На этот раз он заговорил первый:
— Как там Скидо?
— Скида?
— Ну, ты видела его. Он-то не похож на меня. Он вез людям полную машину земных благ — пищу, — и его не надо было убивать.
— О ком ты говоришь, Баако?
— Ты же знаешь. Я знаю, что ты знаешь. Ты пытаешься его спасти — и правильно делаешь. Но теперь тебе нечего опасаться. Я ведь друг, а его все равно уже нет. — Он улыбнулся и снова канул в бездонное молчание.
— Я опять разговаривала с твоим врачом, — сказала она.
— Он ничего.
— Он считает, что скоро тебя можно будет перевести в палату для выздоравливающих.
— Да ведь я ничего.
— Баако, попытайся рассказать, что все-таки случилось.
— Спроси у других. Они всегда правы, вот в чем дело.
— Ты про родственников, да? Я расспрашивала их, но они тоже ничего не смогли мне объяснить. Один раз, когда я пришла к ним, со мной захотела поговорить твоя бабушка. Я не поняла ее, но, кажется, она считает, что они хотели тебя убить.
— A-а, Наана. Знаешь, она назвала меня слишком торопливым. И она была права.
— Что же случилось?
— Они сказали тебе правду. Я не подумал о земных благах для них — пожадничал.
— Баако, это же я, Хуана.
— Да, тебя зовут Хуана. Ты мой друг Скидо. Тебе бы надо поостеречься. Никуда нельзя являться с пустыми руками. Это ошибка… нет, преступление.
— Ты захочешь пожить у меня, когда выйдешь отсюда?
— Да я ничего. А вот тебе надо поостеречься. Есть такой один город, где мы ни разу не были, — Бибиани.
— Однажды я была там, еще до знакомства с тобой.
— Тебе наверняка никто не говорил, что значит это название.
— Да я никогда и не думала об этом. Название как название.
— Это значит «Бееби ара ни».
— Подожди-ка. Где-то… нет — везде…
— «Это — всюду».
К ним подошла сестра с кувшином и какими-то таблетками. Баако упрямо покачал головой, но, прежде чем сестра разозлилась, Хуана взяла у нее таблетки и налила в чашку воды; сестра ушла.
— Мне рассказывали о том, как тебя сюда привезли. Здешние врачи считают, что все было сделано из рук вон плохо.
— Люди правы. Я безумец.
— Твой врач сказал, что, как только ты согласишься пройти курс лечения, он тебя выпишет. Надо, чтобы ты успокоился и начал принимать лекарства. Перестань упрямиться. Ты никого здесь не переупрямишь.
— Мне бы об этом раньше догадаться. До сумасшедшего дома.
— Так что же все-таки произошло?
— Неужели ты еще не поняла? Земные блага, только и всего. Разве можно возвращаться с пустыми руками? Кому здесь нужны идеи?
— Почему ты себя все время обвиняешь? Ты же не преступник. Тебе хотелось сделать что-то полезное. Люди вовсе не всегда правы, пойми.
— Все это гордыня. Только человек, одержимый гордыней, может пойти наперекор всеобщим желаниям.
Она задумалась, пытаясь найти веские возражения — но не смогла, потому что в глубине души и сама была не согласна с приходящими на ум доводами, все они оправдывали бегство от жизни, духовную изоляцию. Она прекрасно знала, что это гибельный путь. Но любой другой путь — особенно здесь — тоже таил в себе смертельную опасность, тоже был гибельным. Могла ли она успешно врачевать его отчаяние, если ей не удавалось победить свое? Стоило ли выводить его из одного тупика, чтобы завести в другой?..
Она взяла его за руку и стала поглаживать ее; нежность, которую она не могла выразить словами, прорвалась в этой безнадежной ласке. Он почувствовал ее и придвинулся поближе. Упрямая отчужденность, звучавшая во всех его словах, была побеждена. По его лицу опять потекли слезы.
— Я буду ждать тебя, — сказала она. — И не стану удерживать, если ты захочешь потом уйти.
Он улыбнулся ей.
— А знаешь, — сказал он, — я ведь думал, что они пичкают меня лекарствами, чтобы я окончательно спятил.
— Это хорошее лекарство, — сказала она.
Он сам захотел принять таблетки, потом положил голову ей на колени и притих, а она гладила его руки; оба молчали.
Когда сестра привела Окрана, он, ни слова не говоря, постоял над ними и сел рядом с Хуаной.
— Ну, Онипа, как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Да все так же, — ответил Баако. — Но преступнику обещали амнистию.
— По-моему, ты больше похож на влюбленного.
— Что ж, Хуана мой единственный друг.
— А меня, значит, ты другом не считаешь?
— Вы учитель, это совсем другое дело. С учителем трудно сойтись по-дружески. Какая-то дистанция всегда остается. Впрочем, я и с вами повел себя глупо. А вам не следовало подпускать меня так близко.
Она перехватила взгляд Окрана и догадалась, о чем он думает, но сразу же отвернулась и долго смотрела на собор.
— В прошлый раз меня поразили твои слова, — говорил между тем Окран. — Я не мог понять, как ты дошел до таких мыслей. Но теперь, кажется, понял. Меня всегда пугала полная откровенность с самим собой — я старался не глядеть на себя со стороны. — Он взял чашку и допил воду, которой Баако запивал таблетки. — Хотя шел той же дорогой, что и ты. Но все дело в том, что, когда знаешь, чего хочешь, нельзя судить себя судом чужих мнений.
— Но от этого суда никуда не спрячешься.
— Надо просто выкинуть чужие мнения из головы. Иначе ты не сможешь ничего сделать. Не сможешь даже найти своего призвания в жизни.
— Я думаю, что без них — без всех остальных — тоже ничего нельзя сделать.
— В общем, ты прав, — сказал Окран. — Но если ты с самого начала пойдешь у них на поводу, то неминуемо кончишь самобичеванием. Неужели тебе и правда нравится банковский служака, про которого ты говорил в прошлый раз, и этот, как его… ну, бюрократ из конторы по организации труда?
— Бремпонг.
— И ты хочешь на них походить?
— А иначе здесь не проживешь. Если б я знал об этом раньше, меня бы сюда не засадили. Я бы не был преступником.
— Нет, Онипа, ничего у тебя не выйдет. Когда ты рассказывал про них, мне сразу вспомнилась Акосуа Рассел. Тебе не удастся под них подделаться.
— Если бы я решил…
— Послушай, Онипа, — резко сказал Окран. — Они ничего не решали. Они такие. И если захотят измениться, то просто перестанут существовать.
— Ну, не знаю.
— Нет, знаешь. А не знаешь, так подумай. У тебя же хорошая голова, так работай ею. И перестань ты считать себя преступником. Тем более что никому до этого и дела нет. Если бы у всех этих людей была хоть капля твоего таланта, им бы не понадобилось становиться делягами.
— И тем не менее они приносят пользу.
— Смотря что называть пользой. У каждого из нас есть родственники, которые мечтают, чтобы мы, как твой Бремпонг, волокли бы из-за границы вещи для удовлетворения их чванства да пристраивали на тепленькие должности. Но имеешь ли ты право тратить на это время и силы? Страна и так кишит людишками, презирающими всех, кроме себя.
— Я думал об этом, — сказал Баако. — Это совершенно естественно.
— Так подумай еще. Погляди попристальней на тех, кому для самоутверждения нужны земные блага. Должности, связи, машины, парики, коттеджи, деньги. Если они всего этого лишатся, от них просто-напросто ничего не останется. А у тебя есть призвание, дело. Ну и забудь о других, иди своей дорогой.
— Вы думаете, это легко — лишить надежды…
— Родственников, ты опять о них? Конечно, отчасти ты прав: глупо осуждать их за стремление к благам земным. Но еще глупее казнить себя за то, что не можешь полностью удовлетворить их желаний. Да этим желаниям и конца не будет — стоит только решить, что ты обязан ломать свою жизнь в угоду их алчности. Между прочим, твои-то надежды, твои желания их совершенно не интересуют — об этом ты думал? И еще. Люди вроде Бремпонга тебе и таким, как ты, не страшны. Они любят земные блага и умеют их добывать. Алчных неудачников — вот кого ты должен остерегаться. Им тоже нужны земные блага, но, как до них дотянуться, они не знают. И пытаются найти добытчика. Ты хочешь им стать? Хочешь положить свою жизнь на добывание благ для своих родственников?
— Что ж, это бремя побывавшего, — проговорил Баако. — Да и все люди помогают друг другу, иначе не проживешь.
Окран беспомощно посмотрел на Хуану. Ей очень не хотелось, чтобы разговор оборвался, и она поспешила вмешаться:
— Если ты захочешь помогать родственникам и одновременно делать что-нибудь полезное для всего общества, то неминуемо придешь к разладу с самим собой. Интересы семейства и общества почти никогда не совпадают. И не так-то легко решить, что важнее.
— А решить нужно, — со вздохом сказал Окран. — Вы уж извините меня за резкость, но человек, если он хочет остаться человеком, должен сделать однозначный выбор. Пойми, Баако, у тебя и твоих родственников несовместимые стремления. Ты переполнен творческими идеями, а их гложет внутренняя пустота. Так ведь тебе-то не надо возмещать духовную пустоту богатством. Ты же не делец, Баако!
