«Мы поплыли», — говорит она и я должен приложить усилия, чтобы её услышать.
«Видишь — теперь снова всё хорошо. А в будущем году мы сможем их проведать, это сейчас совсем не трудно».
Она вздыхает и машет, просто так, в сторону исчезающего городка.
«Пока, Фрисландия!»
Она прижимает меня к себе и на один момент все кажется прекрасным и беззаботным, будто никогда ничего не происходило.
«У нас было приключение».
Её рука слегка касается моих волос, и я ощущаю неудержимое желание руки, скользящей по моей спине, неделикатно и одновременно нежно ощупывающей меня повсюду. Внезапно я чувствую себя голодным.
«Есть что-нибудь из еды, у меня болит живот».
«Осталось немного. Мы только что отплыли. Иди, посмотри где Ян и не отсутствуй долго».
Я вяло бегу по кораблю. Флаг развевается над бурлящей водой и издает такие же звуки, как и большая рыба, брошенная Хейтом на палубу, отчаянно дергающаяся там, выгибаясь и ударяясь об доски.
Корабельный винт поднимает в воде тучи песка и воздуха, и эта смесь бурлит на поверхности; получившийся серый вихрь, словно пульсирующая пуповина, связывает нас с землёй. Городок и полоску земли уже невозможно узнать, будто это неизвестная территория, где я никогда не был и на которую смотрю глазами чужестранца. Море полно яркого, ослепляющего света, от которого у меня болят глаза.
Мы плывём в никуда, одинокие в безбрежном океане, и меня ничуть не удивило бы, если мы не доберёмся до Амстердама, словно этот переезд не имеет цели и пункта назначения. Амстердам, что должен я себе представить, чтобы понять, что ты есть самом деле?
Ян стоит рядом со мной, плюёт вниз и следит за плевками до тех пор, пока они не коснутся поверхности воды. В отдалении плывёт лодка с коричневыми парусами, и я всматриваюсь, пытаясь разобрать буквы на парусах. В воображении возникло, что Хейт проплывает мимо нас, и я, к своему удивлению, вновь вижу знакомые лица: Хейта, Попке, Мейнта. Подойдет ли она поближе, чтобы я мог получше разглядеть её?
То ли из-за воды, то ли из-за ветра, на моих глазах появляются слёзы. Лодка понемногу отстаёт — либо она стоит неподвижно на серой глади, либо движется слишком медленно. Когда Ян что-то говорит мне, то я быстро отворачиваю голову в сторону — он не должен видеть, что я плачу.
«Тут есть солдаты на борту, — произносит он позже, — они сидят в отдельной каюте и поэтому не могут нам встретиться». Я заставляю его, чтобы он сейчас же показал мне место, где он сделал это открытие, и вскоре украдкой бросаю взгляды на несколько круглых окон, за которыми я вижу знакомые зелёные униформы и слышу знакомые звуки непонятно говорящих голосов.
Мы с грохотом бежим вниз по лестнице. Как попасть в эту комнату, которую мы нашли? Поблизости сидят несколько человек, которые молчаливо рассматривают нас. Рядом с ними сумки и пакеты, и выглядят они утомленно и устало.
«Тсс, не шумите тут».
Мы заходим в маленький туалет, где стоит резкий, пронзительный запах. Ян указывает на верхний угол, где на стене красуется знак, маленький перечёркнутый круг с полосой посередине.
«П…зда», — говорит Ян торжествующе. Он смеётся и хлопает с грохотом дверью, затем я слышу его поспешные шаги вверх по железным ступеням.
Наши матери уже сидят в каюте, потому что, по их словам, на палубе стало слишком жарко. Мы получаем по глотку молока из бутылки, которую дала нам с собой Мем, и жуём липкие бутерброды с маслом.
«Я считаю, что хлеб в Амстердаме лучше», — говорит мать Яна и я думаю:
«Как такое может быть в войну?»
Я чувствую в себе нарастающий гнев — ей вовсе не с этого нужно начинать, не нужно очернять Фрисландию.
Ян прислонился к своей матери и заснул, и моя мама тоже прикрыла глаза. В каюте висит сонная тишина, через приоткрытое небольшое окно чувствуется небольшое дуновение ветра. Какое-то время я слушаю мерный гул двигателя, затем встаю и потихоньку поднимаюсь на палубу, где ищу окна, за которыми мы слышали те самые голоса. Слышится лёгкая музыка и разговор, такой тихий, что я ничего не могу разобрать, хоть и стою впритык к иллюминатору. Когда кто-то проходит мимо, то я быстро оборачиваюсь к перилам и изучаю проходящие волны, но сразу после этого я пытаюсь заглянуть в полуоткрытое окошко, чтобы перехватить взглядом то, что происходит внутри и уловить знакомые звуки. Неожиданно кто-то глядит мне прямо в лицо и сердито задёргивает шторку.
Темным, наполненным множеством домов, крыш, кранов, и доминирующим над всем этим куполом центрального железнодорожного вокзала, с людьми и велосипедами повсюду — таинственный, угрюмый мир, полный суеты — таким мы видим с борта скользящий мимо нас Амстердам.
Даже Ян молчалив и под сильным впечатлением. Он устало опёрся на поручни и не шевелится.
На причале у вокзала стоят армейские машины, и не одна, а множество. Я притворюсь, будто смотрю на суету у воды, на набережную с людьми, и говорю с моей мамой. Но я с моими мыслями в другом месте.
«Собирайтесь, — говорит она, — пора спускаться».
Затравленно и нервно стоим мы у велосипедов, готовые как можно быстрее сойти на берег.
«Будь рядом со мной, — говорит мама, — держись поближе к велосипеду, а то я тебя потеряю в сутолоке».
На пристани множество людей, но только некоторые выглядят, словно ищут кого-то, а остальные стоят бесцельно и равнодушно. Мы толпимся вместе с другими у борта рядом с трапом, который намного шире, чем во Фрисландии. Вечереет, и я мёрзну.
«Папа будет тут?»
«Конечно нет, он не знает, когда мы вернёмся, это будет для него сюрпризом. Он дома, с Бобби».
Бобби… Я прибываю в город, а тут есть малыш; у меня есть братик в этом тёмном, таинственном городе!
Мы крепим по-походному багаж, а Ян неугомонно скачет туда-сюда и рвётся на свободу. Когда мы отъезжаем, то я вижу, как с борта сходят солдаты, нагруженные рюкзаками. Я оборачиваюсь всем туловищем в их сторону, пока моя мама на тротуаре поправляет причёску.
Тёмная задняя часть вокзала бросает на нас гнетущую тень.
Заходящее солнце освещает Рокин[58], где толпятся сотни людей. Повсюду знамёна, украшенные фонарные столбы, оранжевые арки, плакаты с лозунгами, грандиозный хаос цветов и звуков.
И везде я вижу армейскую форму и военные машины, движущиеся или припаркованные; одна машина с поющими солдатами проезжает мимо нас.
Я найду его, естественно, он тут. Мне интересно, живёт ли он в доме, или где-то стоят палатки, может быть даже в нашем районе, на участке у вала.
Его голые ноги, которые он возложит на меня, его пальцы, которые обхватят мою тонкую шею в удовольствии.
Езжай, мама, поскорей, побыстрей, я хочу домой, я хочу начать строить планы по его поиску!
Мы сворачиваем на Спуистраат[59], и на вираже я оборачиваюсь к Яну и озорно машу обоими руками.
«Эй, держись крепче, а то мы мы сейчас упадём».
Я снова хватаюсь за жёлтое платье и ощущаю, как движутся её бёдра.
Площадь Дам словно муравейник, не пройти, и улица у дворца перегорожена. Мы едем среди толпы и мама предупредительно сигналит.
Через ограждение смотрю я на Дворцовую улицу, выглядящую устрашающе пустой и заброшенной, словно случилось что-то серьёзное. Когда-то там стоял тот самый грузовик, совсем рядом с дворцом. Чирикающие воробьи на солнце кажутся мне тем единственным, что я ещё отчётливо помню из того времени.
Мы снова едем по Розенграхт[60].
«Мама, трамвай! Они уже ходят?»
Мы подпрыгиваем на ухабистой улице и я всё больше волнуюсь, когда узнаю знакомые места из прошлого. На улице Адмирала Руйтервега рабочие собираются ремонтировать вздыбившиеся рельсы; там лежат большие штабеля древесины, окружённые местными любопытствующими ребятишками.
«Видишь, как здесь работают? Даже вечером. Всё приводится в порядок».
Я молчу. Мы почти дома, осталось совсем немного. Вокруг мрачно и голо, почти все деревья исчезли.
Песочница, напротив я вижу наш дом, освещённый солнцем и беззащитный; в песочницы дети, в рыхлом песке копающие ямы и играющие, крича и смеясь, в салки.
Моё сердце колотится и радость моя проходит. Другие мальчишки, школа, перемены.
«Мы тебя отлупим, после школы ты получишь от нас ещё!»
Вот мы и дома, у нашего подъезда. На нашей улице. Открытые окна и балконные двери, ещё больше флажков, натянутых проводов, и развевающихся на них маленьких вымпелов, странные белые известковые полосы поперёк улицы, превращающие её в подобие спортплощадки. И, посередине улицы, полоска газона с цветущими там розами.
Я чувствую себя ошеломлённо и подавленно, я бы предпочёл исчезнуть, незамеченным пробраться в наш дом. Так и есть, множество людей стоят у окон и глазеют, как мы спускаемся с велосипедов у нашей двери, дети подбегают к нам. Я подаю руку матери Яна, а он уже на другой стороне и кричит в сторону балкона, где появляются его отец и младший брат. Я побыстрее прохожу мимо детей и стремглав несусь в дом. Я так растерян, что никого не хочу видеть.
