– Разберешься…
– Так точно, товарищ Сталин, – пролепетал тот, козыряя.
Когда к Владимиру вернулось сознание, он не сразу понял, почему над ним склонилась медсестра. А когда увидел, что это – Даша, не обманная, настоящая Даша, то даже не удивился. Он так долго искал ее, что она должна, обязана была рано или поздно появиться – и она появилась.
– Это ты? – спросил он недвигающимися губами.
Двое ГПУшников почему-то подбежали к Даше, помогли ей подняться, потом скрутили Владимиру руки. Он не сопротивлялся. Когда его уводили, он все оглядывался, ища ее, но кругом было столько народу, что найти ее в толпе было уже невозможно.
Набережная опустела. Чекисты, матерясь сквозь зубы, гнали прочь перепуганных людей. На Неве волны поднимали и опускали пустую лодку с брошенными веслами.
У парапета сидела на корточках рыдающая Елена. По ее щекам стекали две черные дорожки размазанной туши. Издали на нее тяжело смотрел бледный, жадно вдыхавший дым папиросы Мессинг.
15 ноября 1927 года на перроне Витебского вокзала Ленинграда царила обычная суета. Двое молодых рабочих, переругиваясь вполголоса, осторожно снимали с металлических конструкций под куполом перрона большое красное полотнище с надписью «Да здравствует десятая годовщина Октябрьской революции!» В сторонке, смеясь, курили носильщики, облаченные в форменные куртки.
Вдалеке показался очередной поезд. Вокзальное радио объявило: «Граждане встречающие, международный курьерский поезд по маршруту Рига – Ленинград прибывает на второй путь ко второй платформе». Следом в репродукторе бравурно ударил марш в исполнении духового оркестра. Носильщики дружно, как по команде, бросили папиросы и потянулись на перрон, встречать международный экспресс.
Пассажиров, которые выходили из вагонов, было совсем не много. В этом поезде ездили разве что представители дипломатических миссий да латвийские бизнесмены, имевшие деловые интересы в Ленинграде. Их сразу можно было отличить по костюмам и пальто европейского покроя и по высокомерным, холодным физиономиям.
Среди встречающих на перроне были и два совершенно одинаковых крепыша в серых кепках и серых пальто. Переглянувшись, они одновременно кинули папиросные окурки в мусорницу и направились к третьему вагону.
Из дверей появился генерал Покровский в модном светло-сером пальто и шляпе, с большим чемоданом в руках. Ступив на платформу, он глубоко вздохнул, взглянул на небо, опустил чемодан на платформу и медленно, картинно встал на колени. Не обращая внимания на удивление окружающих, приезжий поцеловал грязный асфальт перрона и поднялся вновь.
– Господи, даже не верится – я снова в России! – громко, с аффектацией произнес генерал и медленно, размашисто перекрестился.
Крепыши, лица которых оставались непроницаемыми, неторопливо подошли к нему.
– Гражданин Покровский? – вежливо обратился к нему первый.
– Так точно, – улыбнулся генерал. – А вы, если не ошибаюсь…
– С прибытием в Советский Союз, – перебил второй. – Нам поручено доставить вас к супруге и дочери. Прошу вас.
Голос генерала задрожал от волнения:
– Благодарю… Благодарю вас! Господи, неужели я здесь?..
Первый крепыш подхватил чемодан. Троица направилась к выходу.
– Если можно, провезите меня немного по городу, – попросил Покровский. – Мне нужно привыкнуть к тому, что это не сон…
– С удовольствием, гражданин Покровский, – вежливо отозвался второй.
У подъезда вокзала поджидал черный легковой «Форд». Один из крепышей уселся за руль, другой разместился на заднем сиденье рядом с Покровским. Немного проехав по Загородному проспекту, автомобиль свернул на улицу Дзержинского и оттуда на набережную Фонтанки. Покровский жадно прильнул к окну, буквально впитывая в себя городские пейзажи…
Господи, сколько же он мечтал об этих минутах! Мечтал на юге, будучи в резерве чинов при штабе Главнокомандующего Русской армией генерала Врангеля. Мечтал в Болгарии, Чехословакии… И больше всего в Риге. Там все звало, томило Россией. Все камни, дома, набережная Даугавы помнили о том, что совсем недавно они были русскими. И Петербург был рядом, ночь езды в поезде. У Покровского были в Риге свои, потаенные места, которые очень напоминали ему Петербург и куда он уходил вспоминать и бередить раны.
До двадцать третьего года он не знал о том, что жена и дочь живы. Знал бы – вернулся бы еще из Болгарии, тогда многие возвращались. Правда, потом болтали о том, что в Одессе их тут же, у трапа парохода, ставили к стенке, но Покровский не верил в эту чепуху. Ведь большевики подняли государство из руин, стали налаживать торговлю, вели переговоры на высшем уровне, облачившись в респектабельные фраки и цилиндры… Он сам не помнил, когда именно начал думать о большевиках с симпатией и верой в будущее страны, которую искренне продолжал считать своей.
Письмо из Петербурга нашло его в Праге, окольным путем. «Милый папочка! – У него защипало в глазах, когда он увидел почерк дочери, теперь уже двенадцатилетней. – Когда мы с мамой узнали, что ты жив, мы плакали весь день и потом пошли в Казанский собор поставить свечку за твое здравие. Как же так получилось, что мы остались без тебя? Я задаю этот вопрос маме, но она не может ответить и только плачет…»
Это письмо стало еще одним доказательством того, что большевики не такие уж и звери. Ведь не тронули же они генеральскую семью! И как-то дошло письмо из СССР в Европу…
Через несколько минут генерал немного пришел в себя, к нему вернулась его прежняя барственность. Когда машина возле Аничкова дворца свернула на проспект 25 Октября, он с умиленным видом кивнул в окно:
– Боже мой, Боже мой, знакомые дома… И шар у Зингера на месте… А вот это раньше был… – он проглотил комок в горле, – …был Казанский собор.
– И сейчас это Казанский собор, – вежливо отозвался сидевший за рулем крепыш.
– Что вы говорите?.. – Генерал вгляделся в лобовое стекло. – А вон уже и шпиль виднеется. Когда-то это было Адмиралтейство.
– И сейчас это Адмиралтейство, – терпеливо проговорил крепыш.
– Ах, Боже мой, Петербург, – всплеснул руками от переполнявших его чувств генерал. – То же, то же серое небо, те же улицы, те же трамваи…
Крепыши обменялись непроницаемыми взглядами. Машина свернула с проспекта на набережную Мойки, а с нее – снова на улицу Дзержинского.
– О, а вот и Гороховая, – весело произнес генерал. – Знаете, была такая шутка: по Гороховой я шел, да гороха не нашел…
– Вынужден вас огорчить, гражданин Покровский, – серьезно поправил второй крепыш. – Это улица Дзержинского.
«Форд» остановился перед высокими железными воротами и коротко посигналил. Генерал растерянно взглянул на спутников.
– Позвольте, но ведь моя супруга живет на Екатерингофском проспекте! Вас что, не известили?.. Мы же еще не доехали!
Крепыши молчали, глядя в разные стороны. Ворота с лязгом раздвинулись, и автомобиль въехал во внутренний дворик дома номер 2.
Через двадцать минут генерал в расстегнутом пальто сидел на стуле перед начальником областного отдела ОГПУ Мессингом. Вид у Покровского был возмущенный, а у Мессинга – усталый.
– Позвольте, Станислав Адамович! – негодующе говорил генерал. – Но я же… я же фактически предотвратил теракт, направленный против глав Советского государства! Я же заранее сдал вам нашего агента! Я же передал полпреду в Риге все нужные сведения. Вы же… вы же по результатам этой операции орден получите, какой там у вас… Красного Знамени. – Он сорвался на крик. – Вы же обещали!!!
– Алексей Кириллович, дорогой, – поморщился Мессинг, – за то, что вы оказали Советской власти неоценимую помощь в 1927 году, мы вас судить не собираемся… А вот за то, что вы боролись против военно-революционного комитета в ноябре 1917-го, за то, что взяли в руки оружие в 1919-м…
На лбу генерала появились крупные капли пота. Он нервно промокнул их платком.
– Но… но я же осознал! Я же понял, как я заблуждался! Еще в двадцать третьем… я… я сознательно шел на контакт с вашей разведкой… – Покровский привстал и срывающимся, жалким голосом выкрикнул: – Отпустите меня к жене и дочери! Дайте умереть в России!
Мессинг искренне, без наигрыша рассмеялся.
– Умереть в России? Думаю, генерал, что такая возможность у вас будет… – Он нажал на кнопку на внутренней стороне стола, на пороге появился рослый чекист. – Увести.
Генерал с ужасом смотрел на Мессинга. Потом он начал сдавленно, икающе рыдать. Сквозь рыдания послышалось жалкое, умоляющее: «Ведь не звери же вы… не звери…» Чекист грубо схватил его за плечо и буквально выволок из кабинета.
Мессинг с тяжелым вздохом потер ладонями лицо и снял телефонную трубку.
– Добрый день, – произнес он. – Мессинг у аппарата. Пожалуйста, советское полпредство в Латвии, Лоренца.
Полномочный представитель Советского Союза в Латвии, тридцатисемилетний Иван Леопольдович Лоренц – худой, усатый, в строгом черном костюме, – сидел в большом кабинете, расположенном в здании полпредства на тихой рижской улице Антонияс, под портретом Ленина и работал с документами, которые ему подали на подпись. Один из телефонов на его столе тихо зазвонил.
