— Это неправда! Никто его не колотил! — повторяли они.
— Так почему вы меня хотели фотографировать?
Фотограф улыбнулся: — От фотографирования еще никто не пострадал.
— Я не преступник. И нечего меня фотографировать.
Герибан тем временем закрыл двери и с улыбкой сказал:
— Раз он не хочет, чтобы вы его фотографировали, так и не фотографируйте! Я его хорошо знаю. Он мой земляк.
Потом повернулся ко мне: — Ты когда в последний раз был дома? Как у отца дела?
Но мне не хотелось отвечать: — Я редко бываю дома.
Герибан поглядел на меня, словно извиняясь: — Знаешь, у меня сейчас совершенно нет времени. Сегодня еще масса дел. Передавай привет отцу. И как-нибудь ко мне заходи! А теперь мне действительно надо спешить.
Потом приказал своим, как мне показалось, подчиненным: — Отвезите его домой!
Они везли меня на той же самой машине, только шофер был другой. Это был пожилой мужчина, он много говорил и все время пускал газы. Мужчины на него злились, но он не обращал на это никакого внимания. Здесь снова были те двое, что приходили ко мне на квартиру, а потом привезли к майору; один из них потом куда-то ушел, действительно, все время, пока я разговаривал с майором, его там не было, но сейчас он тоже ехал с нами в машине, сидел рядом с шофером и всю дорогу ругался. Шофер смеялся, и меня тоже временами разбирал смех, хотя я все еще не мог успокоиться.
— Слушайте, своячок, вы вот то и дело руку ко рту тянете, зеваете, а меня это отвлекает.
— Ладно-ладно! — мужчина снова зевнул. — Обо мне не беспокойтесь, лучше на дорогу смотрите.
— Своячок, я же на вас не смотрю. Если бы вы рукой тут не махали, я бы вас и не заметил. А у вас это, видать, болезнь какая-то. Как сядете в машину, так сразу зевать начинаете. Думаете, меня в сон не клонит? Вон у своячка, что за нами сидит, глаза завязаны, он-то хоть поспать может. Прямо и не знаю, что меня сегодня так распирает. Не забыли вы завязать тому своячку глаза? Ну, видите, своячок, вот снова! Наверное, съел что-то ядовитое. Валентик, не знаете, что я ел сегодня на обед?
Мой сосед поерзал, но ничего не сказал. Зато мужчина, что сидел на переднем сидении, снова начал ругать шофера. Но тот лишь смеялся. У меня было чувство, будто этим смехом он хочет меня расположить к себе, хочет показать, что он такой же человек, как и любой другой. Я успокаивал себя, говоря, что на этот раз со мной уже действительно ничего не случится. И начал потихоньку задремывать. Если бы мы ехали чуть дольше, я бы, наверно, заснул.
Но тут машина резко затормозила.
— Товарищ Гоз, можете выходить.
Мой сосед сдернул у меня с глаз платок: — Не забудьте, о чем мы договорились!
— Не забудьте! — прошепелявил в шутку и шофер. Потом снова пустил газы и воскликнул: — Да здравствует Валент!
23
Итак, я снова очутился дома, в своей комнате. И хотя был измотан, и в голове гудело, я еще раз все осмотрел. В шкафу нашел еще два галстука Йожо. Мне не хотелось открывать портфель, боялся, что они туда все равно не влезут, и сунул их в карман зимнего пальто. Я стоял посреди комнаты, и у меня возникло чувство, будто не Йожо — его здесь уже не было — а сам я собрался в путь.
Я был уверен, что Йожо вернется. Потому-то и хотел все осмотреть и в глубине души даже надеялся, что Йожо, возможно, тут уже появлялся. Если он не вернется, я должен буду эти вещи как-то ему передать. Вдруг мне стало понятно: ситуация в высшей степени неприятная, ведь и в том, и в другом случае мне придется информировать тех, кто Йожо разыскивает. Было бы хорошо с ним об этом поговорить. Я бы, наверное, и дома не смог усидеть, поскольку все, что меня здесь окружало, производило гнетущее впечатление, но в то же время я боялся, что Йожо придет в мое отсутствие, возьмет свои вещи и уйдет. Это, по правде говоря, было бы самым разумным, ведь тогда я мог бы отговориться, мог бы рассказать, как все случилось, и меня было бы не в чем упрекнуть. Больше всего мне хотелось, чтобы все уже кончилось, хотелось как можно скорее избавиться от этих вещей, поскольку я полагал, что, как только это произойдет, проблема для меня будет закрыта. Я смогу сообщить сразу, с утра, что вещей нет, что все исчезло в мое отсутствие, и этим все для меня закончится. Все, что было связано с Йожо, вызвало вдруг во мне сильную неприязнь, было бы лучше о нем никогда и не слышать.
Всю ночь я просидел у стола, под утро меня охватила дремота, я упал на кровать, оставив включенным свет.
Спал я недолго. Проснувшись, какое-то время еще лежал, но увидев вещи Йожо, окончательно пришел в себя и снова забеспокоился.
Я встал и открыл окно. День обещал быть погожим, небо ясное, ни единого облачка. Правда, дул довольно холодный ветер. Но из парка неподалеку доносилось птичье пение, громче других слышались голоса синиц и воробьев, поскольку заботливый хранитель парка, Яркин отец Блажей, развесил там для них достаточно кормушек. Правда, мне показалось, что в парк уже прилетели и другие, перелетные птицы, которые здесь не зимовали, но все равно и те, что зимовали, пели уже как-то по-другому, более мелодично, по-весеннему.
Я ощупал рот. Верхняя губа болела, но только изнутри. Я потрогал передние зубы. Мне показалось, что два из них немного шатаются. Потом подумал, что они, возможно, шатались у меня и раньше, а если нет, то как-нибудь со временем перестанут.
Я с неохотой сел за свою дипломную работу, и вчитавшись в нее, сразу заметил, что там тоже есть ошибки, которых наверняка не было бы, если бы у меня не жил тогда Йожо. О некоторых вещах я не стал бы упоминать, да они и не были, собственно говоря, связаны с моей конкретной темой. Но она, видимо, захватила меня слишком глубоко, захотелось представить мир более обобщенно, и потому в моей дипломной работе стали встречаться весьма необычные предложения и даже целые абзацы.
Очевидно, беседы с Йожо сильно повлияли на меня, со многими его взглядами я ни тогда, ни в дальнейшем не мог полностью согласиться, но что интересно — я надолго запомнил их содержание.
Я вычеркнул несколько предложений и абзацев, написанных, как мне казалось, под влиянием Йожо, в которых увидел отражение наших многочисленных дискуссий, и после этих сокращений работа, на мой взгляд, стала выглядеть вполне прилично.
Потом я отнес дипломную работу своему консультанту. Тот прочитал и одобрил ее. Тогда только я вспомнил про Эву и подумал, что она тоже могла бы перепечатать мою работу, взяв взаймы у кого-нибудь пишущую машинку.
И все сразу оказалось таким простым. Эва действительно попросила в своем институте пишущую машинку, перепечатала дипломную работу и отдала в переплет. И защита прошла хорошо.
Я думал, что на торжественное вручение дипломов придут только мои родители, но приглашения разослал всем. И почти все пришли.
Ко мне вдруг бросилась моя квартирная хозяйка, на ней было совершенно новое платье, которое я еще ни разу на ней не видел, и туфли были новые, на высоком каблуке без задника, как только она в них ходила, за ней спешил Яркин отец Блажей, он скакал на одной ноге, поскольку костыль у него, кажется, тоже был новый, словно он его специально берег для такого случая. Мне даже стало как-то неловко. Блажей больше других меня обнимал, не желал подпускать ко мне ни свою жену, ни Ярку, ни ее мужа, он все обнимал меня и повторял: — Этого парня я воспитал!
Поблизости стояли мой отец и моя мама. И Эва. Только она стояла с другой стороны и держала в руках самый красивый букет.
Но Яркин отец никого не желал ко мне подпускать, а снова и снова каждому говорил: — Это мой парень! Этого только я воспитал!
Его жена возмущалась: — Ну, разве он не осел?!
Даже я не понимал, к кому это относилось, только догадывался. Но хотел, по крайней мере, своему отцу объяснить, что даже если это относится ко мне, не нужно принимать близко к сердцу.
Тут пани Ярка отодвинула своего отца: — Дедуля, Блажей, идите уже, не буду говорить — куда! Другие тоже хотят его поздравить!
