Все замолчали, но вопрос был решен.
— Может быть, у них удастся раздобыть бензин? — промолвил капитан. — А уж воду и продукты они нам непременно дадут! Моряк моряку никогда не откажет, в этом можете быть уверены!
Слово «бензин» заставило всех насторожиться.
— А если у них нет мотора? — с сомнением спросил печатник.
— Вряд ли такая большая фелюга не имеет мотора.
— Почему же она стоит на месте?
— О том и речь, что мотор, наверное, испорчен…
Раздобыть бензин и помчаться полным ходом по морю! Можно ли желать чего-нибудь еще?
Но далматинец разбил все надежды.
— Не думаю! — неохотно проговорил он. — Бензиновые моторы ставят на маленьких лодках, как наша….. Фелюги ходят на нефти!
Капитан тоже знал, что это так.
— Все-таки, может быть, у них есть бензин, — сказал он только для того, чтобы не молчать.
Весла вставили в уключины. Далматинец и капитан первыми взялись грести. Мысль, что они движутся к какой-то цели, прибавила им сил.
Капитан греб на совесть, не так, как во время погони за дельфином.
Только через полчаса их сменили Стефан и печатник. Руки у Крыстана еще не зажили, и он бессменно стоял у руля. К несчастью, море волновалось все больше, а солнце припекало все жарче. Неопытные гребцы с трудом справлялись с веслами, быстро выдыхались и еле поднимались с мест.
Часа через два все побледнели, как покойники. Весла валились из рук. Каждое движение причиняло мучения и обостряло жажду. Губы слиплись от сухости, руки дрожали, свинцовая тяжесть давила на желудки.
К одиннадцати часам фелюга вырисовывалась уже совсем четко. Три чуть заметных вначале точки постепенно вырастали из моря, яснее проявилась почти невидимая раньше белизна парусов.
В минуты отдыха почтовый чиновник не отрывал от фелюги взгляда. Лицо его побледнело и осунулось, в глазах росла тревога. Что ждет его — спасение или позор? Во всей лодке только он один не имел перед собою цели. Душа его, снедаемая страхами и сомнениями, металась, как в лихорадке, между надеждами и стремлениями других. К тому же он не оправился от удара, который нанес ему утром капитан, сказав то, в чем он сам не имел мужества признаться. Дафин отгонял это тягостное воспоминание, но оно все время давило на него, заставляя сжиматься сердце. Те, кто до сих пор смотрел на него с легким подозрением или просто с безразличием, теперь избегали его взгляда. Их глаза скользили мимо него, будто его вовсе не было в лодке или он стал прозрачным. Он думал, что они ненавидят его, даже презирают. А им просто было стыдно за него и поэтому неловко, неприятно встречаться с ним взглядами.
Это страшное чувство он и сам испытал когда-то.
Он учился в гимназии в Бургасе и жил на квартире со своим земляком-гимназистом. Того парня тоже звали Стефаном, но то был совсем другой Стефан — веселый, легкомысленный, большой повеса, хотя и далеко не плохой ученик. Он первым в классе начал бриться, первым стал носить светлые штатские брюки, такие широкие внизу, что из-под них не было видно ботинок. Часами он простаивал перед зеркалом, выдавливая ногтями какие-то черные точки на лице или заботливо подкрашивая редкие рыжеватые усики. В такие минуты он выглядел жалким, но Дафин не осуждал его.
Стефан назначал свидания гимназисткам в приморском парке, ходил на тайные вечеринки или слонялся по городскому «пятачку». Перед сном он любил рассказывать робкому и застенчивому соседу по комнате о своих похождениях, щедро приукрашивая их циничными подробностями. Дафин краснел, иногда его даже передергивало от омерзения, но все же он не винил приятеля. В конце концов и сам он очень часто думал о девушках, хотя и совсем по-другому. Его мысли были чище и светлее ясного майского неба. Он наивно влюблялся и жестоко страдал, потому что всегда возносил любимую на высоту своих чистых юношеских идеалов.
Но однажды случилось нечто такое, чего Дафин уже не мог простить Стефану. Однажды утром он проснулся очень рано, разбуженный тихим подозрительным шорохом. Еще не окончательно очнувшись ото сна, он приподнял ресницы и содрогнулся, как от удара электрическим током. Стефан, склонясь над его курткой, шарил по карманам. Вытащив скомканную пачечку денег, он взял себе несколько бумажек, а остальные положил обратно в карман.
Дафин был так потрясен и оскорблен, что даже не ахнул. Он лишь зажмурился и, сгорая от стыда, повернулся на бок, спиной к вору. Ни словом, ни намеком он не дал понять, что все знает, но с тех пор стыдился смотреть в глаза Стефану, говорить с ним. Ему совестно было от одного вида своего соседа, от его наглого спокойствия, от всех его поступков.
И вот теперь товарищи точно так же стыдились и избегали его, Дафина.
Сердце разрывалось при мысли об этом.
«Чем я заслужил это?» — думал он.
Впрочем, это не было для него загадкой. Он знал, что виной всему — его слабость.
Проклятое, ненавистное малодушие! Дафин был уверен, что родился таким, и, возможно, был прав. Он всегда невольно съеживался, когда кто-нибудь повышал голос, всегда уступал дорогу, а если на него замахивались, терял присутствие духа. Сила и грубость пугали его. Он ненавидел свою слабость и трусость и скрывал их, считая страшнейшим позором. Ни разу в жизни он не совершил смелого, мужественного поступка, и это тоже приводило его в отчаяние. Единственным утешением было то, что никто не догадывался о его малодушии. Все считали его застенчивым, мягким и воспитанным юношей, но вовсе не трусом.
А теперь все открылось, люди увидели его истинное лицо. Особенно стыдно и больно было сознавать, что этими людьми оказались его же товарищи.
«Не все рождаются сильными, — думал он. — Но некоторые, родившись слабыми, преодолевают свою слабость».
Он прочел немало книг и находил в них кое-что созвучное себе. Он хорошо знал, что есть силы более властные, чем страх и слабость. Сознание может победить страх. Любовь сильнее страха, сильнее всего на свете. Вера тоже может победить страх и поднять человека до вершин могущества.
У него было все — и сознание, и вера, и любовь. И все же он не мог справиться со своей слабостью. Может быть, для этого просто не представлялся удобный случай? Нет, таких случаев было много! Но лишь однажды в жизни он показал себя сильным. Только однажды!
Когда он кончал гимназию, ему накануне Первого мая поручили разбросать в своем квартале листовки. Он был не один — его познакомили с гимназисткой, которая должна была помочь ему в этом опасном деле.
Дафин встретился с девушкой около полуночи. Как было условлено, он взял ее под руку, чтобы встречные шпики и полицейские могли принять их за влюбленную парочку. Сердце у него замирало, душа уходила в пятки, ему казалось, что за каждым углом притаилась засада, что каждый прохожий — полицейский агент. Вот сейчас, за следующим поворотом, их остановят, обыщут, поведут в участок…
Дрожащей рукой он бросал листовки за заборы домов, опускал в почтовые ящики, и лицо у него, наверное, было бледнее поднявшейся в небе луны.
А девушка спокойно, как ни в чем ни бывало, шла рядом.
Дафин поглядел на нее. Лицо у нее было оживленное, немного лукавое, задорные огоньки сверкали в глазах.
Что-то больно кольнуло его в сердце. Что же это такое? Он дрожит от страха, а девушка весела, радостна, горда тем, что ей доверили такое опасное дело! Неужели она настолько сильнее? Или, может быть, просто не сознает всей опасности?
На минуту он даже забыл про свои страхи и стал осторожно присматриваться к ней. Это была хрупкая девушка, с умным остреньким лицом, зеленоглазая, шустрая, симпатичная, с узкими плечиками и худыми мальчишескими ножками. Ее взгляд искрился весельем и жизнерадостностью — неразлучными спутниками сильного человека. Каково ей будет, если попадет в участок? Ничего нет страшнее для девушки, чем попасть в логово к зверям!
«Тебе совсем не страшно, правда?» — вдруг спросила она.
«Мне? — воскликнул он. — Что за глупости!»
В то же время волна жгучего стыда обдала его, как кипящей водой. Пусть случится все, что угодно, лишь бы она не догадалась о его состоянии! Все, только не это!..
Он поднял голову, шаг его стал тверже, глаза заблестели. Рука уже не дрожала, когда он разбрасывал листовки, а при встрече с прохожими он не съеживался.
Наконец-то, наконец он освободился от страха!
«Значит, страх можно побороть, — размышлял он. — Так или иначе, но можно. Чувство стыда сильнее страха, важно только, чтобы оно победило!»
— Бери весло, товарищ!..
Дафин вздрогнул. Он понял, что слова относятся к нему, и почувствовал в них скрытую насмешку.
«Товарищ…»
Он встал и занял освободившееся на скамейке место. На другом краю сидел Ставрос.
Дафин с силой налег на весло. В этот миг лодку быстро подняло на гребень набежавшей волны, и он случайно встретился глазами со студентом. В открытом взгляде чувствовалась искренняя теплота, сочувствие, доверие…
