– Фамильярно. Ладно, пока оставим «многоуважаемый». Пиши, – кинул Шубин секретарше. – «Многоуважаемый Николай Поликарпович! Коллектив Норильской комплексной геологоразведочной экспедиции горячо… нет, лучше сердечно… поздравляет вас с шестидесятилетием и желает…» Ты почему не пишешь?
– Я уже три раза это писала, – огрызнулась секретарша. – «И желает крепкого здоровья, больших трудовых успехов и счастья в личной жизни». Прочитать еще?
– Ну, прочитай.
– «Уважаемый Николай Поликарпович! Горячо поздравляя вас с шестидесятилетним юбилеем, коллектив НКГРЭ желает вам несокрушимого здоровья, новых творческих успехов…»
– «И счастья в личной жизни»? – с безнадежным выражением лица предположил Шубин.
– Нет, – возразила секретарша. – «И большого счастья в личной жизни». Есть еще два варианта, но они такие же. Прочитать?
– Не нужно.
– А если не крепкого здоровья, а богатырского? – неуверенно предложил главный геолог.
– Хрен редьки не слаще, – отмахнулся начальник.
– Можно не «счастья в личной жизни», а «новых радостей в личной жизни», – подсказал тот же Хемингуэй.
– Что ты несешь? – почему-то разозлился его собрат по свитеру и бороде. – Шестьдесят, он же старик! Какие могут быть у него новые радости в личной жизни?
– Ну, не знаю. Любовницу завести. Да мало ли!
– Любовниц он заводит без наших пожеланий, – прервал перепалку Шубин. – А что такое старость, я вам скажу. Это когда удовольствие превращается в обязанность. – Он немного помолчал и закончил: – Зато обязанность в удовольствие. Это утешает.
– Кто такой Николай Поликарпович? – вполголоса спросил Леонтьев у ближнего Хэма.
– Заместитель министра геологии.
– И у него юбилей?
– Ну! Второй час сидим, не можем сочинить адрес. Коротенький получается, а нужно хотя бы на полстраницы.
– Плохи наши дела, – констатировал Шубин. – Ходим, как коза на веревке. Небось, отчеты катаете на сто страниц, а тут текст на полстранички выдать не можете!
– Так то отчеты, – возразил главный геолог. – Там все по делу. А тут…
– А тут не по делу? – перебил Шубин. – Это дело поважнее отчетов! Ты вот представь: на юбилее все будут зачитывать адреса. Нормальные, с чувством. А от нас – три слова? Что он про нас подумает? Я скажу что: мудаки там в Норильске, адреса сочинить не могли. Или не захотели мозгами пошевелить?
Неожиданно Шубин замолчал и стал внимательно смотреть на Леонтьева. На его канцелярском лице сначала отразилась напряженная умственная работа, а затем оно посветлело, будто ему сообщили чрезвычайно радостное известие.
– Слушайте, что мы мозги попусту сушим? У нас же писатель есть! Настоящий московский писатель. Валерий Николаевич, выручайте!
Все взоры с надеждой обратились на Леонтьева, а он с опустившимся сердцем понял, что все его планы жизненного устройства пошли прахом. Еще не пошли, но сейчас пойдут. Потому что он никогда в жизни не сочинял юбилейных адресов и понятия не имел, как можно выскочить из заколдованного круга штампованных словосочетаний. Поздравляем и желаем. Желая, поздравляем. Поздравляя, желаем. Ну кому он нужен, если не может справиться с таким пустяковым делом?
А самой горькой была мысль о том, что не видать ему больше овчинного тулупа, с которым он уже успел духовно сродниться.
– Этот Николай Поликарпович, он кто – геолог? – спросил Леонтьев только для того, чтобы потянуть время.
– Да какой он геолог! – пренебрежительно отозвался Шубин. – Из партийных деятелей.
– В Норильске бывал?
– Пару раз прилетал.
– В тундру ездил?
– Возили. На ближнюю точку. Там у нас все для поддачи.
– Понравилось ему?
– Еще бы нет. Олешка купили, осетра добыли. Набрался, до ночи песни пел. Еле увезли.
– Какие песни?
– Да какие? – вмешался главный геолог. – «Подмосковные вечера». У других слов не знал.
– Еще одну знал, – подсказал Хэм. – «Держись, геолог, крепись, геолог, ты ветру и солнцу брат». Но не до конца.
В кабинете начальника крупной сибирской стройки Леонтьев однажды увидел плакат, поразивший его своей парадоксальностью: «Если трудности кажутся непреодолимыми, значит близок успех». Он вдруг почувствовал, что близок к успеху. Попросил секретаршу:
– Пишите. «Дорогой Николай Поликарпович!..»
– «Дорогой»? – переспросил главный геолог.
– Да, дорогой.
– Панибратски.
– Нормально. «Такие знаменательные даты, как ваше шестидесятилетие, являются праздником не только для вас, но и для всех ваших коллег, соратников, друзей и подчиненных», – продолжал Леонтьев, ощущая прилив вдохновения от мысли, что вырвался из заколдованного круга на оперативный простор. – «Геологи Норильской экспедиции вместе с самыми близкими вам людьми радуются вашему творческому долголетию, неиссякаемой энергии, завидному жизненному оптимизму, которым вы заряжаете всех, с кем сталкивает вас трудная геологическая тропа…» Успеваете?
Секретарша кивнула.
– Абзац. «Мы часто вспоминаем встречи с вами, совместные поездки в суровую заполярную тундру, долгие вечера у костра, ваши ценные деловые советы и раздумья о жизни, которыми вы щедро делились с нами…»
– Ну дает! – восхитился один из Хемингуэев.
– Не сбивай! – прикрикнул Шубин.
Но Леонтьева уже было не сбить.
– «Мы помним ваши душевные песни, исполненные и грусти, и присущего вам неиссякаемого оптимизма. Для молодых норильских геологов общение с вами стало прекрасной жизненной школой, одним из событий, которые не забываются никогда…» Хватит?
– Пожалуй, – согласился Шубин. – Уже набралось почти на страницу.
– А то могу еще.
– Не нужно.
– Тогда закругляюсь. Абзац, – продиктовал Леонтьев. – «Примите же, дорогой Николай Поликарпович, самые сердечные поздравления от геологов нашей экспедиции. Желаем вам богатырского здоровья, новых успехов в труде и большого счастья в личной жизни». Вот и все.
– Готово, – сказала секретарша.
Шубин взял блокнот, в полной тишине прочитал текст, потом назидательно поднял указательный палец и произнес:
– Писатель!
Все в кабинете посмотрели на Леонтьева с уважением. Он понял, что этот неожиданный экзамен он выдержал.
Несколько дней Леонтьев прожил в гостинице, потом по ходатайству начальника экспедиции ему выделили комнату на шестом этаже шофёрского общежития комбината в конце Ленинского проспекта. Комната была метров восемь, с газовой плитой и совмещенным санузлом в коридорчике. Места в ней хватило только на кровать с панцирной сеткой и письменный стол. А что ещё нужно человеку, начинающему новую жизнь?
Леонтьев опубликовал два очерка о норильских геологах в «Смене» и в «Огоньке», давал информации в «Заполярную правду», организовал большую передачу на местном телевидении. Много времени эта деятельность не занимала, в апреле он улетел на Имангду с гидрогеохимиками. Потом пошел летний полевой сезон, вдосталь покормили тундровую мошку. В начале сентября выпал снег, отряд вернули в город, началась камералка. О том, что основная задача Леонтьева прославлять НКГРЭ, все как-то позабыли, загружали его работой по полной программе, тем более что числился он старшим техником-гидрогеохимиком. Это ему не понравилось, потому что приходилось приезжать к девяти и высиживать на работе до шести, а утром и вечером штурмовать переполненные автобусы. Поэтому он легко дал себя переманить на студию телевидения. Шубин согласился на перевод, заручившись его обещанием геологов не забывать.
Так Леонтьев стал редактором общественно-политического вещания. Директор студии Дмитрий Кузьмич Карпов, человек лет пятидесяти, невыразительной внешности, из партийных работников, обещал ему должность старшего редактора, что давало не очень большую, но все же ощутимую прибавку к зарплате, но тянул, объясняя это тем, что горком не утвердит, так как Леонтьев не член партии. Врет или говорит правду, он понятия не имел. Но давать задний ход было поздно.
На маленьких местных студиях, вроде норильской, редактор – прислуга за все. Он и сценарии пишет, и ездит на съемки с оператором, и готовит выступающих, и сам ведет передачи. В то время ни о каких видеомагнитофонах и ПТС и понятия не имели, все шло в прямом эфире живьем. Не больше пяти процентов времени занимала работа редактора как такового, а все остальное – организационная суета. Единственным, хоть и очень сомнительным, преимуществом телестудии перед НКГРЭ было то, что рабочий день здесь был ненормированным.
С вхождением Леонтьева в новый коллектив никаких трудностей не возникло. И если поначалу к нему отнеслись с некоторой настороженностью, особенно главный редактор Анатолий Львов, человек молодой и очень мнительный, с обострённым чувством собственного достоинства, то вскоре поняли, что новый сотрудник не строит из себя столичного журналиста и никому конкуренции не составляет. Он быстро стал своим, ни от какой работы не отказывался, а после трудных передач спускался вместе со всеми с сопки, на которой стояла телестудия, в кафе «Солнышко» и расслаблялся болгарской «Плиской», которая в тот год не переводилась в Норильске.
