(грозного для нас, "фазанищ") слова молча и дружно высыпали на улицу и что есть сил побежали к казарме. Каждый знал назубок свои обязанности: во-первых, отвязать распяленный на лямках под сеткой нижней кровати вещмешок; во-вторых, получить из пирамиды
(специального шкафа) личное оружие; в-третьих, отнести и погрузить во взводную машину, стоявшую в автопарке, закрепленное за каждым имущество или технику. У меня и у Петра Поповича это была радиостанция, хранившаяся здесь же, в казарме, в длинном деревянном ящике и весившая 42 килограмма.
Прибежав в казарму, мы увидели в разных ее углах и в центре на проходе незнакомых офицеров – поверяющих, которые стояли с хронометрами в руках и по их стрелкам засекали время: укладываемся ли мы в нормативы. Мы с Поповичем ухватили ящик за железные скобы и поволокли его к машине – метров 250 от казармы. Только лишь притащили, только забросили в кузов, как последовала команда
"Отбой!" – и мы потянули ящик обратно.
Тем не менее, для какой-то части полка и эта "тревога оказалась реальной – несколько машин выехали из автопарка и, вытянувшись в колонну, отправились по заданному маршруту. Учения продолжались для уехавших, чаще всего, два-три дня, но бывало, что и подольше. Лично мне пришлось участвовать в учениях дважды: один раз в зимнее время – неделю, другой раз осенью – почти полмесяца.
Осенью, кажется, 1955-го то были большие корпусные маневры. И по сей день не знаю, что это значит: "корпусные", но участвовали в них большие массы разных родов войск: и танки, и пехота, и артиллерия, и авиация. Причем, явно отрабатывались задачи взаимодействия между этими родами войск. Мне, например, в какой-то момент была поставлена задача держать в микрофонном режиме связь с авиацией.
Мы долго ехали длинной колонной по грунтовым дорогам, ведущим через тайгу то вверх, то вниз. На одном из участков подъем был столь крут, что машины пришлось втаскивать наверх при помощи троса и лебедки. Наконец, прибыли на холмистую местность, пересеченную оврагами – "падями". Одну из таких падей занял наш полк, и мы стали зарывать машины "в противоатомном отношении", то есть выкапывать глубокие заезды в склонах оврага и закатывать туда наши грузовики так, чтобы сверху их можно было замаскировать ветками кустов и деревьев и охапками травы. Рядом поставили палатки, их тоже замаскировали, внутри выстелили сочной и мягкой травой – словом, устроились на славу. В нашей взводной палатке поместились мы с
Поповичем, несколько планшетистов и разведчиков, а также и химики со своим снаряжением: врывпакетами и легкими слезоточивыми средствами для создания в определенный момент учений "обстановки, приближенной к боевой".
Первым же вечером мне не повезло: был назначен в "дозор". Звучит романтично, а на деле – просто вид караульной службы. Все спят – должен же кто-нибудь охранять покой и безопасность отдыхающих. В отличие от караульного устава (а. возможно, и в нарушение устава полевого) стоять было приказано всю ночь – лишь на рассвете кто-то из наших ребят должен был меня сменить.
С интересом городского человека наблюдал я, как сгущался туман в распадке, как под утро он рассеивался постепенно, и маленькие облачка проплывали прямо тут же, рядом со мной: протяни руку – и поймаешь…
Вот и смена пришла. В отличие от караула – без разводящего.
Притащился один из наших химразведчиков, Нестеров, злой-презлой, явился с бранью, но не по моему адресу, а в "честь" нашего нового взводного, лейтенанта Сергиенкова. Лейтенант был рослый детина, должность взводного в полку, вооруженном "допотопными" зенитками военных лет, рассматривал как скучный эпизод: он все ждал (и вскоре дождался!), направления на учебу в качестве ракетчика (в то время официально, кажется, еще и не было в Советской Армии ракетных войск
– во всяком случае, о них помалкивали в открытой печати). В ожидании столь крутого поворота своей карьеры Сергиенков проявлял умеренное равнодушие к текущей службе и все искал, чем бы развлечься.
– Лейтенант, люби его мать, залез к нам, к химикам, в ящик, вытащил, клять, слезоточивый порошок и растрес его по всей палатке, прямо в траву постеленную, – с обидой и раздражением в голосе рассказывал мой сменщик. – Не уснешь, блин, зелена мать, все наружу выскочили, на хрен, а на дворе уже холодно, лезем опять в палатку греться, а там – невозможно, клять, туды его мать, ни сидеть, ни лежать: глаза, блин, слезятся, в глотке першит, хлебанный в рот, на хрен!…
Нестеров, паренек очень вежливый, уважительный к товарищам, чистоплотный, умел, однако, выражаться затейливо, когда злился на обстоятельства.
Сильно расстроился и я. Так мечтал отоспаться. Но деваться некуда
– поплелся в палатку. Улегся на свое место, попытался дышать через полотенце – сперва показалось, что можно, однако нет, уснуть не получилось…
Не помню, на сколько у нас хватило терпения, но вскоре – кажется, на следующий день – решили всю траву выкинуть вон и сжечь.
Получилась огромная куча, ну прямо стог: рвали-то от души, для себя!
Трава вяленая, сырая, еле разгорелась, да и то: дым от стога – столбом! А мы, стоя на четвереньках, дуем на огонь во всю мощь своих молодых легких: раздуваем костер!
Вдруг видим – бежит к нам "батя", командир полка. Кричит издали, матерится, на чем свет стоит, не слабей моего сменщика: и про нашу общую мать, хлебанную и гребанную, и про хрен, и про блин…
– Загасить костер сию же минуту! – еще издали приказывает он.
Оказывается, вот-вот командир дивизии Герой Советского Союза генерал-майор Сюсаренко должен появиться в личном дивизионном
"кукурузнике" над позициями своего соединения, чтобы проверить тщательность маскировки. Генерал знает, где что вкопано и закамуфлировано, он будет придирчиво искать: не выдает ли хоть что-нибудь присутствия людей на данной местности И вдруг заметит столб дыма… Да ведь это скандал, оббить вашу медь, солдатушки, бравы ребятушки. Ничего не скажешь, удружили, блин вам туда и сюда!
Кинулись мы гасить и затаптывать траву – и едва успели: над позициями показался самолет. Мы сами полезли в кусты и в заросли травы – к счастью, такой высокой и буйной в Приморье. Ну, обошлось…
Так начался новый этап подготовки к "встречному бою". Днем, в своем "районе сосредоточения", мы спали в палатке (так до конца учений и сохранившей удушливый запах и слезоточивый эффект сергиенковского озорства!), а ночью, едва стемнеет, садились в бортовую машину и ехали куда-то километров за двадцать – на
"передовую". Приезжали на указанное нам командованием место – где-то совсем близко от шахтерского городка Артема, и, таясь ("аки тать в нощи", вспоминались мне еще недавние мои институтские штудии по древнерусской литературе), всю ночь долбили кирками и ломами богатую гравием землю, выбрасывали лопатами грунт – готовили убежище "в противоатомном отношении" для штабной машины. До сих пор не понимаю смысла этой операции: да если б настоящая война, враг нас неизбежно обнаружил бы – уже по одному стуку шанцевого инструмента о каменистую землю.
Утром, едва начинало светать, оставляли разрытую яму, садились в кузов машины и уезжали на прежнее место – отдыхать.
Правда, успевали и выспаться. И еще время оставалось, так что некуда было себя девать. Я, со своим пристрастием к чтению газет, как-то раз сам напросился сходить в штаб дивизии за свежей почтой.
Кто-то из начальства мне объяснил, как туда пройти: надо лишь поглядывать, куда ведет вьющийся по земле провод полевого телефона – он меня и приведет к штабу. Отправился я уже близко к вечеру, до места добрался засветло, а на обратном пути в сгущающихся сумерках потерял из виду провод и сбился с дороги. Один распадок был похож на другой, мне показалось – выхожу к своим, но издали заметил ошибку
(солдаты, возившиеся там, были мне не знакомы) – и свернул в сторону.
Но и они меня заметили и, "проинструктированные до слез", приняли меня за "вражеского" лазутчика. Ведь войска, участвовавшие в маневрах, были разделены на две группы, под звездочку на пилотке мы нашили специальный знак отличия "наших" от "не наших" – белую квадратную тряпочку… У солдат "противника" тряпочки были круглые. Но меня, хотя по нашивке видно было, что "наш", задержала целая гурьба сверхбдительных воинов и повела к своему начальству. В свежевыкопанной землянке меня встретил бравый офицер, проверил мою служебную книжку, объяснил, что зенитный полк – "вот тут, рядышком", и я побрел наугад в полутьме. Вскоре наткнулся на запрятанный в землю и хорошо замаскированный танк – там возле него в яме, прикрытой ветками, кто-то возился.
– Слышь, друг, не знаешь, как мне к зенитчикам выйти? – спросил я наугад. Из укрытия вышел парень в комбинезоне и шлемофоне, по выговору – украинец, спокойно и обстоятельно объяснил дорогу. Точно следуя его указаниям, я шел и шел, как вдруг в еще более густой полутьме наткнулся на точно такое же укрытие, из которого ко мне вышел полчаса назад тот любезный танкист. Здесь тоже кто-то в яме возился.
