— Эти русские вообще-то не так уж плохи, — говорил он. — Во всяком случае, сейчас нам надо именно на это себя настраивать. Ну что делать, ну не было у них промышленной революции! Сотни лет развития им пришлось втиснуть в одно поколение.
Его неправильно проинформировали. На улице Сент-Урбан жили не одни только красные.
— В Финляндии, — круглил глаза отец Джейка, — им приходилось приковывать людей к пушкам. Не думаю, чтобы это укрепляло боевой дух.
Англия — это Джордж Формби, Томми Фарр, чуть не побивший Джо Луиса, и туман. «Элементарно, Ватсон!» и Биг-Бен. И мать, возвращающаяся из кино с покрасневшими глазами после фильма «Миссис Минивер»[189]. В Шоубридже, в пруду, куда летом ездило купаться все еврейское гетто Монреаля, в День империи[190] утонула маленькая девчонка, объевшаяся латкес. А настоящие англичане купались за горой, в настоящем озере. Англия — это страна, где все непрерывно пьют чай. Причем без лимона. А всякие вещи делают лучше всех в мире. Когда-то один из наших был там премьер-министром[191]. Англия это охота на лис. Это Джордж Бернард Шоу. Это Бульдог Драммонд. Это Чарльз Лафтон, бросающий через плечо куриную ногу. Это Эд Мёрроу[192]. Это песня про соловья, который будто бы запел прямо на Баркли-сквер. А еще Англия пробивалась к Джейку через посредство его собственного шотландского учителя, заставлявшего подопечных заучивать строки Скотта: «Олень из горной речки пил, / В волнах которой месяц плыл»[193], а также Теннисона:
Бей, бей, бей
В берега, многошумный прибой!
Я хочу говорить о печали своей,
Неспокойное море, с тобой[194].
Только вот ученики при этом ни печали, ни иной сопричастности как раз и не испытывали.
В колледже, где студенты лихорадочно черпали идеи уже из других разнообразных источников, Англия представала в ином, но столь же искаженном виде. Опять сплошная литература. Утонченные сочинения Джейн Остен. Благопристойность, разум, политическая зрелость.
Та ли это Англия, которую они с Люком вознамерились покорить?
Стоя у поручней на судне, выплывающем на открытый простор реки Святого Лаврентия, уже оставив Квебек-Сити далеко позади, Джейк, до невозможности возбужденный, с хохотом приставал к Люку:
— Нет, ты меня, меня послушай! Вот ты скажи, что сейчас происходит в Торонто?
— В Торонто? О, ну как же! Город с каждым днем становится все краше.
— А в Монреале?
— Ну, и Монреаль тоже: он неустанно движется вперед!
Первая встреча с Англией состоялась в прокопченном Ливерпуле. Без задержки пересев с парохода на поезд, они были поражены огромными размерами чайных ложек, гарью в чуть теплом чае, оседающей на дно стакана крупинками, и плакатиками в уборных: «Джентльмены, пожалуйста, поднимайте сиденья!» Но все же был, был момент, когда они усомнились, туда ли приехали: когда въезжали в Лондон на такси, им бросились в глаза эркеры во всех домах по обе стороны дороги, и в каждом трюмо, изнутри заслоняющее оконный проем, чтобы, не дай бог, в комнату не проникло солнце. Если оно когда-нибудь здесь появится.
Бр-р-р-р!
Первые недели в Лондоне Джейку запомнились непрестанной борьбой с промозглой сыростью. А еще тем, как пожирал шиллинги монетоприемник газового счетчика, потому что, когда они искали жилье, скупердяй Люк настоял на самой дешевой гостинице. Они прошли через все обязательное занудство, связанное с экскурсиями в Британский музей, в галерею Тейт и в Вестминстер, при этом презрительно избегали тех моментов, когда там смена караула, хотя обоим до полусмерти хотелось ее посмотреть.
Перед отъездом Джейк горячо уверял обеспокоенных монреальских родичей, что их город это культурная пустыня, жалкая колониальная плешь, он же отправляется туда, где сможет припасть к истокам великой имперской традиции, но как только он добрался и ото всех избавился, оказалось, что думать неспособен ни о чем, кроме девушек. Где тут девушки? О, возьми меня, я твоя! Но, боже мой, — те, что мельтешат в пабах, они же удручающе страшны! Как будто, годами лопая хлеб с топленым жиром, сладости и сэндвичи с рыбным паштетом, они пропитали свои юные тела ядами, которые то вдруг проявятся в виде усов, то выскочат какой-нибудь пятнистой почесухой, а уж на зубы действуют так, словно зубами здесь принято грызть свинец. С элегантными шиксами из Белгрейвии несколько сложнее: он пожирал их глазами, тогда как они — те, что только что отправили своих красномордых мужей (таких, например, красавцев, как Обри Смит или Ральф Ричардсон) завоевывать Индию, Канаду и Родезию (причем попробуй-ка не отправься: сразу получишь письмо со вложенными в него четырьмя белыми перьями[195]) — они, прелестницы, смотрели на него столь холодно и высокомерно, что и не подступись — примут за посыльного из «Харродса»: что? авокадо? — с этим, пожалуйста, к экономке.
С каждой неделей Джейк становился все несчастнее. Лондон, как он теперь сознавал, это всего лишь депрессивно-серый, давящий на мозги мегалополис. Где представители рабочего класса все до единого коротышки с черными зубами, а их начальники — наоборот, длинные и мертвенно бледные, как ростки застрявшей под холодильником прошлогодней картофелины, и очень многие почему-то заикаются.
Город гоев, гойский рой. Безвкусный, словно вата, белый хлеб. В пивной на полу опилки. Ошметки брюссельской капусты, скитающиеся по тарелке с жирной тепленькой водичкой. В мюзик-холле «Уиндмилл» они с Люком наблюдали стриптиз в исполнении стареющей дамы с дряблыми бедрами. И не успели после этого на сцене чуть-чуть покривляться лихорадочно веселые комики…
— Слыхал? У нас есть самолет таких размеров, что даже янки подобных не строили!
— Да ну?
— Я тебе точно говорю! Вот, сейчас отыщу. Где-то он у меня тут в кармане завалялся.
…как занимающие первые два ряда фермеры в твидовых кепках тут же принялись, в три погибели согнувшись и чиркая спичками, увлеченно рассматривать прихваченные с собой журналы с голыми девками.
— …А я в Брайтон, пожалуй, съезжу. Посмотреть подводный футбол.
— Дурак ты набитый. Подводного футбола не бывает.
— Не бывает? Читай газеты! Только вчера было в «Таймс»: «Подводными течениями в высшей лиге унесло главного тренера сборной страны».
В самый свой первый день в Лондоне, когда мостовая под ногами еще кренилась и вздымалась как палуба «Кьюнардера», Джейк пошел на Трафальгарскую площадь в Канада-хаус осведомиться насчет почты.
— Есть что-нибудь для Херша?
— А точнее?
— Для Д.Херша.
— Но вы же не Д.Херш!
Джейк оскорблено хлопнул паспортом по прилавку.
— Ах вот оно что! Тогда, значит, вас двое.
— А не могли бы вы дать мне адрес этого второго Д.Херша? — разволновавшись, спросил Джейк.
— Не думаю, что он все еще в Лондоне. Не заходил уже несколько месяцев.
— А адреса, куда переезжает, он не оставил?
— А вы кто, его родственник?
— Да.
— Ну нет, — усмехнулась девушка за прилавком, — адрес оставлять он поостерегся. — Она вытащила перетянутую резинкой пачку писем. — Вот. Сплошь неоплаченные квитанции, письма из банка, последние предупреждения, уведомления об аресте счетов. Повестки. Позорище!
— Тогда я, пожалуй, оставлю ему свой адрес. На случай, если он появится.
Постукивая карандашиком, девушка наблюдала, как Джейк пишет.
— А вы что, прямо только что из Канады? — спросила она.
Джейк кивнул.
— Те, кто выезжает за границу, должны считать себя представителями нашей страны, ее послами доброй воли. К нам, между прочим, здесь очень хорошо относятся.
— Ага, как к Вилли Ломану[196].
Понятно. Только вот дело-то в том, что я наркоман. Сдаваться приехал. В Службу здравоохранения. — И, скогтив с прилавка пришедший ему пакет, Джейк удалился в читальный зал.
Посылка оказалось от отца. Еврейский календарь с указанием праздников, которые надо соблюдать, ермолка и молитвенник. В ермолку всунута записка: «Писать можешь, когда захочешь, а писать прошу еженедельно».
В Лондон Джейк с Люком въехали на гребне успеха пьесы Люка, поставленной Джейком на телевидении в Торонто, и теперь это надо было повторить на британском коммерческом телеканале.
Как потом выяснилось, для канадцев, пусть даже желторотых и неоперившихся, момент, чтобы снизойти до покорения Соединенного Королевства, выдался как раз самый благоприятный. Недавно зародившееся коммерческое телевидение росло не по дням, а по часам, и квалифицированных кадров катастрофически не хватало. И там, куда американцам, которым требовалось разрешение на работу, вход был закрыт, не в меру шустрые ребята из колониальных провинций заполняли собой все вакансии. В те полубезумные, полубезмятежные деньки, когда телевизионные драматические постановки шли в прямом эфире, а спектакли репетировали по две недели, после чего два дня давали на прогоны в присутствии камер, наша парочка канадцев вовсю помыкала нерадивыми местными из операторской команды: по утрам объясняли, уговаривали, вечерами сулили бакшиш, а все ради того, чтобы те начали уже, наконец, шевелиться, снимали бы хоть чуть-чуть менее статично — там применили бы зум, здесь поиграли с отъезд-наездом, по ходу дела пытаясь имитировать съемки фильма, да и на пульте тоже не сидели бы сложа руки, а что-нибудь сымпровизировали, когда во время передачи камера номер три вдруг сдохла. Потом весь следующий день обнаглевшие канадцы ждали, когда зазвонит телефон и их пригласят в высоты поднебесные, однако это вот как раз дудки. Высот поднебесных было три — «Метро-Голдвин-Майер», «Коламбия пикчерз» и «Двадцатый век-Фокс». Это был бы шанс прорваться в настоящее кино.
