И опять она рассмеялась, рассмеялась почти беззвучно — может быть, для того, чтобы ее прекрасный смех сохранился в его памяти, как зримый образ.
— Вот и завершилось мое очищение, сынок, — сказала она. — Ведь эту стройку-то я затеяла. Мне хотелось, чтобы дом не показался тебе слишком маленьким. Я думала: тебя порадует то, что я начала, да не смогла закончить, а ты достроишь наше будущее жилище. Но тебе все это было ни к чему. И я стала тебя проклинать. Прости меня. Теперь, когда мы оба здесь побывали, моему недовольству пришел конец. Я мать, Баако, и, признаюсь, ты очень удивлял меня. Но теперь и с этим покончено. Постарайся понять меня, Баако. А сейчас — поедем-ка домой. — Она счастливо посмеивалась, пока они возвращались к автобусной остановке и потом ждали под жгучими лучами солнца какую-нибудь попутную машину.
Ночью в палате было темно и покойно. Он лежал на спине, ощущая под собой бумажник, который так и не удосужился вынуть из заднего кармана. Ему было жарко, но цементный пол приятно холодил потную спину. Он не мог вспомнить, сколько уже дней не менял одежду и долго ли пробыл в больнице; да это и не волновало его, потому что он совершенно не представлял себе, куда пойдет, если его отсюда выпустят. Ему вспоминалась Хуана, вспоминалась бабушка. Женщины губят, женщины и спасают. Мысли торопливо ускользали от него. Был еще Окран, но этот образ вызывал противоречивые чувства; а главное, он понятия не имел, где его друзья и что они сейчас делают. Размышления о близких ему людях только тревожили, запутывали еще больше, и получалось, что обрести покой можно, лишь полностью смирившись.
Но уснуть он не мог. Палату наполняли привычные ночные звуки. Повернувшись на бок, он вынул из кармана слегка изогнувшийся плоский бумажник — кожа была приятной на ощупь и прохладной, хотя, когда он лежал на спине, бумажник казался ему теплым. Без особого интереса он пошарил внутри пальцами — денег там не было, нащупывались только какие-то бумажки да твердая карточка, вспыхнувшая зеленоватым мерцанием, когда он извлек ее наружу. Визитная карточка великого Бремпонга — а он-то был уверен, что выбросил ее. Но даже мимолетное воспоминание о прежней жизни отозвалось в его голове неистовой пляской болезненных, обрывочных мыслей. Сумасшедший, лежащий возле массивных дверей палаты, задергался и громко зарычал, отбиваясь от врагов, которые мучили его даже во сне, потом невнятно забормотал и наконец затих.
Наана, Хуана, Окран. Трое. Нет, был и четвертый — ребенок, его потенциальный преемник, уничтоженный родственниками… или он тоже участвовал в этом убийстве? «Очень уж ты поторопился», — сказала тогда Наана, потому что она примирилась с потерей. Она просила спасти ребенка, а он оказался слишком торопливым, да притом еще и неповоротливым — многое из того, что он должен был сделать, он так и не сделал.
Младенца положили в новенькую колыбель, убранную пестрым, сине-красно-зеленым кенте, вынесли колыбель на крыльцо, а рядом с ней поставили большой медный таз, сразу же ярко засверкавший в лучах утреннего солнца. Новый вентилятор тоже поставили рядом с колыбелью, и шут постарался не замечать его, не думать, зачем нужна здесь эта штуковина. Гости, по-воскресному нарядные и величественные, начали прибывать с утра, а Эфуа, как ребенок радуясь их великолепию, беспрестанно улыбалась и несколько раз выходила за калитку, чтобы полюбоваться длинной вереницей выстроившихся у их дома машин.
Зато его собственная роль казалась ему совершенно бессмысленной — а может быть, он уже и тогда не совсем осмысленно воспринимал окружающее. Он был назначен Распорядителем ритуала, и все гости, насколько он мог вспомнить, величали его этим титулом — с полнейшей серьезностью.
…Эфуа подошла к колыбели, встала на цыпочки, посмотрела поверх ограды, насколько удлинилась шеренга машин, и потом, продолжая улыбаться, перевела взгляд во двор, заполненный гостями.
Да, тут было чем гордиться: гости сели на стулья и чинно застыли — двор напоминал яркую цветную фотографию. Шерстяные костюмы, блестящие башмаки на уверенно придавивших пыльную землю ногах, сверкающие перстни на пальцах, скрещенных поверх круглых животов, настоящие американские и европейские непромокаемые плащи, перекинутые, как у путешественников, через руку, там и тут — жилеты, шелковые галстуки с серебряными зажимами… человек в университетской мантии, окруженный четырьмя почитательницами в белых кружевах… длинные переливчатые серьги, золотые ожерелья, поблескивающие ручные часы — пышное богатство, почти задушившее всех этих людей, рассевшихся на солнцепеке… но нет! — жара и пот предоставили гостям новую возможность: они радостно извлекли из карманов белые платки, и по двору поплыл густой аромат духов. Коранкье Горбун в цветастом кенте, обрамленный, словно яркая картина, стойками калитки, выглядывал на улицу и горестно вздыхал, когда какая-нибудь машина, не останавливаясь, проезжала мимо и ему не надо было приветствовать очередного сановника, прибывшего на празднество.
И среди всех этих величественных счастливцев слонялся одинокий болван, одетый по погоде — в рубашку и шорты.
— Ну хоть надень что-нибудь поприличней…
И слепой шут, нагло спросив: «А разве я одет неприлично?» — спокойно смотрел, как его мать, разнося на подносе пиво, пытается прикрыть растерянность веселой улыбкой.
Благоуханная молодая женщина, поднявшись на крыльцо, чтобы взять очередной поднос, остановилась перед шутом, слегка вздернув в немом вопросе брови; она стояла к нему так близко, что он ощущал на своем лице ее чуть припахивающее алкоголем дыхание — ароматное, чувственное, сдержанно страстное, — и, глядя на ее полураскрытые губы, на слегка опущенные веки, впитывал в себя ее молчаливый, заговорщицкий, обещающий вопрос.
— Здравствуйте, мистер побывавший, — через несколько секунд выговорила молодая женщина. — Быстро же вы забываете своих поклонниц. У вас, я думаю, даже моего имени в памяти не осталось.
— Кристина?
— Правильно, мистер побывавший. Помнится, однажды вы пообещали мне приятную прогулку на вашем автомобиле и вот уже сколько месяцев прячетесь.
— Я не езжу на автомобиле.
Кристина рассмеялась — ее смех показался ему наивным, радостным, прозрачно-серебристым.
— Не надо меня бояться. Я ведь всего-навсего ваша поклонница. Пообещайте снова, что вы меня покатаете. Завтра, например.
— Я ничего вам не обещал.
— Не притворяйтесь, что у вас нет памяти. «Как только прибудет моя машина» — вот ваши слова. Мои свидетели Бог, Фиф и я сама. Не заставляйте меня привлекать вас к ответственности за нарушение клятвы, мистер побывавший. Мне даже снилась наша поездка. Видите, я и сейчас еще немного сонная. — Он захохотал, надеясь рассеять наваждение, но это было не так-то просто.
— Я не шучу, мистер побывавший. Вы нарушили ваше обещание. — Она игриво прикоснулась пальцем к его щеке.
— Я же говорил вам, что у меня не будет никакой машины.
— Конечно, мистер побывавший, конечно, говорили. А я, наивная девочка, поверила.
— Да ведь это правда.
Она опять рассмеялась.
— Во время празднества рты не должны пересыхать. Сейчас мне пора идти к гостям, а вы не вздумайте прятаться. Я все равно вас найду.
Она спустилась во двор и стала предлагать гостям напитки, а приблизившись к Фифи, сделала изящное танцевальное па, причем стаканы и бутылки на подносе даже не шелохнулись, склонилась к нему и что-то прошептала; Фифи ухмыльнулся и, подняв глаза, поглядел на шута.
Квези включил радиолу и присоединился к гостям; посыпались поздравления; он смущенно улыбался, благодарил и пожимал протягивающиеся со всех сторон руки.
— А вот и счастливый отец!
— Он всегда был достоин удачи.
— Ребенок принесет ему богатство.
— И счастье.
— Наверняка.
— За счастье отца!
— За процветание!
Разговоры текли рекой, но их журчание не заглушало музыку, а, сливаясь с ней, создавало мягкий звуковой фон, подчеркивающий спокойную прелесть солнечного утра.
На веранде появилась Наана — сдержанная, напряженная, сосредоточенная. Когда он подошел к ней, она улыбнулась и взяла его за руку.
— Ты-то мне и нужен, Баако, — сказала она. Он принес ей стул и поставил его рядом с низкими перильцами, на которых сидел. — Да я бы тебя и сама нашла.
— Каким образом?
— Я слышу, ты смеешься — значит, не веришь. А найти-то тебя легче легкого. Надо только прислушаться, где в этом гаме тихий островок. Там ты и окажешься. — Она засмеялась.
— Хочешь чего-нибудь выпить?
— Да, немного. Если можно, я просто буду иногда отпивать из твоего бокала. — Она сделала неторопливый глоток. — Приятный напиток и прохладный. А все же ты меня очень огорчил, Баако. Я же просила тебя спасти ребенка.
