Самый здравомыслящий человек – тот, кто, понимая все это, так или иначе, не опускает руку. Дальше – я – здравомыслящий?
– Так что произошло потом?
– Да там много чего произошло после стихотворения этого. Какая-то метафизика просто. Я вам про бабку расскажу.
– Про пожилую женщину лучше.
– Да-да. Так вот: у этой женщины шизофрения и обострение. У нее это с молодости, но раньше как-то не на виду было. А годов с пятидесяти – того, концерты. Тема выступлений одна: какие хорошие были вожди прошлого и как всё теперь плохо. Вот и в тот раз. Он дочитал… Бабка… пожилая женщина воздух в легкие набрала и запела: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Эх, этот мотив сейчас не нов в мире голодных и рабов. А потом – соло: «Рабы! Рабы! Ибо нет того, кому действительно нужно кланяться – великого человека! Великий человек! Великий человек! Где ты? Или прошло время настоящих партий и некнижных героев. За Родину! Я ведь за Родину говорю вам, люди! Люди! Или не видите вы, как шатается этот дряхлый век, как странно и страшно началось это тысячелетие, какие страшные беды оно сулит нам! Нам – рабам до мозга своих иссохших костей…»
– Вот так дословно…
– Нет, конечно. Но стиль и композицию, как говорится, сохраняю. Журналист все-таки в прошлом.
– А она?
– Ой, спросили. Пенсионерка.
– Складно у нас пенсионеры говорят.
– Да. А потом она закричала что-то и вовсе нечленораздельное, грохнулась на асфальт и забилась в припадке.
– А очки не разбила?
– Какие очки?
– Минуточку-минуточку. Мне сказали, что женщина была в темных очках…
– Другая женщина. Одновременно с этой. Я не видела – рассказывали. Это в другом конце площади происходило. Та бабушка – бывший медработник. Она сама по себе очень любопытная и слышит плохо. А его с детства знает. Он вот когда стихи читать начал, бабушка эта все расслышать и рассмотреть не могла, что на трибуне происходит. И все к этой трибуне приближалась так тихонечко, приближалась…
– И упала.
– Да. Сердечный приступ. У самых ступенек упала.
– Померла?
– Нет. Откачали – откололи.
– Ив тот момент, когда она упала на асфальт…
– Раздался выстрел в сквере у скамейки.
– Как он себя вел после выступления?
– Как? Обычно. Отошел от микрофона… Который, кстати, и не работал, по-моему. Встал в общую шеренгу выступающих. А потом… Я как-то упустил из виду. Думаю, вместе со всеми спустился с трибуны, когда началась эта катавасия. Сошел вниз по ступенькам и смешался с толпой…
– Здравствуйте, ребята.
– Здар-рова…
– А где можно найти такого-то?
– А вона на скамейке, с другими волосатиками.
– Чего делают?
– А ПЕСТНИ свои па-ают дурацике. А ты хто, мент?
– Я тебе сейчас такого мента втюхаю…
– Ай-ай-ай-а!..
Сегодня на помойке так пусто —
Ушли все коты.
Сегодня на помойке так пусто,
Потому что уехала ты,
НА-ТА-ША…
НА-ТА-ША…
– Простите, но придется прервать самодеятельность.
– Ты слов плохое сказал. Козел.
– Я сделал вид, что не заметил, но в первый и последний раз…
– О! Я с тобой буду разговаривать!
– Из пистолета на митинге ты стрелял?
– Да. Меня уже водили, и спрашивали, и закрывали.
– Почему стрелял-то?
– Объясняю. Я с 78-го, он тоже. Мы натюрлих придурки. Дэ-би-лы. Я все еще, а он уже не-а…
– А кто с 77-го?
– Те отморозки.
– А… А с 79?
– Задрочки.
– А с 76?
– Деревянные солдаты Урфина Джюса.
– А с 89-го?
– А это вообще не люди. Похожи только.
– А он, значит…
– Был. А потом смотрю – на трибуне. Ну я и салютнул. В память о НАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ.
– Ты песню мурлыкал… Ее автор кто? Придурок?
– Нет. Это Батя. Наши Бати себя нашли только с придурками, потому что для других вшивых папиков оне были тоже ДЕБИЛЫ.
– Выходит, кто сейчас дебил, потом будет…
– Дяденька, мы же не виноватые. Нас по-старому недовоспитали, а по-новому недоучили…
– Ой, лучше спой еще чего-нибудь…
– Мы, процентов семь человеческой расы, ПЕДЕ…
– Будьте здоровы…
– А нас в школе учили, что надо помогать больным людям… и стареньким… и книжки…
П-Е-С-Е-Н-К-И-М-О-И-Н-И-К-Т-О-Н-Е-С-Л-У-Ш-А-Е-Т…
– Давно работаете здесь?
– Тридцать лет.
– Стаж солидный.
– Да, особенно если учитывать, сколько всего было именно за последние тридцать лет. Как много всякой мишуры, политиков и музыкантов… У нас ведь целый комплекс, разные номера есть. На все вкусы. Капризные люксы и непрезентабельные одноместки с писсуаром-раковиной… Маленькое государство. Империя нетерпения и тоски. И как бы ни было хорошо у нас человеку, кто бы ни звонил и ни приходил к нему в номер, он все равно вольно или невольно хочет скорее отсюда уехать. А уехав, иногда ищет подобной остановки всю жизнь. Иногда даже возвращается, бегает, ищет и… не находит. Да.
– А вы философ.
– Хозяин постоялого двора так часто плут, или мудрец, или повеса… Или все вместе.
– Скажите, а в вашей практике часто попадались люди, которые останавливались у вас не по делу, а просто так?
– Просто так в гостинице никто не останавливается, поверьте мне на слово.
– Хорошо-хорошо. Без определенной цели…
– И бесцельных здесь не бывает.
– Ну вы меня поняли. Я почему-то не могу сосредоточиться и неточно выражаюсь…
– Значит, сегодня произойдет что-то важное и ваша душа это чувствует.
– Мистика…
– О, вы бы посмотрели эдак с годик на различные совпадения: естественные и искусственные, приятные и неприятные, объяснимые и парадоксальные, – и стали бы, уверяю вас, и мистиком, и фаталистом. А я тридцать лет смотрю…
– …не налюбуюсь.
– Нет, надоело. Так вот. К вашему вопросу. Иногда в гостиницах (смею несколько обобщить) действительно останавливаются люди без определенной цели… Нет… Так тоже нельзя сказать… У них есть… интонация: ностальгия… поиск… порок… Оно принимает очертание цели, а уже на цель накладываются поступки. Так вот… с интонацией неопределенности… Я за такими всегда прошу присматривать. Они непременно бросаются в глаза. Иногда не знают, что писать в графе «Цель приезда», или делают это слишком поспешно и с усмешкой. Иногда… смотрят как-то тускло. Вот видите, и объяснить толком не могу.
– А почему присматривать-то за ними нужно?
– Эх, мил человек. А что у них на уме? Если человеку девочку на ночь или ящик коньяка на неделю – это проще. А если ему смысл жизни обрести надо, в себе разобраться – сие иногда заканчивается… утренним полетом или ванной с красным.
– Затаскают потом?
– А просто… работа такая.
– Молодец вы, не очерствели, так сказать…
– Ой, ну при чем тут это… Вы чего хотите-то?
– А сейчас такой человек живет в гостинице?
– Да. Нумер триста двадцать пять. И давненько уж оттуда никаких вестей…
– Здравствуй, последний из миннезингеров! Я так давно искал тебя в этом мире лицемерия и лжи. Я продирался сквозь тернистые дебри и болота чужого сознания долгие-долгие километры пути. И сейчас я нашел тебя. Ты – мой герой. Именно ты, а не жалкий в своем скудоумии атлет, хитрый делец, развязный паяц…
Но что с тобой? Почему ты лежишь с закрытыми глазами на этом утлом ложе, от которого веет унынием и одиночеством?
Ты умер? Глубоко-глубоко вздохнул, а потом перестал дышать, и от этого разорвалось, разлетелось, разбилось твое сердце?
Ты пьян: влил, втянул или вколол в себя горько-сладкий дурман, чтобы расширить пределы ощущений, теряя в этом частичку себя?
Ты принял губительный яд, чтобы развеять все сомнения и отказаться от несбыточных надежд?
Ты устал и собираешься с мыслями – и уже через скорое время обрадуешь мир новым созиданием?
Ты отчаялся и превратился в растение, как миллиарды твоих современников, из которых ты, может быть, один противишься этому по-настоящему и осознанно?
Ты просто спишь, устав от схватки со вчерашним днем или еще не будучи готовым к битве с днем сегодняшним?
Это будет действительно самый трудный поединок в твоей жизни, ведь твой соперник сегодня – ты сам.
– Здравствуйте, кажется, я вас нашел.
– Здравствуйте. Это, наверное, было не так сложно сделать… Вам. Единственный город, где я часто бываю, самая ближняя гостиница к вокзалу.
– Какой простой адрес!
– Да. Вы страж правопорядка или частным сыском занимаетесь?
– Самый широкий профиль…
– Угу.
– У меня к вам один вопрос. Последний в этой истории.
– Я вас очень внимательно слушаю.
– Какой сон вам особенно запомнился?
– Хм! В моем старом доме, которого уже нет, был длинный узкий коридор. Помнится, в детстве я называл его тоннелем. Усмехаетесь? А он и вправду был похож на тоннель. Коридор этот шел от входной двери к летним комнатам. В нем не было окон. И даже в светлые июньские ночи для того, чтобы пройти его от начала до конца, требовалось включить свет, иначе… можно было всего лишь споткнуться или вместо одной летней комнаты зайти в другую, но ведь все это в темноте… Я еще не надоел вам?
