Он настолько же умен, насколько я глуп, и это есть самая настоящая правда, если до сих пор его помощь я почитал за бескорыстную дружескую поддержку.
Но у меня тоже есть козырь. Как Бронислав не догадывается о докторе, так и доктор вряд ли слышал, что я сейчас с сигаретой в зубах бормотал в течение получаса.
Выпрямившись, я посмотрел себе за спину, в сторону больницы, и в полусотне метров от меня, рядом с вековой сосной в два обхвата, качнулось тоненькое деревцо…
Ты ли это, брат Костомаров?
— Иди ко мне, тварь!.. — рявкнул я, обращаясь к пустоте.
И рядом с деревцом вразнобой качнулись еще несколько деревьев. Это ветер. Просто ветер. Но когда я смотрел в ночь из окна не любимого Костомаровым домика, ветра не было. И не бывает так, чтобы от ветра качалась одна ветка, в то время как другие неподвижно висят над землей.
Я до сих пор понять не могу, почему выбрал именно этот город.
Уже зная, что делать, я пошел к школе, думая о том, что, будь у меня те четыре с половиной миллиона долларов, которые приписал моим воровским способностям Бронислав, я без раздумий отдал бы их тому, кто победит в аукционе за мою жизнь — Костомарову или Гоме.[2]
Школа шумела окружившими ее тополями и стояла в стороне от всего происходящего. Что бы ни происходило в мире, школы всегда ни при чем. Это не школа воспитала Костомарова, и, хотя Ханыга и Лютик тоже, видимо, ходили с ранцем за спиной, школа все равно не при делах. Стараясь идти так, чтобы меня не было видно из окон учительской и директорского кабинета, я обошел здание и перелез школьную ограду. Если бы меня сейчас видел мой предшественник, который не прекращал трезвонить в магазинах и клубе, что ему обещали туристическую палатку, но так и не подарили, а подарили часы, которые ему совершенно не нужны, поскольку свои, подаренные ему еще при поднятии целины, еще ходят, он пришел бы в восторг и тотчас побежал к директрисе. «Вот видите, — злорадно говорил бы он, подтаскивая педагогов к окну, — кому вы доверили рассказывать о золотом веке Екатерины!» Прыгнув с забора, который, слава богу, играл роль скорее не забора, а обозначения школьного двора, я захромал к полосе препятствий. Жору я уже давно заметил, и, к счастью, второго дурака крутиться на турнике рядом ним не нашлось.
— Жорка!
Услышав родное имя, неплохо окрепший от ежедневных занятий паренек соскочил со снаряда и огляделся. Голос он узнал, да только понять не мог, откуда его мог звать учитель истории. Разглядев наконец среди зарослей акации знакомое лицо, он с сомнением подумал о том, не мерещится ли ему, и пошел ко мне той говорящей походкой, которой ходят подростки, делая одолжение взрослым.
— Здравствуйте, Артур Иванович…
— Сколько сегодня?
— Двенадцать. На следующей неделе думаю довести до четырнадцати.
Для непосвященных — разговор о подъемах переворотом. Жорка думает, что космонавту в первую очередь необходимо уметь переворачиваться.
— Армстронга тренировали по другой программе, Георгий. — На лице моем светилось — я был уверен — сожаление.
— Это которого? Который на Луну первым ступил? — Жора историю покорения космоса знает на «хорошо».
— Его. НАСА считает, что в первую очередь космонавт должен уметь соображать, а уже потом быть сильным.
Жора почесал огненно-рыжий затылок и взглядом дал мне понять, что не совсем понимает тему.
— Артур Иванович, я хотел спросить вас… Продавать котов на рынке — не западло?
Я тоже почесал затылок.
— Ну, если это твои коты. А откуда у тебя столько котов, что возникла потребность из оптовой продажи?
— Вообще, это не коты, а котята, пять штук. Оксана родила.
— Какая, Жора, Оксана?..
— Кошка наша. Так вот, я думаю, если по полтиннику за штуку — это не дорого? В смысле, не западло?
— Ну, продавать, если ты отвечаешь за свой товар, никогда не западло, что же касается цены… Я, признаться, недостаточно хорошо знаком с кошачьим рынком. Впрочем, есть известная тактика, и я думаю, что она применима и к котам тоже.
— Расскажете? — с мольбой посмотрел мне в глаза Жора, уверенный, что глупость я не присоветую.
— Без проблем. Во-первых, твоя позиция и политика ценообразования на котов вполне ясна. Ты собираешься продать котов за самую низкую цену, которую только сможет найти твой покупатель. Дело в том, что котов на рынке много, и покупатель всегда ищет самых дешевых котов. Но эта позиция опасна. Покупатель может не купить самого дешевого кота, подозревая, что ему впаривают кота плохого.
— Это понятно, — согласился Жора.
— Во-вторых, слишком высокая цена на котов отпугнет покупателя.
— Базара нет. Пахан в прошлом месяце выставил «Урал» за тридцать тысяч, так никто даже не позвонил.
— Как же навяливать свою цену, чтобы она устроила всех? На прошлом уроке я рассказывал вам о Пикассо. Так вот, однажды одна дама попросила Пикассо сделать с нее набросок за небольшую плату. Тот согласился и через три минуты попросил у дамы десять тысяч франков. Та смутилась и напомнила художнику, что тот потратил на это всего несколько минут. «Нет, мадам, — ответил ей мастер, — я потратил на это всю жизнь». Так что, называя цену за котов, говори о том, что торгуешь ими уже пять лет.
— Это круто.
— А если без теории, советую следующее. Я бы продавал котов так. Первого выставил за полтинник. Если никто не пожаловался и сразу купил, я бы тут же поднял цену до семидесяти, потому что если никто не жалуется на цену за котов, значит, они слишком низкие. Если почти каждый ими недоволен, значит, они слишком высокие. Если котами поинтересовались сорок человек и дорогими котами назвали только четыре человека, смело повышай цену на второго. Если число недовольных перевалит за десять, снижай. Постановка цены похожа на закручивание гайки. Небольшое сопротивление — хороший признак. Но мой тебе совет… Продавай одного, а других держи в коробке. Это главное правило маркетинга.
— В смысле? Но тогда человек не выберет кота, который ему понравится.
— А ты расхвали того, что у тебя будет в руках. Объясни, что он первый запрыгнул тебе на руки, вероятно, он самый подвижный и умный. Показав всех котов, ты запутаешь своего покупателя, усложнишь ему задачу, вселишь в него страх совершить ошибку при выборе, и, скорее всего, он отойдет от тебя без кота.
— Вот вы сейчас все растолковали, и сразу так легко стало… А чего это у вас рука перевязана? И губа того…
С губой все понятно, но как он узнал, что рука перевязана? Я не ошибся, Жора очень сообразительный мальчик.
— Я думаю так, Георгий. Пятерку по истории за четверть ты заслужил. С таким упорством грех не знать историю, если бы ты ее учил… Но, в конце концов, к чему космонавту история, верно?
— Я сам не понимаю. — Он тут же оживился, и я с сожалением понял, что вклинился, сам того не подозревая, в самую больную тему его размышлений. — Вот, говорят, учи физику, учи химию, литературу учи… А мне когда там, на орбите, книжки читать?
— Это свежая мысль, — похвалил я. — В общем, пятерка у тебя, считай, есть, Жора… Но экзамен на сообразительность я у тебя приму сейчас.
— В каком смысле? — Само слово «экзамен» вызывает у Георгия приступы меланхолии.
— Ты знаешь, где больница? Никому ничего не говоря, тебе нужно будет прийти к кабинету доктора Костомарова и дождаться момента, когда он выйдет. Когда поймешь, что можешь войти и тебя никто не заметит…
Жорка — удивительный парень. В свободное от тренировок на космонавта время он, на тот случай, если в космонавты не возьмут по здоровью, тренировался на шпиона. Надо сказать, получалось у него неплохо. Однажды, взяв в руки его дневник и заметив, что отработанные дни он зачем-то зажимает скрепкой, я скрепку снял, и моему вниманию предстало зрелище. Достойное умиления. Дневник Жоры, троечника, плохо обучаемого, ученика, именуемого в учительской среде трудным подростком, пестрел исключительно положительными оценками. Среди прочих я обнаружил две пятерки по истории за моею подписью, и я готов поклясться, что ему их не ставил. Жора совершенно не воспринимает на слух политику России во времена восстания Болотникова, и те тройки, которые я ему ставил, были уважением к той старательности, с которой он готовился в шпионы и космонавты. Между тем пятерки стояли, и выглядели они как настоящие. Троечник Георгий позволял учителям проставлять в свой дневник посредственные оценки, после чего мастерски переправлял их на положительные, после чего нес дневник отцу, встречавшему сына после школы каждый раз с ремнем. Не знаю, видел ли Жора картину «Опять двойка», но доводить себя до такой крайности он себе не позволял. Между тем отец его, завхоз городской администрации, мог бы быть поскромнее в своих претензиях к сыну за плохую успеваемость. Я не раз слышал, проходя мимо администрации, как он орал на приунывших от его появления, пахнущих вермутом грузчиков:
