На крепостные стены высыпала толпа смуглых бородатых мавров, которые хоть и держатся угрожающе, но молчат, зря слов не тратят, надеясь, быть может, что неверные в конце концов уйдут, как ушли они пять лет назад, а раз так, зачем сотрясать воздух пустой бранью. Распахнулись настежь обе створки ворот, окованных железом, и медленным шагом вышли наружу несколько мавров, и один из них, годами постарше остальных, наверно, губернатор – слово это в данном случае использовано здесь за неимением другого, верного и точного, не употребленного в связи с тем, что трудно выбрать из двух-трех подходящих, ну и, кроме того, не следует исключать, что оттуда, из крепости, выслали для переговоров факиха, скажем, или кади, или эмира, или даже муфтия, а следуют за ним какие-то должностные лица и воины, причем число их в точности соответствует числу португальцев снаружи, потому-то мавры и промедлили так с выходом, что надо было собрать делегацию. Вообще-то, имейте в виду, что в старину у представителей власти гражданской, военной и религиозной органы речи были совершенно исключительной зычности, что позволяло им быть услышанными с очень большого расстояния, и недаром же в исторических романах, когда какой-нибудь полководец обращается к своим воинам или к другому людскому множеству, никого не удивляет, что его слова доносятся до сотен и тысяч слушателей – шумных, порою беспокойных, меж тем как в наши дни немалых трудов стоит установить и настроить акустическую аппаратуру так, чтобы слышно было и в последних рядах, да притом без помех, без сбоев и искажений, больно ранящих чувства публики и явно меняющих смысл сказанного. А потому, попирая обычаи и приличия, безмерно скорбя, что приходится идти вразрез с обреченными на овации традициями спектакля в исторических декорациях, мы обязаны, из любви к истине и чистой правды ради, сообщить, что высокие договаривающиеся стороны остановились в нескольких шагах друг от друга и вели свою беседу на этом расстоянии, достаточном лишь для того, чтобы слышать друг друга, предоставив окружающим – и маврам из крепости, и португальцам из лагеря – дожидаться окончания встречи или надеяться, что выйдут к ним вестовщики и донесут до них обрывки фраз, пылкую риторику, сомнительные упования, внезапную унылость. Так что пусть станет окончательно ясно, что эхо дипломатических дебатов не раскатывалось по окрестным долам и не перелетало с одной горной гряды на другую, не разверзлись небеса, не содрогнулась земля, не потекла вспять река – и до сего дня не способны на такое слова человеческие, даже если грозит война и вопреки всему, что напридумывали мы, в безмерном своем простодушии доверившись эпическим преувеличениям.
Сказал архиепископ, и Рожерио скорописью вкратце немедленно занес его слова, ораторские красоты и риторические обороты оставив на радость своему отдаленному получателю по имени Осберн – пусть вставляет их куда и какие захочет по своему усмотрению, – но, впрочем, повинуясь собственному вдохновению, и сам изготовил округлые околичности, да, значит, та́к вот сказал архиепископ: Мы прибыли сюда для примирения, и продолжил: Ибо подумали, что и вы, и мы суть дети одной природы, одного начала, нехорошо нам продолжать эту более чем неприятную распрю, а потому хотелось бы, чтобы вы поверили, что мы не намереваемся брать город или изгонять вас оттуда, ибо вы уже могли оценить, сколь умеренны и благостны христиане как таковые, да и потом, согласитесь, требовать свое не значит присваивать чужое, а если вы возразите, что, мол, именно затем мы и прибыли, мы ответим, что всего лишь отстаиваем наше законное право владеть этим городом, и, если в вас сохранились еще хоть какие-то остатки или начатки понятий о естественной справедливости, вы без дальнейших уговоров и просьб со всеми своими пожитками, и скарбом, и имуществом, и женами с детьми отправитесь в страну мавров, коими и сами являетесь и из коей не в добрый час пришли сюда, а нам оставите принадлежащее нам по праву, да-да, я сейчас закончу, вижу-вижу, что вы качаете головой не вверх-вниз, но из стороны в сторону, движением этим обозначая то, что еще не успели вымолвить уста, так знайте же, что вы, люди из племени мавров и моавитян, изменнически и вероломно отторгли у нас королевство Лузитания, непрестанно и по сей день разоряя города, деревни и храмы, и на протяжении вот уж трехсот пятидесяти восьми лет незаконно владеете нашими землями, но мы, приняв в рассуждение, как давно уже обосновались вы в Лиссабоне, ставшем колыбелью для многих и многих ваших соплеменников, и действуя с обычной для нас благожелательной умеренностью, просим вас отдать нам лишь крепость вашего замка, а самим же пользоваться, как издавна повелось, полной свободой, ибо мы не хотим изгонять вас из жилищ ваших, где вы, ручаюсь вам, сможете жить по своим обычаям и уставам, если только не изъявите желания добровольно войти в лоно христианской Церкви, приняв веру истинную и единственную, и, поверьте, это слова искреннего друга вашего, ведь такой город, как Лиссабон, прельщает многих и многих богатствами своими, о коих хорошо известно, и благополучием своим, о коем можно догадываться, и я заклинаю вас и молю – взгляните на эти биваки, на корабли, на неисчислимую рать, готовую ополчиться на вас, взгляните – и спасите от разорения свои поля и плоды трудов земледельческих, пожалейте свое богатство, пожалейте свою кровь, пожалейте и примите предлагаемый вам мир, покуда условия его еще очень благоприятны для вас, и вам ли не знать, что мир, обретенный без борьбы, лучше того, который добыт большой кровью, точно так же как крепкое от природы здоровье лучше восстановленного после недугов тяжких и едва ли не смертельных, и я не случайно упомянул сейчас о них, взгляните, какая опасная болезнь надвигается на вас и нападет, если только вы не примете здравого решения, и тогда одно из двух – либо сумеете справиться с напастью, либо падете жертвой ее, и заранее говорю, что не стоит выбиваться из сил в поисках третьего пути, лучше остерегитесь вовремя, заботьтесь о здоровье, покуда есть оно, помните римскую пословицу – гладиатор принимает решение на арене[25], только не говорите, что вы мавры, а не гладиаторы, ибо пословица подходит к вам, как и к ним, если идете умирать, а потому мне больше сказать вам нечего, а если у вас есть что – говорите, только покороче.
Странновато звучали слова эти в устах пастыря душ человеческих, и неприязненный холод, угадывавшийся под медовой ласковостью, резко прорвался под конец, но мы, прежде чем двинуться дальше, задержимся мысленным взором на прозвучавшем замечании, несколько неожиданно, быть может, подчеркнувшем, что собравшиеся там люди – и христиане, и мавры – соприродны и одноначальны, а означает это, надо понимать, что Бог, творец природы и единственный создатель того начала, из которого произошли все прочие, – это, стало быть, отец и несомненный творец всех этих детей, и, враждуя друг с другом, те наносят тяжкую обиду общему своему родителю, так что можно даже сказать, не рискуя впасть в преувеличение, что, по беззащитному телу Бога топчась, дерутся насмерть чада его. Архиепископ Браги этими словами ясно дал понять, что сознает, что Господь и Аллах – это одно и то же и что тождество их уходит в те времена, когда ни у кого и ни у чего не было ни имен, ни названий, и не было в ту пору различий меж христианами и маврами, кроме тех, какие существуют меж людьми в цвете кожи, телосложении, чертах лица, но, вероятно, не подумал прелат – и мы не вправе требовать от него этого, ибо учитываем интеллектуальную неразвитость и повальную неграмотность тех времен, – так вот, не подумал почтенный прелат, что проблемы неизменно начинаются после того, как выходят на сцену посредники Бога, и зовутся они Иисус или Магомет, не говоря уж о пророках меньшего масштаба. Уж и за то низкий поклон архиепископу Браги, что в своих теологических построениях так далеко зашел он, одетый и вооруженный для битвы – в кольчуге, в шлеме с забралом, с мечом у седла, и, быть может, эти самые доспехи не дают ему дойти до умозаключений гуманитарной логики, ибо уже в ту пору было видно, до какой степени инакомыслия способна довести человека вся эта боевая военная сбруя, в наши дни это, разумеется, известно лучше, но все же не настолько, чтобы отнять оружие у того, кому оно успешно заменяет мозги. Впрочем, мы бесконечно далеки от намерения обидеть этих людей – еще не вполне португальцев, – собравшихся сражаться ради того, чтобы создать себе отчизну, надо – на поле брани, надо – предательством, потому что именно так, и никак иначе, рождаются и плодоносят все без исключения отчизны, ибо позорное пятно, если ложится на всех, может сойти за украшение и знак взаимного всепрощения.
Отвлекшись на эти довольно рискованные умствования, мы с вами пропустили ответ мавританского губернатора, и очень жаль, что пропустили, потому что, судя по тем обрывкам, какие сумел разобрать и резюмировать вестник, начал он, мавританский то есть начальник, с того, что усомнился в праве по чисто географическим соображениям отнести вверенный его попечению город к королевству Лузитания. Жалко, сказали мы и повторим, что жалко, ибо противоречивый и путаный вопрос границ и проблема того, являемся ли мы с вами потомками и наследниками легендарных лузитан, усилиями столь просвещенных людей, каковыми были в те времена мавры, будет до известной степени прояснен, хотя они и отметут с порога, как нечто совершенно неуместное, горделиво-патриотическое самомнение тех, кто не может считаться живым, если в жилах его нет по крайней мере двух-трех капель крови славного Вириата[26]. И, придя к заключению, что от Лузитании у нас и того нет, а потому напрасно некогда Андре де Резенде[27] был склонен производить лузитан от Луза[28], почти с полной уверенностью можно сказать, что Камоэнс поступил бы хорошо и правильно, назвав свою книгу попроще – Португальцы. Ибо кто же мы, как не португальцы, раз, должно быть, за грехи наши лучшего не заслуживаем. Так, а теперь, пока мы не пропустили остальную часть речи, прислушаемся со всем вниманием к словам губернатора, заметив сразу же, как спокоен его голос, как безмятежно рассуждает он о предметах вполне очевидных и не намерен от них отдаляться. Неужели вы, спросил он, хотите уверить нас, будто хотите лишь получить крепость, а взамен дать нам свободу, вовсе не намереваясь изгнать нас из наших жилищ, как можем мы поверить вашим словам, если в памяти еще свеж пример Сантарена, где вы устроили кровавую расправу даже над стариками, отняв и тот малый остаток жизни, что еще был у них, даже над беззащитными женщинами, которых резали как невинных овечек, и над детьми, которых разрубали на куски, и слабые пени обреченных не заставили дрогнуть ваши сердца, и только прошу вас теперь не говорить, что эти скорбные события успели изгладиться из вашей памяти, и если нельзя привести сюда всех павших в Сантарене, то вполне можно позвать всех раненых, искалеченных, обожженных, что нашли в себе силы укрыться в нашем городе, да, позвать всех тех, кого вы намереваетесь теперь добить окончательно, их, да и нас заодно, ибо не собираетесь, как видно, удовольствоваться одним преступлением, а потому и не мечтайте, что мы без боя сдадим вам Лиссабон или, оставшись здесь, отдадим его под вашу власть, согласитесь, непростительным простодушием было бы с нашей стороны менять синицу в руке на журавля в небе, руководствуясь единственно лишь словом, вашим словом, а стоит оно очень мало. В этом месте епископ Порто дернулся было, словно намереваясь перебить оратора, однако архиепископ удержал его: Стой спокойно, дослушаем до конца, последнее слово будет за тобой. Мавр продолжал: Этот город некогда принадлежал вам, но теперь он наш, а в будущем, возможно, опять станет вашим, но это решать Всевышнему, который отдал его нам, а захочет – у нас его отнимет, ибо никакая стена не устоит против воли Его, так веруем мы и верили всегда, ибо хотим всего лишь радовать Его, столько раз спасавшего нас от ваших мечей, Его, которому не устаем мы удивляться, как и непреложности благих Его начинаний, и не потому лишь, что все зло мира покорно Его власти, но и потому, что высшим разумом своим Он избавляет нас от несчастий и скорбей, так что ступайте отсюда и знайте, что только оружием можно открыть врата Лиссабона, ну а те неизбежные бедствия, коими вы нас тщитесь испугать, если даже и случатся, то в будущем, страдать же из-за того, чего еще нет, не значит ли впасть в безумие и по доброй воле приваживать несчастья. Мавр помолчал, будто подыскивая новые доводы, но потом счел их, наверно, излишними, пожал плечами и договорил: Не тратьте время попусту, делайте, что можете, мы же вверяем себя воле Всевышнего.
