— Так как? — спросила мама. — Ты готова, Анечка?
— Еще бы, мама, — ликовала Аня. — Я сто лет не была на музыке, я без нее вся иссохла и потрескалась.
— Да что ты? — с ироничным удивлением, так, как умела только она, переспросила мама. — Ну, я рада, что ты жаждешь… Что ты все еще жаждешь музыки, солнце мое. И тебя ждет еще один сюрприз. Там, в концертном зале… Нет, Анька, не скажу сейчас. Ни за что не скажу! Я так волнуюсь… И надеюсь на тебя. На твое чувство такта. Ох!
Фокусы все! Сюрпризы! Счастливая мамочка, подумала Аня. А еще с прозорливостью искушенной женщины подумала, что сюрприз вовсе и не сюрприз, и что как пить дать ее завтра представят маминому сердечному другу, что, в общем, любопытно и вызывает некоторый трепет в области лопаток. Чужое счастье, знаете ли, тоже немножко окрыляет. Цыплячьими крылышками.
Аня не опоздала на встречу с Яшей и даже явилась первой, хотя и не выспалась. Волосы она вымыла аж три раза, сдобрила бальзамом, высушила феном и пустила по невскому ветру, потому что день выдался ветреный, и прическа ее сплеталась густой солнечной паутиной, потом вдруг рассыпалась и взлетала на ветру веселой и высокой солнечной короной. Она решила не прорываться в холл отеля, уж очень неприятным ей показался швейцар, за спиною которого маячил еще более неприятного вида представитель секьюрити.
Что-либо доказать таким типам, решила Аня, если на тебе кроссовки, старенькие джинсы, сползающие с бедер, и дешевенькая курточка, не представляется возможным. Никто не поверит, что у такой замухрышки в шикарном отеле проживают родственники, а подумают черт знает что. Вот если бы была кожаная юбочка и дорогой мех, обрамляющий в меру глубокое декольте, немыслимой высоты шпильки и косметика-эксклюзив, золотые браслетики и сумка из крокодила, тогда… Тогда, приняв за девицу определенного пошиба, из недешевых, ее наверняка бы пропустили в пятизвездочную цитадель. Но поскольку ничего подобного не имелось, Аня встала спиной к застекленному входу, чуть-чуть изогнула талию и скромно отставила ножку и сложила руки на груди в намерении дождаться Яшу.
А из-за фигурно вырезанного, гравированного стекла Аниной легкой и стройной, словно лучик, фигуркой, светлыми волосами, в которых запутался ветер и солнце, любовался швейцар, парень зажравшийся, досужий и развращенный. Но ведь любовался же, встав поперек прохода… Любовался, пока Яша не постучал сильным пальцем о его плечо, намекая на то, что не следовало бы забывать о своих обязанностях, любуясь чужими девушками. Парень вздрогнул, очнулся, угодливо вильнул спиной и распахнул перед Яшей застекленные створки.
— Привет! — воскликнул Яша, и Аня вздрогнула не хуже швейцара. — Что-то я всех сегодня пугаю, — сообщил Яша, — сначала матушку за завтраком, потом парня в дверях, теперь тебя.
— А? — рассеянно и всего лишь на миг обернулась Аня. Она напряженно наблюдала за вышедшей из отеля парой, хрупкой невысокой женщиной не первой молодости с короткой светло-каштановой парикмахерской прической, шапочкой обрамлявшей не особенно выразительное, но тонкое лицо, и мальчиком лет двенадцати на вид, который по-взрослому уверенно поддерживал ее под локоток.
Пару ждал автомобиль — отполированный до блеска перламутрово-серебристый «Ауди», и мальчик распахнул дверь перед дамой. Потом обернулся, явно почувствовав Анин пристальный взгляд, поднял на нее почти бесцветные кругловатые котеночьи глаза, от уголков которых разбегалась мелкая сеточка морщинок вида благородного и благопристойного, как свежие трещинки на китайском фарфоре.
И Аня с удивлением поняла, что это и не мальчик вовсе, а человек взрослый, только очень маленького роста, по-детски стройный и гибкий. Этакий эльф с короткими и негустыми невнятного цвета волосами. Он, перехватив Анин взгляд, быстро отвернулся и скользнул в машину, сел рядом с дамой.
Странная эта пара, судя по манере держаться, была явно заграничной. И несмотря на то, что у Ани никаких таких иностранных знакомств не имелось, этот на удивление маленький мужчина показался ей старым знакомым. Не то чтобы она его узнала и могла назвать по имени, нет, ничего подобного! Но он будто пришел из забытого сна, что когда-то повторялся изо дня в день, вернее, из ночи в ночь, но теперь давно пережит, выцвел, растерял волшебство. Будто он, этот человечек, — призрак Оле Лукойе, и вот-вот раскроет разрисованный призрачный зонтик и завертит им, и кадры сказочного сна вновь замелькают перед глазами.
— Аня! Ау! — дал знать о себе Яша. — Знакомых встретила?
— Н-нет, — ответила Аня и посмотрела вслед удаляющемуся перламутрово-серебристому «Ауди». — Показалось на миг. И сама не разберу, что показалось. Не могу вспомнить. Или просто глаза не верят в то, что видят. Извини, пожалуйста, я с тобой толком не поздоровалась.
— Не переживай по этому поводу, — разрешил Яша. — Ну что? Пойдем?
— Пойдем, — кивнула Аня. — А твои не собираются на концерт?
— Нет. Маман о нем так даже и не знает, и это к лучшему. Я ее, конечно, очень люблю, она замечательная женщина, но она мастерица разрушать атмосферу. Она привыкла выступать адмиральской каравеллой и не приемлет теперь ничего иного. Вперед, и только вперед на раздутых парусах! — разглагольствовал Яша. — Ох уж мне эти ее раздутые паруса. И нисколько не ветшают со временем.
— И как вы только справляетесь с дядей Вадимом? — лукаво спросила Аня. — Такие женщины, как правило, имеют собственное непререкаемое мнение по любому вопросу и проблемы разрешают мановением руки. Или я ошибаюсь?
— Не скажу, что ошибаешься, — улыбнулся Яша. — Она, конечно, авторитарна, как императрица, и пользуется успехом на публике. Но все дело в том, что в быту, в семейной жизни, маман только кажется, что она имеет свое мнение. Вернее, ей кажется, что с ее мнением считаются. Но мы-то с папой не так просты и под шумок блюдем свои интересы. Можно было бы устроить революцию, но это как-то… Это для тех, кому нечего делать.
— Или для тех, кому нечего терять? — поддела Аня.
— Не будь язвой, кузина, — добродушно фыркнул Яша. — И не подстрекай исподтишка. Грех тому, кто соблазнит малых сих.
— Сии малые, я полагаю, сами грешат напропалую и соблазняются без зазрения совести. Под шумок, — оставила за собой последнее слово Аня.
…нет ничего опаснее женского обольщения; все женщины лживы, коварны, они играют с нами, как кошка с мышью, и за все наши нежные заботы о них мы пожинаем только насмешки и издевательства.
Э. Т. А. Гофман. Повелитель блох
Арсен Муратович, старый тушканчик в профессорском звании и Никитушкин научный руководитель, — и к гадалке не ходи — стал бы двести пятидесятый раз требовать у Никиты обещанную статью и тезисы доклада к молодежной конференции, если бы Никита, будь он дурак, появился сегодня в родном Политехе. Арсен Муратович — к гадалке не ходи — стучал бы кривым своим мизинцем по столу, обсасывал дужку очков и в тысячный раз напоминал бы, что, прежде чем защищать диссертацию, соискатель обязан опубликовать ряд своих научных работ. А где эти работы, коллега? И где, уважаемый Никита Олегович, основной текст — мясо, так сказать, вашей диссертации? Доколь? Доколь вы мне будете голову морочить, мальчик? Или вы считаете, что можно ограничиться «Введением» и половиной одной главы? Так вот, уверяю вас, ученый совет вряд ли сочтет такую работу достойной рассмотрения, даже если мы с деканом будем хором петь о вашей гениальности. Так-то-с, милейший Никита Олегович! Все по девицам… Все по девицам скачем, я полагаю! А девицы, они… Девицы противопоказаны научной деятельности! Так и знайте, коллега!
В общем, Никита, будь он дурак, поперся бы с утра в Политех на расправу. Но поскольку дураком он себя не считал и поскольку студенческий семинар, который он обязан был провести как аспирант, намечался лишь через две недели, Никита предпочел отправиться с утра в шаверму (бывшую «Гармонию»), где зарабатывал на жизнь Дэн, и отработать ночевку.
Запахи мяса, приправ и теплого теста остыли за ночь, оскудели и обессилели. Бутылочки с кетчупом вид имели равнодушный, холодный и неприступный. Кафель, казалось, состарился и потускнел. Драцена в вазоне, что стояла на подоконнике, ушла в себя и меланхолично повесила остроконечные листья.
Безусловно, требовалось оживить картину. И Никита, пока Дэн возился с тестом, раскочегарил печь, повесил на крюк окорок, достал из холодильника сбрызнутую водой зелень, хранившуюся в глубокой кювете под крышкой, выложил пахучие стебли и листья на деревянную доску, повязал вокруг головы чистую белую косынку банданой, повязал вокруг бедер фартук, вооружился солидных размеров ножом и принялся рубить и петрушку, и райхон, и базилик, и укроп… И крутил носом, спасаясь от острых запахов, источаемых сочной зеленью.
