Вот уже два года молодой человек учился в Париже, а каникулы проводил в плаваниях. В то лето он пожелал отправиться на «Йомит» в Болгарию, вовсе не обрадовав прихотью старого Кувера. Фелюга обветшала, слабый и изношенный мотор мог отказать в бурном море. Не лучше ли прокатиться на каком-нибудь солидном пароходе в Бейрут, Газу, в Пирей или в Александрию?
Но Кенан наотрез отказался, — он уже бывал там.
— В Болгарии ты ничего не увидишь! — доказывал старый Кувер. — Понимаю, если б фелюга шла хотя бы в Бургас! А Ахтополь — никудышный городишко с несколькими тысячами жителей…
— А ты был там?
— Бывал…
— Вот и я хочу побывать. Хочу посмотреть на болгар…
— Дались тебе эти болгары! — с досадой вздохнул старик. — В нашем квартале Фенер их сколько хочешь… Кислое молоко у них, правда, лучше, чем у греков, — вот и все их достоинства…
— Хочу видеть свободных болгар! — упорствовал Кенан.
— Ты хочешь увидеть то, чего нет! — отвечал старик. — Народ, который пятьсот лет был рабом, не может вдруг стать свободным. Должно пройти хотя бы еще полсотни лет…
— А я другого мнения, — возразил Кенан. — По-моему, народ, который так недавно освободился от рабства, острее всего чувствует именно свободу.
— Свобода рабов — это анархия! — сказал старик. — О такой свободе я не хочу и слышать!
Старый Ханук Кувер слыл либеральным человеком и даже до некоторой степени свободомыслящим, насколько это слово применимо к богатому турку. Либеральные убеждения не мешали ему быть весьма низкого мнения о бывших подданных падишаха. И что интересного нашел в них сын? С чего ему взбрело в голову рисковать без нужды?
Однако Кенан упорствовал, и отцу пришлось уступить. В конце концов поездка короткая, и парень вернется в Стамбул скорее, чем если бы его занесло в Александрию или Порт-Саид. Кроме того, капитаном «Йомит» был родной брат Кувера, Неджеб, человек малограмотный, но отличный моряк, проплававший много лет на парусниках и преданный Куверу, как собака. Что бы ни случилось, он будет надежно оберегать парня, — в этом Ханук не сомневался.
Кенан не рассказал отцу, почему ему так хочется побывать в Болгарии. Он давно вынашивал свою собственную теорию о взаимосвязях человека и социальных явлений. Он полагал, что в человеке заложены два вечных зародышевых начала, носителем которых является мужчина. Один эмбрион, биологический, служит продолжению рода. Другой эмбрион, который он именовал свободной волей, сохраняет индивидуума. Чувство индивидуальности и чувство свободы были для Кенана почти тождественными понятиями.
Свободную волю он представлял себе в виде небольшой, но исключительно упругой пружины. Единственный способ сжать ее — приложить внешнюю силу. От нее пружина может сжаться до последнего предела, но никогда она не потеряет своей силы и упругости. И то и другое — неизменная субстанция. Рано или поздно, стоит внешней силе ослабнуть, пружина отбросит то, что на нее давит, — так древние катапульты забрасывали камни на крепостные стены.
Кенан считал, что на свете нет ни одной вполне свободной пружины. Любая претерпевает какой-нибудь нажим, либо внешний, социального характера, либо внутренний, порожденный недостатками самой человеческой натуры. Исконное противодействие пружин является силой, которая движет развитие общественных формаций и совершенствует индивидуальную природу человека. Кенан был уверен, что в этом смысле нации и общества в принципе не отличаются от отдельных индивидуумов. Он полагал, что тот, кто испытывает нажим, сохраняет свою биологическую и социальную силу; и, наоборот, тот, кто производит нажим, непрерывно расходует свои силы на преодоление сопротивления. «В этом и кроется трагедия угнетателей, — думал Кенан. — Они полагают, что эксплуатируют, а на деле же сами изнашиваются. Эксплуатация ведет не к силе, а к обессиливанию. Рано или поздно неизменная и неисчерпаемая субстанция отшвырнет их от себя…»
Трудно было поверить, что такая теория зародилась в голове у сына богача. Но Кенан очень гордился своей теорией и был убежден, что создал философское учение, которое рано или поздно станет известно миру. Он еще больше вырос бы в своих глазах, если бы хоть один человек на земле знал, какую блестящую теорию он создал.
Кенан задумал написать книгу и собирал факты. Болгария представляла для него большой интерес. Страна недавно освободилась от рабства и, следовательно, должна была находиться в поре расцвета своих сил. Она не угнетала никакую другую нацию, стало быть, не растрачивала только что приобретенные силы. Такая страна может сосредоточить всю свою энергию на разрушении внутренних противоречий, на ослаблении натиска, давящего изнутри на свободную волю своих граждан.
Путь до Ахтополя был спокойным и приятным. Кенан перечитал Джонатана Свифта и принялся за Вольтера. Ему хотелось написать свою книгу не как сухой философский трактат, а в форме остроумной, колкой сатиры с живыми героями.
Ахтополь показался ему красивым городком, но там было не так много болгар. Тогда он переехал в Бургас, занял лучший номер в лучшей гостинице и отправился бродить по улицам в погоне за впечатлениями для своей будущей книги.
В Ахтополь он вернулся только на четвертый день, когда фелюга, приняв на борт свой груз, должна была выходить в обратный путь.
Кенан возвращался домой слегка разочарованный; ему так и не удалось найти веских подтверждений своей теории. В Бургасе богатые были не так богаты, как в Стамбуле, а бедные — не так бедны. В Бургасе не так ярко проступали признаки разложения, как в его родном городе. Люди были чище одеты, улицы опрятнее, и нищета не так бросалась в глаза. В этом и состояло различие. Бедным было невдомек, что их свободная воля не ограничена, они знали только одно: жаловаться на нужду, на высокие налоги и проклинать безработицу. А богатые оказались такими же сытыми, тупыми и равнодушными, как в Турции. Кенану не посчастливилось встретить никого, кто был бы родствен ему по своему свободному духу; не пришлось встретиться и с каким-либо особым стремлением к свободе.
Люди выглядели самыми обыкновенными, мелкими и будничными, живущими лишь повседневными заботами о куске хлеба и паре необходимой обуви. Кенан не нашел ни одного интересного образа для своей книги, и это его огорчало.
На второй день обратного пути он и вовсе приуныл: сломался винт. Над тихим морем ни дуновения, паруса висели мертвым грузом. Только вечера приносили некоторое успокоение. Кенан доставал из своего багажа бутылку, садился за стол и не спеша, задумчиво потягивал виски. Когда в бутылке оставалась половина, он делал передышку. Было тихо. Над головой блистали звезды. Радужные мысли приходили в голову. Его теория пышно расцветала, обретала красоту и совершенство, начинала светиться волшебным светом. «Великая вещь алкоголь, — с легкой грустью думал Кенан. — В алкоголе свобода. Правда, эта свобода — лишь иллюзия, но не все ли равно? И что такое, в сущности, иллюзия, если не неопровергнутая действительность? Некогда люди полагали, что земля плоская. Христофор Колумб был уверен, что открыл Индию. Для этих людей иллюзии так и остались реальной действительностью, ибо они умерли прежде, чем их иллюзии были опровергнуты…»
Так размышлял молодой турецкий философ, в то время как звезды неистово ярко сверкали над его головой, а повар в кубрике жарил ему очередного цыпленка.
2
К полудню на палубу из машинного отделения вышел пожилой мужчина, босой и небритый, с темным от загара лицом, в грязных синих рабочих брюках и такой же грязной, выцветшей шерстяной фуфайке, с которой он не расставался, несмотря на почти сорокаградусную жару.
Походка выдавала в нем бывалого моряка, — грузно и вразвалку шагал он босиком по раскаленной палубе. Лицо, вымазанное машинным маслом, было хмурым, но озарилось добродушной и даже ласковой улыбкой, едва человек подошел к юноше.
— Ну как, Кенан? — спросил моряк, отирая руками вспотевшее лицо.
Молодой человек вздрогнул и поднял глаза.
— Хорошо, дядя, — мягко сказал он.
— Жарко тебе?
— Нет, не жарко…
В действительности же он изнывал от жары, но не хотел жаловаться. Он считал, что тот, кто жалуется, угнетает свободную волю другого человека.
— Ничего не выйдет с винтом, — сказал Неджеб. — Придется ждать ветра.
— Подождем, — сказал Кенан.
— Выхода нет… Только как бы не дождаться шторма… Тогда совсем запаримся без мотора…
Кенан ничего не ответил. «Пусть будет шторм, — думал он. — Вот тогда-то, на этом беспомощном деревянном корыте, станет ясно, чего стоит свободная воля…»
— Говорил я твоему отцу, чтобы сменил мотор, но разве он послушает? — незлобливо продолжал Неджеб. — Боится лишних расходов…
