— По какой дороге?
— К обрыву. Там есть дорога. Она начинается за рестораном и кончается на обрыве. Пропасть глубиной в восемьсот футов. Машина летит туда вместе с гостями. Иногда слышен удар. Для тех, кто знает, звук этот равносилен выстрелу в висок. Мне сказали, что моя жена умерла в шкафчике от сердечного приступа. Может, она была еще жива. Они не перевели ее в больницу. Они взяли ее на автомобильную прогулку. Здесь фамилии тех, кто лежит на дне пропасти. Случается… — старик вновь посмотрел на Генри, на Джейка. — Если подойти поближе, иной раз можно услышать доносящиеся снизу крики.
— Тех, кто сразу не умирает от удара о камни?
Блауштейн кивнул.
— Может, вы тоже заслужите эти повязки. Вы же не хотите оказаться в пропасти?
Генри вгляделся в лицо Блауштейна. Не такой уж он и старый. Просто смирился со своей участью.
— Вы всегда были трусом? — спросил Генри. — Или они сделали вас таким?
По лицу Блауштейна пробежало подобие улыбки.
— Послушайте, мистер Браун, до «Клиффхэвена» я был бухгалтером. Я складывал прошлое. И не научился управлять будущим.
— Ладно, теперь вам придется научиться управлять собой. Мы не собираемся оставаться здесь, Блауштейн. И я не могу допустить, чтобы вы донесли на нас. Вы пойдете с нами добровольно?
— У меня есть выбор?
— Нет, — твердо ответил Генри.
— Тогда вы ничем не лучше «Клиффхэвена».
— Вы пойдете с нами?
— А как же мой сын?
— Сейчас мы не сможем найти его. Но, если мой план удастся, мы освободим всех. Мы уходим в лес. Вы идете?
— Они убьют меня или вы убьете, какая разница?
— Когда этот оранжево-синий подонок придет за мной? — спросил Джейк.
— Часа через два-три, не раньше.
— Отлично, — кивнул Генри. — Пора идти. Но сначала давайте опустим лестницу, чтобы они не смогли следить за нами с крыши.
Джейк и Генри осторожно положили лестницу на пол.
— Я иду первым, — продолжил Генри. — Держимся около стены, чтобы нас не заметили. Блауштейн, вы идете за мной. Джейк, следите, чтобы он не удрал. Выходим к стене, обращенной к лесу. Открытое пространство, ярдов семьдесят или восемьдесят придется проползти.
— Проползти? — переспросил Блауштейн.
Генри лег на пол и показал, как это делается.
— Вы не служили в армии, Блауштейн?
— Нет.
— А вы, Джейк?
— Нет. Но я видел это в фильмах.
— Хорошо, — Генри встал. — Пошли. Джейк, закройте дверь. Но только тихо.
Генри вышел из здания, осмотрелся. Никого. Где они его ищут? Внизу? Или уже прекратили поиски? Может, они думают, что он ушел по шоссе? Обогнув угол, Генри лег на землю и пополз к лесу.
Левый локоть, толчок вперед. Правый локоть, толчок вперед.
Левый локоть, правый локоть, как автомат. Думать только о движениях тела, ни о чем больше.
Левый локоть, толчок, правый — толчок.
Казалось, что к лесу ползти дольше, чем к зданию. Солнце жгло спину. Он опять сбил в кровь руки. Ползет ли Блауштейн? Сзади не доносилось ни звука. Еще немного. Лес уже рядом.
У первого дерева Генри встал, быстро забежал за него и повернулся к опушке. Блауштейн не прополз и четверти пути, Джейк держался рядом с ним. Почему он ползет так медленно? Тут Джейк обогнал Блауштейна и как большая ящерица устремился к лесу.
Видит ли их кто-нибудь?
Когда Джейк подполз к дереву, Генри схватил его за шиворот.
— Какого черта вы оставили его? Я же велел держаться сзади!
— Он полз слишком медленно.
— Это был приказ. Чтобы добиться успеха, надо выполнять приказы.
— Хорошо, хорошо.
Блауштейн поднялся на ноги ярдах в двадцати пяти от них.
— Он собирается удрать, — воскликнул Джейк. — Я поймаю его.
— Не надо, — остановил его Генри.
Блауштейн уже бежал к ним.
— Я не мог больше ползти, — дыхание со свистом вырывалось у него из груди. — Извините.
— Будем надеяться, что вас не заметили.
Генри вглядывался вдаль, прислушивался. Все тихо. Слава Богу, все тихо.
Он повернулся к своим спутникам.
— А теперь внимательно слушайте. Вдоль опушки полно маленьких полянок. Нам надо собрать на каждой как можно больше сушняка. По всему периметру.
— А зачем? — спросил Блауштейн.
— Мы подожжем лес вокруг «Клиффхэвена».
— Черт побери! — Джейк ударил кулаком в раскрытую ладонь. — В такую жару дерево вспыхнет как порох.
— Правильно. Чтобы потушить такой пожар, им придется обращаться в службу защиты леса.
— Не загорятся ли здания? — спросил Блауштейн.
— Надеюсь, что нет. Они отделены от леса открытым пространством.
— Горящие ветки могут долететь по воздуху, — заметил Джейк.
— Будем рассчитывать на лучшее. В «Клиффхэвене» много людей. Среди них и моя жена.
— А что будет с нами, когда загорится лес? — спросил Блауштейн.
— Нам придется вернуться в «Клиффхэвен».
— Они нас поймают, — лицо Блауштейна исказилось от ужаса. — Они нас убьют! Это не план, это самоубийство!
Подруга Стэнли, Кэти, жила не в кампусе Санта-Круса, а на квартире, которую снимала еще с тремя девушками. Каждая имела отдельную спальню, запирающуюся на задвижку, а гостиная и кухня были общими. Кавалеров кормили на кухне, а если кто оставался на ночь, уйти он должен был до завтрака, потому что девушки никому не хотели показываться в «разобранном» виде.
— Позовите, пожалуйста, Кэти?
— Кэти Браун, к телефону! — услышал он.
— Могу я сейчас заехать к тебе? — спросил он, как только Кэти взяла трубку.
— У меня месячные.
— Перестань, Кэти, мне сейчас не до этого.
— Мне тоже, дурачок. Я просто говорю тебе, чтобы ты не волновался.
Стэнли все позабыл.
Две недели тому назад он пообещал быть осторожным и не сдержал слова. Кэти плакала, говорила, что теперь забеременеет. Он волновался. А потом забыл.
— Извини, — ответил Стэнли. — То есть, я рад.
В трубке послышался серебристый смех Кэти.
— Так я могу приехать?
— Конечно. Правда, в гостиной бардак после вчерашней вечеринки. А сегодня все учились целый день. Ну ничего, мы поговорим в моей комнате.
Дверь открыла Кэти. Гостиная служила не только четверым девушкам, но еще и двум десяткам друзей, которые постоянно заглядывали «на огонек». Вот и сейчас везде стояли пустые банки из-под пива, бумажные тарелки с остатками пиццы, валялись мятые салфетки. Вся обстановка состояла из трех гигантских, яркой окраски диванных подушек, лежащих на полу, да задвинутой в дальний угол кушетки. На стенах висели плакаты, оставшиеся от прежних квартиросъемщиков, и женские трусики, происхождение которых уже обросло и продолжало обрастать многочисленными легендами.
Стэнли заметил, что на Кэти простенькое, из тонкой материи платьице, через которое проглядывали ее трусики.
— Ты его недавно купила? — спросил он.
— Нет, просто давно не надевала, — ответила Кэти. — Когда я в нем, люди смотрят на мою грудь, а не в лицо.
— Лицо красивое.
— Благодарю. Я жду.
— Чего?
— Должен же ты похвалить мою грудь. Так в чем дело?
— Что значит, в чем дело?
— Ты все еще волнуешься.
— Да, — признал Стэнли.
— У тебя это написано на лице. Ты постоянно о чем-то волнуешься, — Кэти закрыла за ними дверь спальни, забралась с ногами на кровать, села по-турецки. — Присядь, — она шлепнула рукой по покрывалу. — Рассказывай.
Стэнли устроился рядом, неловко подсунув под себя ноги, чем вызвал смех Кэти. Ей эта поза давалась без труда.
— Так вот, ты помнишь наши планы на уик-энд. Мы вылетаем в пятницу утром и показываем им город. Мы только не знали, где они остановятся. Он ждал, освободится ли номер в «Беверли-Хиллз», или им придется останавливаться в другом отеле. Он сказал, что позвонит из Санта-Барбары. И не позвонил.
— День еще не кончился, — напомнила Кэти.
— Он не стал бы тянуть до последней минуты.
— Может, он звонил, когда тебя не было.
— Конечно, я был. Или мой сосед. Он всегда звонит, если обещает.
— О боже, ну как ты любишь волноваться. А может, они нашли хорошее местечко и решили задержаться там на пару дней.
— Тем более он бы позвонил, чтобы я не волновался. Если он что-то обещает, то держит слово. Я позвонил в «Бичкомбер» в Санта-Барбару. Они там не появлялись. Они заранее забронировали номер, то есть должны заплатить за него, даже если не будут там жить. На него это не похоже.
— Знаешь, Стэнли, счет на одну ночь в гостинице не разорит твоего старика. Хочешь пива?
— Нет. Послушай, я чувствую, что-то случилось.
— Ерунда. Ты ничего не знаешь наверняка. Просто ты всегда ищешь повод для тревоги. Неужели все евреи такие?
— Какие?
