Музыканты, все в черном, вышли под единственный софит, деловито поклонились, крючковатый дирижер вонзил свою палочку в воздух, и понеслась знакомая мелодия.
— Песня о сексе!
Гендиректор приятно запел:
Ничего на свете лучше нееету,
Ничего на свете лучше неету,
Ни-чегооо!
На свете!
Лучше!
Нету!
Ничего на свееете лучше нееету!
Ла-ла-ла-лала,
Лалала-ла-ла,
Лалала!
Е! Е!
Е! Е!
Пили, говорили тосты, за Самого, за губернатора, за Ройтмана, как накатим, как накатим, как накатим… наше троекратное краснознаменное, с оттяжкой… И снова громогласно пили, если строганину из нежнейшей нельмы, закрученную бело-розовыми перьями, ее все называли нельмачка, безупречно свежего муксуна, пили за великие дела, и оленина с клюквой и брусникой была необычайно хороша, а грузди со сметаной, серые, залипшие друг в друга… пили, ели, пили ели пили.
— Пора, — сказал вдруг изрядно напившийся Ройтман.
И пьяный губернатор подтвердил с какою-то паталогической серьезностью и даже скорбью в голосе:
— Пора.
Земство разом отодвинуло тарелки, тяжелые ножи и вилки застучали барабанным разнобоем. Застегивая пиджаки и фраки, знающие гости потянулись к незаметной двери за просцениумом; Павел, сгорая от любопытства, поспешил за ними.
Они переместились в залу, похожую на игровую зону казино. Здесь не было ни окон, ни часов, стены обиты тяжелым панбархатом, мрачновато-бордового цвета. В центре залы — еще одна стеклянная стена, с прозрачной запирающейся дверью; за стеклянным ограждением, как внутри гигантской колбы, раскинулся огромный черный стол, со скругленными уютными краями. Не сговариваясь, гости разделились на две группы; некоторые, во главе с начальником и богом, торжественно проследовали в колбу и расселись за длинным скругленным столом. Остальные (включая Саларьева) расположились вдоль прозрачных стен, снаружи.
Помощник губернатора привычно сел на заглавное место и стал перемешивать карты.
Что-то слишком тонкая у них колода…
Из динамиков рванулся громкий голос:
— Господа! Внимание. Мы начинаем.
8Помощник губернатора метал; колода была тонкая, усохшая; карты пролетали вдоль стола и ложились точно перед игроками. Каждому досталось по одной.
— Господа, в нашем городе ночь!
Все поспешно натянули маски на глаза.
— Честные граждане спят! Но мафия не дремлет!
Четверо участников бесшумно приподняли маски. Молча поглядели друг на друга и опять прикрылись.
— А где же Комиссар Каттани?
Михаил Ханаанович сдвинул повязку на лоб; со смесью раздражения и самодовольства подмигнул ведущему и закрылся маской, как забралом.
— Наступило утро! Господа, поздравляю вас, в нашем городе обосновалась мафия!!!
А, так вот что это за игра. Павел много слышал про нее, но самому играть не доводилось. Когда-то это было модным общежитским развлечением; на ободранном щите для объявлений по пятницам вывешивали яркие плакаты: «Товарищи студенты! Не проходим мимо! Завтра выходной! Играем в МАФИЮ! Сбор в холле 4-го корпуса!». Но туда ходили только технари, несколько психологинь, юристы; они разбивались на группы, занимали все пластмассовые столики, выставленные в холле, и шумно резались до самого утра. Историки, филологи, искусствоведы презирали этот способ выжигания пустого времени. Они предпочитали собираться на квартире у кого-нибудь из ленинградцев, варили пушкинскую жженку или алкогольный гогель-могель с ромом, сочиняли яркие пародии на «Иисус Христос — Суперзвезда», соревновались в буриме и шарадах, а когда перепивались до соплей, разбредались по грязным кроватям и возились парочками, стараясь не слушать, как в полуметре стонут и пыхтят другие.
Проснувшись, жители захваченного города стянули маски.
— А я, — азартно спорил губернатор с председателем правительства, — говорю вам: Иванов — на подозрении!
Иванов возмущенно парировал:
— А я, Аскер Камильевич, подозреваю вас! Вы хотите выбить меня, потому что вы мафия! Предлагаю вас арестовать!
— Сильное заявление, Иванов. Ты хорошо подумал? — как бы весело сказал губернатор.
— Аскер Камильевич, да что вы, я так…
— Стоп, Аскер, здесь нет начальников и подчиненных, — вступился Ройтман. — Давай играть по правилам.
— А может, вы и есть та мафия? — вступился областной прокурор за губернатора.
И все сошлись на том, что Ройтмана полезно отстрелить.
Лицо его перекосилось; сколько разных масок Михаила Ханаановича видел Павел — обезжиренного идиотика, резкого умника, пресыщенного властью хозяина жизни; в этот раз перед ним был дворовый бандит, которого унизили, и он сидит на корточках, и цыкает длинной слюной, прежде чем рывком подняться, вынимая финку из-за голенища.
— Это вы меня решили отстрелить? Меня? Вы забыли правило: если хочешь со мной говорить, то молчи.
Несколько секунд понадобилось Ройтману, чтобы совладать со злобой, вспомнить, что это игра; в конце концов он разочарованно сказал:
— Ну что, господа демократы. Ваш народ как всегда пролетел. Я был комиссаром Каттани.
Все были в потрясении.
— На прощание оставлю вам предсмертную записку — бойтесь трубочиста, он знается с чертом!
Банкующий помощник заерзал; извиняющимся голосом сказал:
— Аскер Камильевич, вы же в курсе правил…
— Да знаю, знаю, я убит без голосования. Играйте дальше, стреляйте в невинных людей!
Губернатор выдержал паузу, и с хохотом перевернул свою карту: да мафия я, мафия! Попали! И вместе с Ройтманом направился к прозрачной бронебойной двери. А игроки опять надели маски; мафия очнулась, как в немом замедленном кино жестами определила жертву, и снова погрузилась в сон.
Кресло Павла стояло рядом с выходом из игровой; бог опять его заметил, что-то важное припомнил, положил на плечо невесомую руку:
— Слушай, историк, еще раз спасибо, и у меня к тебе будет дельце. Не сегодня. Скорее завтра. Эй, Геннадий, — кликнул он бесплотного секретаря, — свяжи нас, когда я проснусь.
Подумал и добавил с намекающим смешком:
— Если вообще смогу до вечера проснуться.
Павел не стал уточнять, что к вечеру его уже не будет; у него есть дела поважнее, дневным он летит в Красноярск.
1Господа, наступило утро!
Ровно, нудно ныла голова: боль нарастала в затылочной части, клещами сжимала виски и пыталась добраться до глаз. Это не было похмельем — он вчера практически не пил; но это значило — меняется погода, ветер северный, давление пониженное, снег. Теперь он больше не уснет, а до конца проснуться не хватает силы воли. И сны никак не отпускают. Последний был совсем плохой, как будто он забросил маму, она лежит в параличе, а он забыл прийти, поменять на ней подгузники и покормить… вспомнил через двое суток, мамочка еще жива, но такая жалкая, беспомощная…
Тихо. Очень тихо. Слишком.
Павел все-таки заставил себя встать, принять на голодный желудок таблетку. За окном было плотное месиво; снег слипся в дрожжевое тесто; тесто разрасталось вширь. Такого снега он нигде не видел, даже в январской Лапландии, где с неба тоннами ссыпалось крошево, в ночных прожекторах похожее на фейерверк. Здешний снег не падал, он вращался, как тяжелое намокшее белье в окошке стиральной машины. Это было так мощно, так сильно, что Павел не сразу догадался испугаться. А догадавшись, ринулся к компьютеру — что с рейсами? на сколько задержаны вылеты? какая погода на завтра?
Гостиничный (как все торинское, огромный) компьютер загрузился, поскрипывая от удовольствия, но все попытки выйти в интернет закончились провалом. Эксплорер с файерфоксом бастовали. Он потянулся за планшетником. Блескучая таблетка стильно щелкнула, но тоже не нашла вай-фая… Павел схватился за мобильный: смертельно дорого звонить отсюда, в интернет входить еще дороже, но сейчас деваться некуда.
И телефон, однако, отказал.
Из последних сил Саларьев отбивался от тошнотной мысли, которая рвалась в сознание, как мошкара в ночной плафон; он ее уже почти подумал, но никак не хотел признаваться.
ВСЁ.
Влада будет ждать, и удивляться, и бесполезно набирать, и поглядывать на маленький экран. Потом она разочаруется, твердо усмехнется, и отправится к себе домой. Чтобы больше никогда. И ничего. Оскорбительный, наглый облом; мелкий дядя оказался трусом. Летают самолеты из Торинска, не летают — это не ее забота; такие женщины в детали не вникают. Хочешь — сможешь. Не сможешь — не очень хотел.
Он приоткрыл окно. Сытое снежное месиво плюхнулось на подоконник и стало торопливо таять. Тесто, полуразмороженное тесто. По вязкой фактуре, по форме.
