– Послушай-ка, братец, я не знаю, зачем тебе это надо, но прошу, будь поосторожнее, самую малость поосторожнее, ладно? И не вздумай донимать бабушку глупыми вопросами, как Бернта, потому что иначе ты еще хуже, чем я думала. А если ты меня сейчас слышишь, а ты меня слышишь, держу пари, тогда ты к тому же и трус несчастный.
Секунду-другую она громко дышит – и бросает трубку.
– Господи, Михаэль! Что ты натворил?
* * *
Миха на кухне помогает маме готовить обед. Ему не по себе. Мать откидывает волосы с лица, она тоже нервничает. Это видно по глазам.
Бернт рассказал Инге, та рассказала Луизе и заодно, наверное, мутти. Несомненно, мутти в курсе.
Миха не знает, нужно ли что-нибудь говорить.
– Михаэль!
Он перестает орудовать ножом и смотрит на мать. Смерив его взглядом, она отворачивается к открытой духовке.
– Мне просто стало интересно, почему его так долго не было. Почему русские его держали.
– Много кого держали. Это было в порядке вещей. И так было почти у всех моих одноклассников. Если отцы не погибали – значит, оказывались в плену.
– Знаю. Но может быть, не все были пленными. Простыми пленными.
Мать захлопывает духовку.
– Он ничего не делал, Михаэль.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– Ты тоже интересовалась?
– Нет. Разумеется, нет.
– Ты его спрашивала?
– Не пришлось.
– Тогда откуда ты знаешь? Как ты можешь знать?
– Да потому что я знала своего отца. Ты его никогда по-настоящему не знал, Михаэль, ты был слишком маленький.
– Так все просто?
– Да.
– Ну да, конечно. Поэтому мне и возразить нельзя, да? Я ведь никогда не узнаю его так, как ты, верно?
В горле пульсирует кровь. Никогда прежде они так не разговаривали. Мать нахмуривается.
– Да. Верно.
– Тебе было тринадцать, когда он вернулся.
– Двенадцать.
– Тогда и ты его не знала. Он всю твою жизнь отсутствовал.
– Он был мой отец. Просто Аскан. Вот и все.
Расстроена. Голос дрожит, руки дрожат.
– Он не был способен на это, Миха.
– Каждый бы сказал о своем отце то же самое, разве нет? Никто бы не подумал, что его собственный отец мог убивать безвинных.
– Насчет этого я не знаю, Михаэль. Может, тебе лучше спросить того, у кого отец и впрямь убийца?
– Как ты можешь знать? Как ты можешь знать, если ты ни разу не спрашивала?
– Он ничего не делал.
Мать несет кастрюли в столовую. Он следом несет салат. Отец открыл вино и сидит за столом, сложив руки на коленях. Он все слышал. На Миху он не смотрит, молчит. Напротив сидит Мина. Когда он входит, она поворачивает голову. Смущенная и сердитая. Он не может ничего сказать, не может прочитать по лицу. Ее глаза темны, а губы сжаты. Все садятся есть.
Но Миха уже завелся. Он набивает полный рот и жует, жует. Сглотнув, опускает нож и вилку.
– Ты хочешь знать?
Мать взглядывает на него. Хочет, чтобы я замолчал. А Миха молчать не хочет. Поднимается отец.
– Если я выясню, рассказать тебе?
– Закрой рот!
Михин отец кричит, мать отводит глаза. Похоже, она сейчас расплачется, но Миху не остановить.
– Так ты хочешь знать?
Мина встает и выходит. Отец с грохотом опускает бутылку с вином на стол, темные пятна расползаются по синей скатерти. Миха осекается. Отец, тяжело опершись на стол, дышит глубоко и тяжело. Ищет, что бы сказать, но мешает ярость. Мать по-прежнему молчит.
Миха выходит к Мине в кухню. Она стоит возле раковины со стаканом воды.
– Давай уйдем.
– Хорошо.
Она проходит мимо него и, забрав со стула в прихожей свое пальто, скрывается в столовой. Михе не слышно, что она говорит. Мина возвращается заплаканная. Он распахивает перед ней дверь. Она выходит, не взглянув на него, и всю дорогу идет впереди.
В поезд Миха не садится. Пьет кофе на вокзале, ест булочку. Сладость на языке. Можно немного посидеть одному в тишине, не думая о происшедшем.
Когда он приходит домой, Мины нет. На крючке в ванной не хватает ее купальника. Миха звонит родителям, включается автоответчик. Миха говорит: «Привет, просто звоню узнать, как у вас дела». Но прощения не просит.
* * *
– Ты думаешь, я ругать тебя пришла, а вот и нет.
Луизин голос в домофоне. Она поднимает велосипед по лестнице, над губой блестит пот. Умывается под краном и, не вытираясь, усаживается за стол – перевести дух. Миха у холодильника ждет, когда она заговорит.
– Тебе не нужно было им ничего рассказывать.
– А я думал, ты не ругать меня пришла.
– Извини.
У Луизы в сумке вино. Она выставляет бутылку на стол.
– Так рано я не пью, Луиза.
– Да-а?
Посмотрев на бутылку, она отодвигает ее от себя.
– Я тоже пыталась узнать про деда.
У Михи начинает звенеть в ушах. Пронзительно, заглушая гудение холодильника. Некоторое время они молчат. Луиза отнимает руки от лица. Похоже, она вот-вот разревется. Не плачь. Спину пощипывает от пота.
– Когда?
– Когда училась в Лондоне. Там была библиотека, основанная одним евреем. Из Германии. Он бежал, кажется, в тридцать третьем. Неважно. Там много чего было. О лагерях, о тех, кто выжил, о фашистах. Мне там помогали, относились очень тепло. Я туда каждую неделю ходила. Мне от этого становилось легче.
Плачет. Голос звучит глухо, как будто застревает в горле.
– Легче?
– Да. Казалось, все в порядке. Нет, не так. Не знаю. Просто помогало.
Луиза улыбается, вытирая руками слезы.
– Ну и?
– Что?
– Что ты узнала о дедушке?
– А-а. Ничего.
Миха не может поверить.
– Его не было ни в одном списке. В библиотеку ходило несколько читателей. У них были списки военных преступников, фашистской верхушки. Его там не было.
– Я тоже звонил в такую базу данных.
– В Лондоне?
– Нет, у нас.
– Да? И что?
– Ничего.
Луиза кивает. Ничего.
– Ты думаешь, это означает, что он ничего не делал?
Она громко выдыхает.
– Мутти и фати незачем знать.
– Это ты так думаешь.
– Да, я так думаю.
Луиза встает, берет пальто и сумку.
– Разговор на этом окончен, да, Луиза? Именно поэтому ты так сказала?
– Они имеют право на выбор, Михаэль. Не дави на них.
– Сказали бы прямо, что не хотят знать.
– Тогда в чем дело? Если они будут знать – что им это даст?
– Почему мы должны ограждать их от того, что он сделал?
– Мы не знаем, что он сделал, Михаэль. И сделал ли вообще.
– А ты сама, ты как думаешь?
– Не знаю. Я не знаю, и ты не знаешь.
Луиза переходит на крик. Ее палец больно утыкается ему в грудь. Они стоят в кухне, в метре друг от друга. Она скажет Мине, что я и глазом не моргнул, когда она закричала. Миха суровеет лицом. Ему не хочется выдавать свои чувства. Не хочется невольно их выдать.
– Известно ли тебе, что многие современные лекарства созданы на основе разработок, которые проводились в лагерных госпиталях?
– Нет, я не знал.
– Вот так. Раньше меня выворачивало от этой мысли. Когда думала о тех докторах в лагере.
– А теперь?
– Боже, Михаэль! Конечно.
Интересно, давно она здесь? Будто целую вечность. Пора бы Мине вернуться. Она бы болтала с Луизой, а я тогда пошел бы и лег. Михе стыдно за такие мысли, но все равно, лучше бы сестра ушла.
– Откроем вино?
– Оставим до следующего твоего визита.
– Ты хочешь, чтобы я ушла?
Миха пожимает плечами. Это жестоко, он знает. Пару секунд Луиза молчит, а потом улыбается, и Миха улыбается в ответ. Она расстроена. Как и я. Миха ничего не говорит, но надеется, что она понимает сама.
– Если ты что-нибудь выяснишь, скажешь мне, ладно?
– Насчет деда?
– Да.
– Ты хочешь знать?
– Конечно, хочу. Думаешь, у тебя монополия на честность, Михаэль?
– Нет.
– Думаешь, думаешь.
Они вышли в коридор. Миха держит дверь, пока она выкатывает велосипед.
