Португалка встала, — и, загребя его за плечо, развернула к себе. Близко-близко осмотрела лицо.
— Не-е… Вре-ешь… У царя-то — вона какая борода доложна быть! — провела ладонью по животу. — А ты… врешь, зараза, как сивый мерин. У-у, обормот, болтун!
Она погрозила Валичке кулаком, и быстро пошла к своей избе.
— Напрасно ты так шутишь, — молвила Мелита. — Не надо здесь так шутить.
— Что, опасно? — хохотнул Валичка.
— Опасно, не опасно… Всяко может случиться. Ты-то человек по рождению городской — а я здесь выросла, знаю.
— А-ай… — он махнул рукою, но вдруг насторожился: — Ах, Господи, опять нарисовался…
Это Иван Носков молодцевато, подбоченясь, выруливал под Мелитины очи. Бережно взял ее ладонь, прижал к груди:
— Сударушка моя! Иди ко мне жить!
— Ну, вот еще! — нотариус запламенела щеками, вырвала руку — но, однако, не уходила: ждала, что скажет Иван дальше.
— Чего это ты вдруг? — спросила она.
— Да не могу больше! У меня тутока, в пяти верстах, ферма стоит. Говорил вроде: перва-то баба давно от меня ушла, я еще в совхозе робил. И сына бросила. А я, по правде-то, не в обиде тогда был: да кому и нужон-то: вахлак, нищета! А как слободу-ту крестьянину объявили — «Э-э, — думаю, — теперь… не так пойдет… докажу я вам…». Землю, трактор, плуги выдрал… машинешку худенькую… Все продал, пузо рвал… пять коров с быком завел… Э, мо, гляди теперь на меня: богатой, хозяин!.. Сараишко, избу большую старую наладил… Поверишь ли: три раза жгли! Своя же нищета жгла, старые мои корефаны: кулак, мо!.. А ведь я их не угнетал: все на своем да сыновом горбу. А они — то жгут, то крадут… а, и вспоминать-то… Сверху власти упали: кто взятку, кто налог просит… Прокурор как-то приехал, и толкует впрямую: давай, мо, поросенка! Разве он раньше-то такое себе позволил бы?..
— Короче, разорили? — участливо спросила Набуркина, вдоволь наслышанная о подобных историях.
— Да не-ет!.. Я ведь мужик-от розумливой! Рупь считаю, да пять в уме держу. Своя бугалтерия. Забогате-ел! А потонул мой карапь от иной пробоины. Жже-н-н-нился я, вот!! Жэньшына была… уч-чительница, што т-ты-ы!.. А тогда работала в районо. Приехала как-то нашу школу глядеть — да запозднилась, не успела на автобус-от. А я тогда школе-то помогал маленько: дровишек там, тесу подкину… Вот выгружали у школы тес-от, гляжу — она с остановки бредет: не успела, стало быть. Подошла, разговорились: мо, не подбросите? А у меня как раз каретка второй и третьей скоростей полетела, машина-то — барахло, старье взял… Я и толкую: поедем-ко ко мне. Пять верст как-нибудь допилим. Чего вам по избам торкаться, в Потеряевке вашему постою никто рад не будет: и густо, и бедно народ живет. А у нас — полна чаша! Пока отдыхаете, мы ремонт сделаем, да завтра вас с ветерком и укатим! Ну, ей и самой интересно стало: какие это такие люди — фермеры? Поехали. Мизгири-то помнишь? Там деревушка ране стояла, а теперь токо мы с Сашкой… Накормили ее, ликеру немецкого поднесли, на рыбалку утром сводили… «Как, — говорит, — хорошо здесь у вас. Чисто, спокойно, экологически безопасно… Всю жизнь мечтала в подобном месте поселиться». «Дак оставайтесь, — отвечаю ей. — Мне как раз хозяйка нужна». А я уж знал, что она холостая, бездетная, и в годах. «Подумайте, мо, а я к вам как-нибудь заеду, потолкуем еще». Короче, через пару месяцев зарегистрировались чин-по-чину, переехала… Дак што ты думаешь: сразу пить, зараза, учала! Видно, привыкла так женско-то одиночество глушить. Ну, и я-то на радостях перво время без бутылки за стол не садился… Сано тоже — рюмочка за рюмочкой… И по-ошли у нас дни златыя! К хозяйству она вопше никак не прилежна была, да я и не угнетал: лишь бы бабой в дому пахло. А она ведь — образованная, сволочь, вон нам кака честь! Н-но-о… Утром опохмелимся, в обед бутылку, а вечером уж — до карачек… Сано-то, по молодости, валять ее начал, по сеновалам, а ежли уеду, или пойду куда-то — дак и в избе… Я как это понял — отрезвел немного: ну-ко вали давай, кричу, отсель! А она толкует: нет, милок, ты мне законной муж, хошь разводиться — делись! Ведь я все ваши законные и незаконные доходы знаю, свою долю давно вычислила. Я только в район сунусь — так вас налоговые органы в клочки разнесут! Прикинул: верно, твоя, шишига, правда… Вот задача! И — что делать, скажи? Убить тут ее, да закопать подальше? Дак ведь она не забродная бомжиха — искать начнут. Нет, тут дело стопроцентно тюремное. А, — думаю, — пропадай все пропадом! Моя вина, моя и беда. Да ка-эк это мы з-загудели-и-и!.. Очнулся я через год — и-и-и… Живу в бане, дом на дрова разобран, ферма сгорела, на подворье ни единой железки, лохмотья на голом теле… Бат-тюшки, а родня-то вся где?.. А мне окружные люди бают: баба твоя, учительница, померла от запоя, сын Сашка три года общего режима отбывает за кражу водки из сельповского магазина, — пора бы и тебе, скотина, куда-нибудь за ними отправиться, чтобы белым светом больше не мутил… Вот так вот, Меланьюшка-матушка…
— Ну и как… теперь? — спросила Мелита. Валичка слушал Ивана, открыв рот: в какие бездны увлекла человека судьба!
— Да ничего… — Носков цыркнул слюной. — Отстроился. Помаленьку и руки, и голову в порядок привел. В совхозных мастерских не все еще, оказывается, растащили: я тракторок из лома собрал, машинешку сгондобил… Сараи снова поставил, скотину завел. Так што снова в богатеи выхожу — уж и палить пытались недавно, во какое дело! — гордо произнес он. — Скоро Сашка освободится — з-заживе-ом!
— В добрый час, Ванюша! — Набуркина тронулась с места. Иван загородил ей дорогу:
— Нет, обожди! Я же толкую: баба мне нужна! Ну не могу я один! А ты мне еще до армии нравилась. Помнишь, как фокстрот да танец-бабочку плясали?
— Да что же мне там делать, в твоих Мизгирях, Вань? Не боишься, что и я там сопьюсь? У меня ведь высшее образование.
— Да спивайся — подумашь, велико дело! У меня денег много. И наплевать на образование. У той профуры тоже было.
— Так ведь и ты следом опять полетишь, — мало тебе одного-то раза?
— Ну и полечу, — не унимался фермер. — Когда-нибудь да ведь и опомнюсь! Как вот теперь.
«Нет, с ним невозможно», — подумала Мелита, и привела последний довод:
— Какой ты, Ваня, нескромный. Говоришь такие вещи — а ведь я здесь не одна… Я со спутником. И у нас отношения.
Постников приосанился, нахмурил глазки.
— Этот-то?.. — Носков усмехнулся. — Ну, его-то мы мигом усмирим. Видишь ножик, мужик? — он похлопал себя по сапогу. Там из голенища торчала ручка здоровенного кесаря. — Давай-ко дуй отсель, пока трамваи ходят. Моя будет баба.
— Ах! — визгнула Мелита. — А ну вынь! Вынь немедленно! И дай, дай сюда!..
Когда они удалились, выполз из проулка вор Ничтяк. И задумался: куда идти? Больно не хотелось появляться перед Крячкиным, объяснять обстоятельства прошлой ночи…
Прошлую ночь, как умница-читатель догадался уже, вор провел в Малом Вицыне. Цель была ясна, задача вполне определена: кража из музея. Наколку Крячкин дал верную, где что лежит, висит — объяснил внятно, — стало быть, чего же тут рассуждать? Надо дело делать. Алик оделся попроще, чтобы не выделяться среди людей, и рванул в райцентр. Провалялся вечер в кустах возле пруда, и около часу ночи — двинулся на дело. Привычно отключил сигнализацию, сдернул замок, по черному прохладному коридору скользнул к другой двери…
Опутя — Никола Опутин, подручный местного авторитета Мити Рататуя — коротал как раз время в дежурке райотдела, играя на «носы» в карты с сержантом Ядовиным — одним из милицейских братьев-близнецов. Сам дежурный, лейтенант Помуевич, убрался спать в красный уголок.
Когда мелко тренькнуло на пульте, Ядовин покосился на лампочки и сказал:
— Опять музей отключился. С-сука, нет покою…
— Не поедешь?
— На чем? С вытрезвительскими я и связываться не стану, а больше машин нету. Только одна и есть на ходу, да и у той бензина — по нулям.
— Кончай… Мы же даем вам бензин.
— Ну правильно… Вот начальник с прокурором на том бензине и рванули рыбалить. А я бегом, как лось, по этим сигналам бегать не нанимался. В музее вся проводка худая, вот ее мыши и рвут. Какой дурак туда ночью полезет? Недавно вон лапти украли — так ведь это смех…
— А я схожу всеж-ки, — Опутя поднялся. — Гляну — может, чего… Проводку-то ведь мы сменили, ты разве не в курсе? Все равно пора точки обходить.
«Ну конечно! — вспомнил сержант. — У них же там склад!» И окончательно успокоился: за своим добром подданные Рататуя доглядывали серьезно.
— Приходи, — сказал он. — Еще поиграем. А то ночью — скука смертная.
Никола вышел в ночь, поежился, и зашагал по скудно освещенной улице. Заглянул к киоскам — там все было нормально. У «нон-стопа» какой-то бухарик ковырялся в карманах, считал деньги, и все никак не мог наскрести на самую дешевую бутылку. Опутя постоял рядом, перемигнулся с продавцом Вадиком Дуней.
