вернется, — сказал Клем, — Найдет свою дорогу.
— Не беспокойся, он непременно вернется, — ответила она, и Клем услышал, как она улыбнулась, — Я убежденная сторонница счастливой развязки. Чего и тебе желаю.
Утром Клему удалось поспеть к завтраку за несколько минут до его окончания. Он выпил тепловатый кофе и набил карманы фруктами, потом, вернувшись в номер, принял болеутоляющее и минут двадцать стоял под душем, пытаясь вспомнить, о чем разговаривал с Шелли-Анн. Обшарив карманы в поисках сигарет, он нашел только несколько франков, чек из ресторана и авиабилет в исчирканном конверте. Потом он смотрел сводку новостей по Си-эн-эн и Би-би-си. Потом, нагишом присев на край кровати, позвонил Лоренсии Карамере.
— Хотите, чтобы я пришел к вам в офис? — спросил он, — Они знают про это?
— Я не могу вам помочь, — сказала она, — Пожалуйста, прошу вас, отстаньте от меня.
— Вы — на рю дю Скептр, верно? Это совсем рядом, — Он помедлил, давая ей время представить появление в офисе незнакомца, повествующего о кровавой резне, о скрывающихся от правосудия беглецах.
— Дайте мне ваш номер, — попросила она. — Я вам перезвоню.
— Когда?
— Сегодня.
— Даю вам час, — сказал он. — Если в течение часа не будет звонка, ждите меня в вашем офисе.
Он съел припасенные в карманах фрукты, посмотрел какую-то дневную передачу местного телевидения, потом оделся и подошел к окну. Открыл его — в комнату ворвался влажный ветер теплого, ясного дня; внизу блестела чистая после дождя улица. До высоких домов на противоположной стороне было не больше десяти метров, и, глядя в окна квартиры напротив, он без труда мог следить за жизнью ее обитателей. Молодая женщина, повернувшись к нотному пюпитру, водила смычком по виолончели — или это был инструмент поменьше, виола да гамба? — пробуя аккорды неуверенно, но, насколько было слышно Клему через улицу, без ошибок. Он не узнал произведение, что-то медленное, возможно Бах. Девушка сидела так близко, что можно было окликнуть ее и спросить. Интересно, ответит ли она? Поддержит приятный разговор по-соседски? В следующем окне он разглядел семейную гостиную: ковры, картины, разномастные стулья, ваза с белыми цветами. За последним окном был офис или кабинет. За столом сидел, углубившись в работу, мужчина с сединой в волосах и писал что-то, ссутулив спину и выставив согнутый локоть. Что это было — письмо? Рассказ? А может, мемуары (пусть будут мемуары), «История моей жизни», предназначенная для юной музыкантши, звуки игры которой просачивались под дверь кабинета? Строки, назначение которых — помочь девушке разгадать загадку бытия, стреножить жизнь, повалить ее на спину и обнажить ее беззащитное брюхо.
Зазвонил телефон. Перегнувшись через кровать, он поднял трубку.
— Около церкви Святого Бонифация есть кафе, — Она сказала название, и он нацарапал его в лежащем у телефона блокноте. — Приходите в пять тридцать, ровно в пять тридцать.
— Рузиндана придет?
— Приходите один. Никаких камер и магнитофонов.
— Он придет?
— Я изучала право.
— Мы все изучали право, — сказал Клем.
Он взял карту и вышел из гостиницы. Купил в табачном киоске сигареты. Через полчаса он нашел церковь (закопченный фасад, крыша с башенками) — она, как часовой, стояла на краю полукруглой площади на краю Матонге. Разбросанные там и сям кафе и рестораны придавали району цветуще-богемный облик. Указанное Лоренсией Карамарой кафе — «Марсианский пейзаж» — выглядело совсем не так, как он ожидал. Стены были увешаны плакатами в стиле поп-арт, звучал американский свинг пятидесятых годов, посетители — студенты, молодые служащие, всякие творческие типы — в основном белые. Может, она выбрала это кафе из-за размера? В нем могло уместиться человек двести, даже больше. А может, в самом Матонге было достаточно обитателей, которые, подслушав обрывки их разговора, могли догадаться, что к чему; людей, для которых апрельские события были не просто сводкой иностранных новостей, уже погребенных под лавиной новых ужасов новых войн. Раз большинство жителей Матонге имели один с Рузинданой цвет кожи, он почему-то решил, что тот должен скрываться непременно в этом районе. И как его после этого назвать? Идиотом? Расистом? Может, он еще что-нибудь напридумывал сдуру? С чего он взял, что Матонге — такое удобное убежище?
В гостинице Клем спал, пока не проснулся от собственного храпа. Нужно было еще как-то убить два часа. В доме напротив одиноко стоял пюпитр, и за письменным столом больше никого не было (возможно, мужчина просто заполнял налоговую декларацию или составлял список покупок). В ванной Клем побрился, потом, запрокинув назад голову, закапал глазные капли. В четверть пятого, устав расхаживать по комнате, он надел пиджак, сунул под мышку пластиковую папку и спустился в зеркальном лифте на первый этаж. Клем заставил себя идти медленно, как беспечный гуляка, единственной заботой которого является выбрать, в каком кафе выпить первый вечерний аперитив. Когда он добрался до улицы Святого Бонифация, было без десяти пять. Он устроился в кафе напротив открытой угловой двери «Марсианского пейзажа». Естественно, он не имел малейшего понятия, как выглядит Лоренсия Карамера, но решил, что ее, в ее состоянии, нетрудно будет узнать. И потом, с ней же должен быть Рузиндана? Она не обещала привести его, но иначе зачем эта встреча? Ему вдруг пришло в голову, что за всеми его переговорами с Лоренсией Карамерой, возможно, стоял Рузиндана. Выползет ли он нынче из своего укрытия? Либо эта встреча положит начало ряду бесполезных свиданий, во время которых ему придется столкнуться не с бургомистром городка Н***, а с хитросплетением отговорок, уловок, лживых историй, придуманных, чтобы сбивать его со следа, пока в нем не охладеет пыл к продолжению погони. В общем, не такая уж плохая стратегия.
В пять тридцать пять с проспекта Луизы на площадь повернул белый «мерседес», пересек ее, не остановившись, но через несколько минут возвратился и остановился около «Марсианского пейзажа». Задняя дверца открылась, показавшиеся из нее женщина и двое мужчин направились в кафе. Машина уехала. Клем подождал еще с полминуты, затем, оставив пригоршню мелочи рядом с пустой чашкой, пересек улицу. Через окно он видел, что они заняли столик у дальней стены, под огромным, в несколько квадратных футов, плакатом, изображающим марсианскую пустыню. Они сидели, как на собрании, все трое по одну сторону стола, спиной к стене: женщина слева, затем молодой человек в облегающей мышцы рубашке с короткими рукавами, а рядом с ним, наклонив голову и глядя на стол сквозь очки в черной оправе, сидел пожилой, изможденный человек с седой бородой.
— У вас есть пять минут, — сказал молодой человек; прищурившись и не мигая, он следил, как Клем приближался к столику, — Пять минут, говорите, что вам нужно, а потом убирайтесь и больше не возвращайтесь.
Клем опустился на стул напротив него и, садясь, почувствовал аромат какого-то пахнущего сладким ромом и специями туалетного средства — одеколона или тоника для волос, но не мог пока определить, от которого из мужчин шел этот запах. Он повернулся к пожилому человеку:
— Вы Сильвестр Рузиндана?
Медленно, словно движения причиняли ему боль, тот поднял голову.
— Я очень долго ждал встречи с вами, — Клем произносил десятки раз отрепетированные в тишине гостиничного номера слова, — Я даже побывал в вашем доме. Хотя другие добрались туда раньше.
Ответа не последовало, на лице человека не отразилось ни тревоги, ни вызова, ни стыда.
— Вашего дома больше нет, — сказал Клем. — Он разрушен.
Опять — ничего. Клем раскрыл папку и вытащил из нее напечатанные в Лондоне снимки. Когда он приближался к столу, сердце бешено колотилось, но сейчас он успокоился, был почти холоден, так что нотки гнева в голосе звучали почти искусственно.
— Эти фотографии я сделал в апреле, — сказал он, — В церкви в Н***. Думаю, вам не потребуется объяснять, что это.
