Во всех человеческих делах прежде всего достойны изучения истоки, — считал Эрнест Ренан. Не будем забывать, что 13 мая 2000 года «дней Владимировых прекрасное начало» ознаменовалось президентским указом № 849 «О полномочном представителе Президента Российской Федерации в Федеральном округе». Первым актом главы государства, прошедшего инаугурацию, было решение в сфере региональной политики и федеративных отношений. Словосочетание «укрепление вертикали власти» стало знаком президентства Владимира Путина, сменив символ веры ельцинского десятилетия — «рыночные реформы». Начало нового века, тысячелетия и нового президентского срока оказалось чрезвычайно насыщенным инновациями главы Российского государства именно в региональной политике: создание федеральных округов, изменение порядка формирования Совета Федерации и как следствие серьезная ротация кадров губернаторского корпуса. Прошло четыре года, наступило время для подведения итогов, и логично задаться вот какими вопросами. Стали ли инициативы последних двух лет переломным этапом в процессе «регионализации» России? Можно ли рассматривать нынешний порядок формирования верхней палаты российского парламента как оптимальный или же нужно вести речь о временном компромиссе между федеральным центром и региональными элитами? Не пошли ли новые окружные элиты по пути бюрократизации и не стал ли Совет Федерации в своем нынешнем виде своеобразной ярмаркой вакансий для не нашедших себе лучшего применения чиновников? И в конечном итоге — следует ли рассматривать путинские нововведения как некий политический прорыв, ставший «концом истории» региональной вольницы? Известный мастер афоризмов Марк Блок назвал проблему происхождения «идолом племени историков». Полагаю, что поклонение этому «идолу» было бы чрезвычайно полезно для ответов на поставленные выше вопросы. В каких исторических условиях возник новый российский федерализм и формировались отношения Центра и регионов в 90-е годы? Какой коридор возможностей для выстраивания этих отношений был у первого российского президента и насколько корректно сравнивать ельцинские «провалы» с путинскими «триумфами»? Сравнение двух политических практик — региональной политики первого и второго российских президентов без оглядок на самые «свежие» опросы общественного мнения и измерения рейтингов — могло бы стать основой для действительно содержательного разговора о том, насколько обоснованны торжества по случаю победы на региональном политическом фронте.
Российский историк и архивист Н. П. Павлов-Сильванский был первым среди отечественных специалистов, использовавшим понятие «феодализм» для описания социально-экономических и социально-политических реалий Древней Руси киевского и удельного периодов. Рассматривая почвенные особенности системы отношений «сеньор — вассал», ученый подкреплял свои тезисы свидетельствами источников, в которых часто встречалось выражение «заложился за» такого-то и такого-то боярина. Думается, доживи Павлов-Сильванский до славной эпохи «парада суверенитетов», он немало удивился бы тому, что древнерусская конструкция «заложился» вошла в активный вокабуляр региональных чиновников России постсоветской. Мэры стали «закладываться за губернаторов» (что было более частым явлением), а губернаторы (что встречалось гораздо реже) — за главу Российского государства. Российский федерализм, о необходимости построения которого так долго говорили активисты «Демроссии», оказался нимало не похож на книжные образцы федеративных систем Европы и Северной Америки. К концу ельцинской эпохи публицисты стали довольно часто играть словами «феодализм» и «федерализм». Слишком уж феодально-партикуляристский оттенок наблюдался у российского федерализма. Но в чем состояла его специфика и есть ли у него реальные перспективы — вопрос, который до сих пор остается без ответа.
После распада Союза ССР многие политики и эксперты предрекали, что та же участь постигнет и Россию. Эти прогнозы подтверждались многочисленными фактами. Возникновение осенью 1991 года фактически независимой Ичкерии, активные политические выступления и референдум о независимости в Татарстане, напряженность в отношениях между ингушами и осетинами (которая вылилась в открытый конфликт в 1992 году) отчетливо говорили, что будущее России как целостного суверенного государства туманно и непредсказуемо. Неуверенность в возможности сохранить единое Российское государство демонстрировали и наши сограждане. Согласно данным социологического исследования, проведенного в марте 1992 года экспертами Российского независимого института социальных и национальных проблем, 62,2 процента респондентов заявляли: «Дело идет к тому, что межнациональные конфликты могут привести к развалу Российского государства». Исследования же, проведенные после 31 марта 1992 года (то есть после подписания Федеративного Договора), неизменно фиксировали сокращение числа уверенных в распаде России по сценарию СССР. Так почему же у Ельцина все-таки получилось то, на чем обжегся Горбачев?
В постсоветский период поиски параллельных сюжетов в истории России и Германии стали своеобразным правилом хорошего тона в сообществе политологов. Компаративистский анализ социально-экономической и политической ситуации в постсоветской России и Веймарской Германии явился основой политологических исследований А. Л. Янова (см. его работы «„Веймарская“ Россия» — «Нева», 1994, № 3–6; «После Ельцина. „Веймарская Россия“». М., 1995). Сравнение постсоветской России и Веймарской Германии — отличительная черта сочинений и публичных высказываний не только политиков либерально-демократического спектра. В 1996 году лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов, мотивируя свой выбор в пользу Бориса Ельцина, заявил: «Лучше престарелый Гинденбург, чем молодой Эрнст Тельман». Спрос на «сравнительно-исторический метод» был особенно велик в периоды острых кризисов. «Призрак Веймара» бродил по России и в сентябре 1993 года, и после пресловутого «черного вторника» и августовского дефолта, и во время непродолжительного примаковского царствования, и накануне страстей вокруг импичмента. Будь наши аналитики поскромнее, оценивай они политическую культуру отчизны не по относительно высоким цивилизационным меркам Веймарской Германии, увидели бы они иные компаративистские соблазны.
По ходу строительства «реального федерализма» в нашей стране, сопровождаемого «синдромом Беловежья» и «парадом суверенитетов», мы стали свидетелями возникновения феномена «Вестфальской» России, живущей точь-в-точь по принципу Германии в годы после завершения Тридцатилетней войны и заключения в 1648 году Вестфальского мира: «Cuius regio eius religio» («чья власть, того и вера»). В результате ослабления федерального Центра и перетекания значительной части властных полномочий на места долгожданного торжества демократии и федерализма не произошло. Напротив, «вместо одного самодержавного государя» возникло восемьдесят девять «самовластных и сильных фамилий», перед которыми российское народонаселение было вынуждено «горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать». Пример посткоммунистической России лишний раз подтвердил, что слабая центральная власть ни в коей мере не способна преодолеть авторитарные тенденции и дать полноценные возможности для развития по демократическому пути. При потере Центром властных рычагов и отсутствии сколько-нибудь эффективных гражданских институтов, своего рода школы политических конкурентов, авторитаризм меняет лишь форму, но не содержание. Иерархичный, отлаженный по вертикали авторитаризм уступил место «горизонтальному авторитаризму». Командно-административные отношения, дополненные и модернизированные рыночными реалиями, были спущены сверху в регионы. Культ генсека уступил место культу губернатора (президента, главы правительства республик). Лишенные же общих для всех идеологических ориентиров, некой «генеральной линии» Президента и Правительства, российские региональные начальники, как и немецкие князья, подчиненные лишь de jure фиктивной императорской власти, стали вводить на подведомственных территориях близкую и понятную им политическую религию.
Какие только «модели» социально-экономического и политического развития не были реализованы в российских регионах постсоветского периода! И крупные мегаполисы, и российская «глубинка» (конечно, при всей условности формулировок) явили примеры оазисов либерализма (Нижегородская область немцовского периода, Самарская область), победившего колхозно-совхозного строя (Тульская область в губернаторство В. Стародубцева), практическое воплощение эмблемы КПРФ (серп, молот и книга) в политике кубанского «батьки», номенклатурный «Habeas corpus act» в Ростовской области, наконец, конструирование особой московской идентичности и московского национализма. Однако — при всем богатстве выбора — российские региональные элиты оказались близки сущностно. Если перефразировать печальной памяти формулу Третьего рейха: «Ein Volk, ein Partei, ein Fьhrer» (опять кстати приходятся немецкие аналогии!), то на региональном уровне мы увидели надежную схему: «Один регион, один губернатор, один уполномоченный банк (как вариант — одна „особо близкая“ финансово-промышленная группа)». Говорить о демократии, свободной экономической конкуренции, борьбе с криминалом и коррупцией, благоприятном инвестиционном климате в данных условиях — занятие самое неблагодарное. В борьбе за увеличение объема властных полномочий региональные руководители изобрели новый способ легитимации. Жаль Макс Вебер не дожил, обязательно бы к выделенным им трем типам легитимации (через право, традицию и харизму) добавил бы посткоммунистическое российское «ноу-хау» — легитимацию через обличение «федерального Центра». Борьба с «рукой Москвы» по своей маниакальной настойчивости оставила далеко позади противодействие проискам «мирового империализма» и «сионистскому заговору». Приведу несколько ярких примеров использования «антифедеральной» легитимации, подчеркнув, что партийная принадлежность регионального руководителя в его борьбе с «рукой Москвы» не имела существенного значения. Губернатор Свердловской области Э. Россель («центрист»): «Есть федеральные органы власти, которые сидят в Москве. Что-то они делают, но делают изолированно от мнений регионов… Федеральные органы власти, кто за забором, кто не за забором, управляют Россией, а регионы — сами по себе, мы фактически брошены правительством с 1990 года». «Красный» губернатор Н. Кондратенко (в 1996–2000 годах): «Нам не по нраву „Лукойл“ и прочие московские рокфеллеры! Нам не по нраву их прихлебатели! Богатства края, в том числе нефть, должны принадлежать народу!» Экс-губернатора Приморья Е. Наздратенко трудно назвать демократом. Вместе с тем до поры до времени (до масштабного конфликта с А. Чубайсом во время исполнения последним обязанностей главы президентской администрации) он имел репутацию твердого «ельциниста». Так вот еще до «чубайсоборства» Наздратенко заявлял: «Центр, упиваясь собственным значением, совершенно забыл о тех, кто живет на его окраинах».
