— Все же нам тебя не хватало, — признался я. — Дом наш был неполным без тебя, сиротливым немного.
— Какой дом? — спросила Жека.
— Наш, — пояснил я. — Наш общий, привычный дом. С возвращением тебя, Жека!
И мы снова выпили.
— Кстати, о доме, — добавил я. — Завтра поедем к Илюхе, наведаемся. Нельзя повторять ошибок, которые я с вами наделал, нельзя упускать время, нельзя оставлять его надолго с Маней. Илюху, конечно, так просто не засосет, парень он стойкий, но зачем пускать на самотек?
И они оба, Инфант с Жекой, кивнули: мол, не надо.
На следующий день, не очень ранним утром, мы звонили в дверь белобородовской квартиры, которую нам долго не открывали. Хотя привратник нам сообщил, что Илья Вадимович, жилец из квартиры номер девять, вчера в четвертом часу пришел домой с бледной на лицо девушкой и с тех пор никуда не выходил.
— Правда, у него с одним глазом что-то. Галстуком зачем-то перевязан, — заметил бдительный вахтер. И мы покачали головами в удивлении, мол, надо же, как бывает…
— Чего же он так долго не открывает? — удивился Инфант. — Ведь сторож внизу сказал про него, что он «жилец». Значит, жив еще пока. Почему же не открывает?
И мы стали стучать снова — упорно, громко, гулко. И даже ногами.
В конце концов они открыли, когда поняли, что мы просто так не уйдем. На пороге показался Илюха в плохо запахнутом халате. Косынка девушки, которой я все еще не смог дозвониться, сдвинулась с его лба резко к виску. А вот галстук по-прежнему скрывал поллица, хотя и потрепался заметно.
Узнав нас единственным бегающим глазом, исхудавший боец горячих точек не пропустил нас внутрь, а наоборот, вышел в коридор и заговорил приглушенно, мелко сбивая слова в шепотливые стайки:
— Вы зачем приехали? Все нормально, вы совершенно напрасно приехали. У меня тут все под контролем. Езжайте домой, я вам завтра всем позвоню. — И он тут же попытался заскочить назад в приоткрытую еще дверь.
Ну что сказать, он был ловкий, этот одноглазый корсар Б. Бородов. Но я был ловчее. И поэтому разом отловил его за полу развевающегося халата.
— Ан нет, — промолвил я, не пуская, пытаясь остановить его беспокойный, ерзающий взгляд своим, спокойным, усидчивым. — Дай я расскажу тебе историю об Одиссее и сиренах из серии «мифы Древней Греции». Но перед этим ты должен лекарство принять.
И я подал условный знак Инфанту. Тот тоже ловко извлек из портфеля бутылку лотосовского красного нейтрализатора и тут же налил в припасенный стаканчик.
Илюха отпил, и в его дыхании прорезалась стройность.
— Так вот, — начал я. — Одиссей был единственный, кто ухитрился услышать пение сирен и не броситься в бурлящую между рифов воду на верную смерть. Он приказал матросам законопатить друг другу уши воском, а его самого привязать к мачте. И как бы он ни бился, ни умолял его развязать — не развязывать. Так он и оказался единственным, кто слышал сирен и уцелел.
Я подождал, пока Илюха сделает еще один лекарственный глоток.
— Вот вы все втроем и выжили, — провел я очевидную параллель между мифами и реальностью, — только потому, что я и есть тот самый матрос с законопаченными ушами.
— Почему только с ушами? — не понял метафору Инфант. А может, понял, просто снова чудил немного.
— Давай, Б.Б., — обратился я к Илюхе, — открывай окошко, дай сирене улететь восвояси. Пусть поет свои колдовские песни у других берегов.
Илюха молчал. Потом потер ладонью впалые щеки, на которых заметно пробивалась густая темная щетина. Я не знал, слышит он меня или нет. Настолько задумчивым, глубоким, внимательным взглядом всматривался он в даль лестничной площадки. Взглядом, в который закралась печаль, а еще горечь и грусть. И что-то еще, что я пока не умел разглядеть. Может быть… сопереживание?
— Знаете, друзья, — обратился наконец к нам Илюха. — Вы никогда не задумывались над тем, что мир подло несправедлив? Что в нем бездна страданий, и горя, и потерь. Особенно в Латинской Америке. Что девяносто девять процентов всех земных богатств принадлежат только одному проценту населения. Особенно в Латинской Америке. Разве можно смотреть на это безучастно со стороны? Разве можно бездействовать, сидеть сложа руки? Пить вино, вкусно есть, вожделеть женщин, наслаждаться жизнью, в конце концов, когда столько страданий рядом. Не пора ли подняться на борьбу с несправедливостью, взять в руки оружие?
— Инфант, еще стаканчик, — скомандовал я.
— А там, в Боливии, много гор, — продолжал мечтательно Илюха. — Они укроют наш партизанский отряд, и крестьяне будут приносить свои скудные продукты, а тугие плотные боливийские крестьянки тоже будут всячески подсоблять, чем могут… Как вы думаете, борода мне пойдет? — резко сменил Б. Бородов тему радикальных мер и снова потер ладонью синеватую щетину. — Постепенно к нам будут стекаться все новые и новые добровольцы. Новые силы, здоровые умы, свежая кровь. Мы начнем перебрасывать наши отряды в соседние страны, там везде есть горы. И везде крестьяне будут приносить нам свои скудные продукты. А крестьянки… И меня они будут называть просто, по-ихнему, по-латински — «Товарищ Бе». Кто знает, друзья, может, мы когда-нибудь и совершим мировую революцию.
Но тут ему в руки попал еще один стаканчик.
— Товарищ БеБе, — воспользовался я паузой. — Зачем нам латины, ты за окно посмотри. У нас здесь несправедливостей не меньше, чем в Боливии, и ты нам здесь нужен со своей экономической наукой. Может, она нам, в конце концов, на пользу пойдет. А насчет тугих крестьянок ты не беспокойся, страна у нас большая, распаханная, и сельское хозяйство в ней тоже хоть и не слишком удачно, но фурычит пока еще. Да и вообще, тебе галстук на глазу не надоел, не мешает, веко не натер?
— Чешется сильно, — признался Илюха, добивая стаканчик. — Но как его снимешь? Маня ведь разочаруется. Я думал сначала глаза поменять, но побоялся, что она заметит подмену. А она, знаешь, строгая в мелочах. Значит, думаете, Латинская Америка остается побоку? — поинтересовался Илюха, плотоядно косясь на бутылку с еще плескающейся в ней красной лотосовской панацеей.
— Точно, мимо борта, особенно Боливия, — согласился я, освобождая от галстука продольную часть Илюхиного лица. — Ну как, с двумя глазами лучше стало? — спросил я участливо.
И действительно, как только у Илюхи открылись оба глаза, горная Боливия сразу заметно отъехала на дальний план.
— Камраде, тебе пора возвращаться на базу, — раздалось из глубины квартиры женским голосом с сильным южноамериканским акцентом. — Я твой патронташ уже набила до отказа.
— Надо же, какие у вас сложные ролевые игры, — заметил я с уважением.
— При чем тут игры, — отозвался Илюха полушепотом. — В том-то и фокус, что все это полнейшая правда жизни, которая накручивает и накручивает тебя внутрь до предела. А еще она, когда светать начинает… — но он не договорил, потому что на пороге появилась сама Маня. Она тоже была в халате, и тоже небрежно запахнутом. Я и не знал, что в Илюхином гардеробе собрана такая богатая коллекция халатов.
Чтобы не тревожить сон классиков, я не стану сейчас описывать возникшую «немую сцену». Скажу только, что в задних рядах нашего небольшого отряда возникло небольшое смятение. Но в панику и бегство оно не переросло, так как передняя линия не дрогнула. Потому что уши мои были по-прежнему законопачены и пение Мани-сирены моего слуха не достигало.
Да и она, завидев нас всех четверых, особенно Илюху с удвоившимися в количестве глазами, вся как-то обмякла и затихла, очевидно, понимая свою вину перед каждым из нас. Даже передо мной.
— Ну, я пойду, — сказала Маня тихо, и все трое, все, кроме меня, тяжело вздохнули.
Видимо, подумал я, не только в накрутке дело. Хорошо бы узнать из первых рук.
— Так что, Б.Б., только в накрутке дело? — спросил я у первых рук, когда мы двинулись по неспешной воскресной московской мостовой в поисках завтрака. — Или не только?
— Да, старикашка, зря ты все же уши себе законопатил, — ответил Илюха и продолжил: — Такую песню пропустил. Не обычная все же Маня девушка.
— Чем не обычная? — заинтересовался я деталями.
— Пойдем, — сказал Илюха, — съедим чего-нибудь. Со вчерашнего дня не ел ничего. У нее такой подход — накрутка только на полностью голодный желудок проходит. Как анализы у врача. Пойдем, там за завтраком я тебе все расскажу, как смогу.
А на следующее утро, рано, мне позвонила Зоя Михайловна. Та самая, которая должна была сгореть вместе с инкрустированным столиком от вспышки спичек в паркете.
Я как услышал ее, как узнал ее голос, так у меня спросонья аж камень с души свалился. Ну, думаю, выписали бабусю из больницы — значит, не так уж сильно она и пострадала из-за моего ремонта.
— Ну что, голубчик, когда вы придете инкрустированный столик доделывать? — спросила она вежливо. — Я вчера на рынок сбегала, обед вкусный приготовила, особенно сациви удачно получились по-мингрельски. Я специальный рецепт знаю. Может быть, сегодня зайдете?
